Мстиша растерянно нахмурилась. Она готовилась к тому, что старик заломит страшную цену и только потом согласится провести какой-нибудь жуткий, кровавый обряд. Но слова колдуна пробили брешь в ее решимости, и она лишь недоверчиво хлопала глазами.
– Что… Что это значит?
Шуляк хмыкнул.
– То и значит.
– Я… Я должна сшить ему рубашку?
– Да только не простую, а… – Он коротко оглядел ее и хохотнул: – Золотую.
Мстиша принялась лихорадочно соображать. Человечья вместо волчьей? Волчья была сшита из полотна, которое княгиня спряла и соткала из волчьей шерсти. Тогда человечья рубашка должна быть из…
Точно следуя за мыслью, Мстислава рассеянно коснулась рукой убруса, скрывавшего венец толстых кос, и волхв расхохотался, наслаждаясь ее замешательством и медленно проступающей на лице догадкой.
Нет!
Мстиша резко отдернула руку.
Волосы, что она растила всю жизнь? Богатство, которого раз лишиться и никогда больше не нажить? Свою гордость и красу? Косы, которыми так нравилось играть Ратмиру? Тяжелый струящийся шелк, что она каждый вечер любовно перебирала гребнем? Красоту, что можно было подержать в руках?
– Нет! – крикнула Мстислава, даже не пытаясь скрыть ужаса, но колдун лишь пуще загоготал, а за спиной, как мышь из-под печки, подала писклявый голос гадкая девка.
– А говорила-то, – сквозь приступ смеха прокаркал Шуляк. – Слышь, Незванка? А говорила-то, любит!
Мстиша развернулась и ринулась вон. Она бежала обратно в лес, не заботясь о том, что вслед ей раздался новый взрыв хохота. Ноги вязли в рыхлом снеге и норовили подвернуться, один раз Мстислава даже упала, обидно и унизительно. Бежать в шубе было тяжело, и скоро пришлось перейти на шаг. Чем дальше она отходила от проклятой избушки, тем легче становилось на душе.
Мстиша отказывалась верить в слова Шуляка. Он нарочно дразнил ее глупой, бессмысленной выдумкой! Захотел испытать.
Что ж, вот и все испытание. Она сломалась на первом же препятствии. На пустяке.
Пустяке?!
Остричь волосы? Позорно, словно она гулящая девка, пойманная мужем с полюбовником, или обесчещенная рабыня! Она, княжья дочь! И где это видано – шить рубашку из волос! Да и как вообще подобное возможно?
Мстислава резко остановилась. На белоснежной тропинке, точно гроздь оброненных сойкой рябиновых ягод, рдели кровавые пятна. Волк не пришел к Шуляку. Где он? Что с ним? Удалось ли старику залечить его рану?
Нужно было переступить следы и идти дальше. Ведь она уже ушла. Тата всегда говорил, что из двух выборов правильным был тот, что труднее. Мстиша выбрала тот, что легче. Она сдалась. Она развернулась. Значит, Ратмиру никогда не стать человеком. Значит, надо просто забыть и жить дальше. Позволить Сновиду отвезти себя домой, в Медынь. Тата не рассердится, когда узнает всю правду. Пусть пошлет гонца и спросит у самого Любомира и Радонеги, где их сын! И что такое их сын. Пусть попробуют отвертеться! Пусть сам Ратмир приезжает за ней!
Мстислава стиснула зубы и, задрав голову повыше, чтобы не видеть цепочку кровавых следов, двинулась дальше.
Во всем виноваты они! Они хотели воспользоваться Мстишей и снять проклятие! Они вынудили ее выйти замуж за чудовище!
Горло свело подступившим всхлипом, и, не выдержав, Мстислава уронила лицо в руки и разрыдалась, перестав крепиться: горько, в голос. Ей было тошно и стыдно за себя. За свои мысли. За то, что она осмелилась, пусть даже только в собственной голове, очернить человека, лучше которого ей не доводилось встречать. Она видела от него одно добро. Ратмир ни разу не поступил бесчестно, ни разу не заставил сомневаться в себе, ни разу не воспользовался ее беспомощностью.
Мстиша вспоминала его замерший, блестящий взгляд, когда он рассказывал ей о своем первом обращении, и понимала, что Ратмир не мог рассказать. Не мог произнести эти слова вслух. Как и не мог простить себя. Да, это было малодушием, но люди не боги, и Ратмир не безупречен. Нынче Мстислава понимала: всю свою жизнь он пытался искупить ошибки. Чужие ошибки, в которых Ратмир привык винить себя. Он не сказал Мстише, потому что по-настоящему боялся ее потерять.
Мстислава не сомневалась, что, в отличие от своей матери, Ратмир никогда не смотрел на жену как на средство избавления от проклятия. Едва ли он вообще считал, что проклятие можно снять. Ведь оно и не было проклятием. Радонега добровольно отдала сына колдуну. Она собственной рукой сделала из него оборотня. Но Ратмир поверил Мстише. Поверил и разрешил себе стать счастливым. А она…
Кто из них двоих был настоящим чудовищем?
Она вспомнила, как ударила Ратмира, и утихшие было слезы потекли с новой силой. За всю его нежность, ласку, заботу Мстиша отплатила с лихвой.
Она быстро утерлась ладонью и, тряхнув головой, с удвоенной решимостью заторопилась вперед.
Сновид заметил ее издалека и, бросив наполовину расседланную лошадь, кинулся к Мстиславе. Его бледное, в один день осунувшееся лицо осветила болезненная вспышка надежды.
