– Лучше ответь, княжич, все одно – не отвяжутся. Ель или сосна?
Ратмир тяжело вздохнул и крикнул:
– Ель!
– Добрые вести! – радостно откликнулся воевода.
Звякнула сбруя, раздался короткий топот копыт и отдаленный возглас Хорта, возвещающий о свершившейся свадьбе. Тут же из терема грянул радостный гвалт ликующих голосов, зазвенели бубны, взвизгнули сурны, и Мстислава, ошеломленная и растерянная, спрятала лицо на груди Ратмира. На груди своего мужа.
Мягко рассмеявшись, Ратмир погладил ее по голове.
– Это последнее, обещаю. Больше они от нас ничего не дождутся.
Мстиша приподняла голову и встретилась с ним глазами. Он и раньше смотрел на нее с обожанием, но теперь в его взоре можно было купаться. Свершившееся уходящей ночью навсегда изменило их обоих, сплетя две жизни воедино. Мстиславе подумалось, что нынче они оказались трижды связаны кровью, и была благодарна Ратмиру за то, что он понимал ее чувства и не собирался отдавать на поживу толпы. Вспомнился рассказ Стояны о ее свадьбе, когда наутро при всем честном народе молодого стали спрашивать, ломал ли он лед или топтал грязь, и Мстиша подумала, что не задумываясь ударила бы такого срамника, не посмотрев ни на чин, ни на лета.
– Разбудил он тебя, злодей? – с сожалением проговорил Ратмир, проводя большим пальцем по Мстишиным губам и следом целуя их.
Он поднялся с кровати и через миг вернулся с жареной курицей, поставив ее прямо на постель.
– Поешь хоть малость.
Мстиша села, натягивая на себя одеяло, хотя, кажется, Ратмира нисколько не смущала его нагота. В предутреннем свете он выглядел иначе. Резкие тени исчезли, и если вчера все казалось происходящим не наяву, то нынче Ратмир снова стал самим собой. Теперь Мстиша могла рассмотреть его тело, испещренное вязью рубцов, украшенное россыпью родинок, красивое и сильное. Подумав, она позволила одеялу упасть.
Ратмир опустился напротив и вложил ей в пальцы одну из подрумяненных ножек.
– Тяни, – весело велел он, и они с Мстиславой одновременно потащили курицу в разные стороны, разрывая мясо на части. Ратмирова доля оказалась больше, и он засмеялся, когда Мстиша попыталась пихнуть его в притворном гневе.
– Ничего не попишешь, мне быть в семье главным, – все еще смеясь, проговорил Ратмир, отправляя в рот огромный кусок, – не я, судьба так распорядилась!
Мстислава прищурилась и покачала головой, следуя примеру мужа. Только сейчас она поняла, что ее мучил нестерпимый голод. Огни давно погасли, а они жевали курицу, заедая ее хлебом и запивая вчерашним медом, кормили друг друга, пачкаясь и дразнясь. Мстиша не заметила, как в какой-то миг кушанье осталось забыто, а смешливые забавы переросли в страстные поцелуи, и она снова оказалась в объятиях Ратмира. На сей раз все было по-иному. Теперь Мстислава знала, чего ждать, и страха не было, как почти не было и боли. И когда все кончилось и она опять лежала на груди мужа, Мстиша чувствовала лишь сладостную усталость и безграничное счастье. Ратмир бездумно играл с ее прядями, а она, из последних сил борясь со смыкающимися веками, лениво проводила пальцами по его влажной разгоряченной коже.
– Родная моя. Моя радость. Моя жизнь. – Он коснулся ее щеки в обессиленном поцелуе. – Я научусь, – прошептал Ратмир, – научусь делать так, чтобы тебе было хорошо. Так же хорошо, как и мне с тобой.
Разве могло быть лучше? Мстислава улыбнулась, но уже не могла заставить себя держать глаза открытыми. Ей и так было хорошо, но сил, чтобы сказать ему об этом, не осталось. Она блаженно устроилась под рукой мужа, и его мерно стучащее сердце успокаивало лучше всякой колыбельной.
Мстиша скажет ему завтра. Теперь не было никакой спешки. Никаких тревог.
У них впереди все время мира.
Эпилог
– Входи, – устало, но приветливо ответила Мстислава на робкий стук в дверь.
Приближалась к концу вторая седмица ее замужества, и, прожив без малого месяц в Зазимье, княжна вполне освоилась в тереме. В ту кажущуюся уже далекой ночь Ратмир сдержал слово, и никто не стал врываться к ним в клеть. Никто не приставал со вздорными вопросами, не бил горшки и не обливал водой. Обряд прошел, и короткий миг уязвимости минул. Здесь, в княжеских палатах, среди привычного удобства и готовых исполнить ее любую прихоть слуг, Мстиша чувствовала себя почти как дома. Невзгоды и тяготы пути быстро позабылись, ее приданое по большей части осталось при ней, а самое главное, рядом был Ратмир.
Мстиша не знала, что можно чувствовать себя настолько счастливой. Днем они не могли наговориться, ночью – выпустить друг друга из объятий. Молодые супруги почти не расставались, и в те редкие мгновения, когда княжичу все-таки приходилось оставлять ее, Мстиша сразу начинала тосковать.
На сей раз Ратмир с самого утра понадобился отцу в соколятне, и Мстиша дожидалась мужа в его – а теперь их общих – покоях. Несмотря на ночной отдых, она была утомлена. Они уснули лишь под утро, и ей стало зябко и снова клонило в сон.