– Ты все-таки вернулась! – воскликнул он, но Мстиша помотала головой.
– Я за вещами.
Оживление стекло с его лица, плечи поникли. Ни слова не говоря, Сновид сходил к саням за Мстишиной сумкой и, осторожно поправив ее сбившийся убрус, сам перекинул лямку на плечи. Он покрепче стянул края шубы и закутал Мстишу в распахнувшийся от быстрой ходьбы меховой воротник.
Его пальцы коснулись щеки Мстиславы, и она закрыла глаза. Захотелось прижаться к нему. Прижаться к чужой силе и воле, отдаться во власть другого, лишь бы не возвращаться, не видеть окровавленного снега, не принимать страшное решение.
– Прости меня, – прошептал Сновид, и Мстиша распахнула глаза, встречаясь с его измученным, повзрослевшим взглядом.
– И ты меня. – Она протянула руку и нежно погладила его обветренную скулу. – Будь счастлив.
– Мне здесь нахлебники не надобны, – без околичностей заявил Шуляк, когда Мстиша вернулась в избу со своими небогатыми пожитками.
– Я заплачу, – нахмурилась она, – у меня есть деньги!
– Из серебра каши не сваришь и на себя не наденешь, а до торга еще добраться надобно.
– Ты ведь сказал, что не откажешь в помощи!
– А разве я отказал? – усмехнулся старик.
Он наконец отложил свое плетение и подошел к печи. Незвана, накрывавшая на стол, тут же метнулась к колдуну и, схватив стоявший наготове кувшин, без слов принялась поливать его протянутые над ушатом ладони. Обстоятельно вымыв руки и неторопливо вытершись полотенцем, поданным услужливой девкой, на которую волхв даже не взглянул, он поднял глаза на Мстишу. Та по-прежнему стояла на пороге, и снег, время от времени отваливавшийся с ее промокших, неуместных в этой глуши сафьяновых сапожек, таял под ногами грязными лужицами.
– Ратмир где-то здесь. Он ведь приходит к тебе, я знаю. Не гони меня, позволь остаться. Как только дело будет сделано, я уйду, обещаю. И оставлю щедрую плату за постой.
Шуляк в очередной раз хмыкнул.
– Платы от тебя мне никакой не нужно, но и кормить задаром я лишний рот не собираюсь. Коли хочешь жить у меня, что ж, добро, только харчи да место на лавке отработать придется.
Сердце Мстиши упало.
– Как же это? – негромко спросила она.
– Найдется как. Бабье дело нехитрое. Прясть-то да ткать, поди, умеешь?
Мстиша побледнела. Не предлагал же он ей в самом деле садиться за прялку и кросна? Она умела и то и другое, но эти занятия всегда считались уделом простолюдинок и чернавок. В Верхе княжнам и боярышням отводились куда более благородные работы: низанье самоцветными каменьями и шитье.
– Да Незванке пособишь. – Он небрежно кинул полотенце в руки девки, глаза которой при последних его словах загорелись шальным огнем. – Вот оно какое, наше дело волховское, – самодовольно продолжил Шуляк, с удовлетворением разглаживая бороду и подходя к накрытому столу. – Сторонятся, клянут, а когда нужда прижмет, так сами князья с поклоном приходят, а княжны на посылки нанимаются!
Мстиславу окатило волной жгучего стыда. Свербя в горле, на язык просились бранные слова, но, стиснув зубы, она смолчала.
– Ну, коли согласна, так садись с нами. Конечно, княжеских изысков не держим, так ведь голодный волк и завёртки рвет? – Волхв разразился хриплым хохотом, кажется, находя свою шутку удивительно удачной.
– Благодарствую, сыта я, – заставив себя поклониться, соврала Мстислава.
Хмыкнув, Шуляк принялся хлебать из горшка, не удостоив ее больше и взглядом. Зато Незвана, смиренно дожидавшаяся своей доли ужина, уставилась на гостью с нескрываемым любопытством.
Стараясь не обращать на нее внимания, Мстиша уселась на лавке возле входа и, не раздеваясь, устало прислонилась к стене. На нее вдруг навалилась вся тяжесть уходящего дня и принятого решения. Нужно было только пережить это. Перетерпеть. Теперь она знала, что делать, хотя по-прежнему и не могла без содрогания думать о том, что ей придется расстаться с волосами. Но у нее появилась ясная цель. Она сошьет проклятую рубашку и вместе с Ратмиром вернется домой. Будет ли он любить Мстишу без ее чудесных кос? Будет ли он вообще любить ее после всего, что она натворила? Страшный вопрос наконец прорвался из глубин сознания, куда она его так старательно прятала. Что, если после всего Ратмир бросит ее? Она отдаст ему свою красоту, принесет в жертву гордость, оставаясь с мерзким стариком и его приспешницей, и все напрасно? Что, если Ратмир не простит?
Мстиша во второй раз заставила себя вспомнить слова отца. Нет. Она сделает что должно, а там – будь что будет. Она исправит свои ошибки, а ее любви хватит на них обоих. И потом, Ратмир не разлюбит Мстиславу. Нет! Разве можно разлюбить такую красавицу? А волосы не зубы, отрастут.
Мстиша не заметила, как задремала за размышлениями, и, вздрогнув, распахнула глаза, ощутив робкое, но настойчивое прикосновение. Перед ней, застенчиво улыбаясь, стояла Незвана. От нее пахло гороховым киселем, и Мстиша почувствовала одновременно голод и брезгливость.