Вошедшая чернавка застала княжну возле очага, закутанную в мужнин плащ. Девушка неуверенно замерла на пороге, беспокойно пожевывая губу.
– Что стряслось? – вяло спросила Мстислава.
Каждый раз, когда они с Ратмиром разлучались, ее начинало тревожить какое-то подспудное чувство. Беспокойство копошилось внутри маленьким червячком, но Мстиша не позволяла себе омрачать радость досадными размышлениями.
– Прости, госпожа, я давеча пришла порты забирать, чтобы выстирать, да спутала, – принялась сбивчиво объяснять служанка. – По оплошке взяла княжича рубашку, а, верно, надо было его челядину отдать. У княжича ведь свои прачки, так заведено. Как бы нынче мне от княгини не досталось.
Девушка сморщила лицо, точно собираясь заплакать, и принялась обкусывать ноготь на большом пальце.
Мстиша нахмурилась. Последнее, чего ей хотелось, – это разбираться в портомойных тонкостях зазимского детинца. Если бы не сладостное изнеможение, она бы, скорее всего, рассердилась, но ей совсем не хотелось омрачать спокойное утро мелкими дрязгами.
– Где она?
– Кто? – испуганно выпучила глупые глаза чернавка.
– Да рубашка же, – начиная раздражаться, пояснила Мстиша.
– Так вот она, туточки, – засуетилась девушка.
– Оставь на постели и выйди вон, – резче, чем следовало, велела Мстислава.
– Да, княжна, – подобострастно принялась исполнять приказание только того и ждавшая служанка.
Отшаркавшись, она затворила дверь, но Мстишино блаженное расположение духа уже улетучилось. Она была недовольна и девчонкой, и собой. Попалась же, дурная, под руку, и как не вовремя! Мстиша попыталась вернуться к безмятежному созерцанию огня, но настроение уже было испорчено. Она неприязненно передернула плечами и встала.
Бережно сложенная рубашка лежала на меховом одеяле, и некоторое время Мстислава молча изучала ее. Когда-то она даже стирала ее собственными руками, но тогда и не догадывалась, что та собой представляет.
Мстислава холодно прищурилась и, поколебавшись мгновение, развернула рубашку. Приглядевшись, она рассмотрела различавшиеся по цвету куски сукна. Должно быть, княгиня надставляла рубашку с ростом Ратмира.
Мстислава вздохнула. Княжескому сыну не подобало носить это серое затертое полотно. Было неприятно и неловко смотреть на него, но не только потому, что ее мужу пристало бы вместо застиранной шерсти рядиться в шелк и тонкий лен. Нет. Мстиша могла сколько угодно гнать от себя назойливые думы, но от правды не скрыться. Это была волчья рубашка, и Мстислава с ужасом думала о том, сколько дней оставалось до полной луны.
Именно эта мысль первой пришла ей в голову утром, едва Мстислава осталась одна. Именно она мучила и отравляла душу с самого первого дня после свадьбы. Мстиша любила Ратмира, но была ли она по-настоящему готова принять ту его сторону? Еще недавно у нее не было ни малейших сомнений, но нынче, когда страшная ночь становилась все ближе, ее охватывал трепет. И страх.
Не поторопилась ли она?
Нынче каждый вечер Мстиша глядела на небо, с беспокойством выискивая взглядом наливающееся зловещим белым блеском яблоко луны. Каждый вечер заламывала руки в тревожном ожидании.
А что, если это случится внезапно? Во сне? Что, если…
Мстислава отчаянно тряхнула заплетенными в две косы, но еще не убранными под кичку волосами, гоня предательский голос прочь из головы. И вдруг ее озарила мысль, шальная и внезапная. От возбуждения задрожали пальцы. Все ведь так просто! Или нет… Будет ли у нее другая возможность? И нынче, будто нарочно, Ратмир надел ту сорочку, что Мстислава подарила ему на свадьбу.
Не позволяя себе раздумывать, Мстиша быстро схватила рубашку и, скомкав, кинула в огонь. Если ее не станет, Ратмир не сможет оборачиваться. Ему не придется превращаться в зверя и покидать ее. Мстиша спасет его от проклятого волка, и Ратмир будет ей благодарен.
Мстислава уговаривала себя, хотя сердце тотчас сжалось в дурном предчувствии. Но сделанного не воротишь, и ей оставалось лишь в испуганном оцепенении смотреть, как пламя жадно пожирает сухую, ярко вспыхнувшую ткань. Повалил белый дым, распространяя по горнице удушливый запах паленой шерсти. Мстиша настолько опешила, что не услышала звука открывшейся двери и шагов позади себя, поэтому, когда за ее спиной раздался голос Ратмира, она подпрыгнула от неожиданности.
– Что ты наделала.
Он не смотрел на нее. Ратмир глядел на очаг, в котором дотлевали остатки рубашки. Слова, вопреки выражению ставшего мертвенно-бледным лица, прозвучали негромко, почти спокойно, и от этого Мстиславе сделалось только страшнее. Она замерла, боясь пошевелиться, и не отрывала взора от мужа.
– Что же ты наделала, Мстиша, – еще тише проговорил он, наконец отводя глаза от огня и поднимая их на жену.
– Я… – заикаясь, начала Мстислава, – я только хотела…
– Не ты ли говорила, что принимаешь меня таким, какой я есть? – перебил ее Ратмир. – Не ты ли уверяла, что любишь, несмотря ни на что? – Слова ложились на Мстишины плечи тяжело и безжалостно. – Как ты могла так поступить со мной после всего, что произошло между нами? После того, как я отпустил тебя! Как поверил. После всех твоих слов…