В глазах девушки возникло сомнение.
– Только и всего? – с недоверием переспросила она.
– Только и всего, – кивнул волхв, улыбаясь, как сытый кот.
– Мягко стелешь, дедушко, да кочковато спать, – покачала головой девушка, но после недолгого колебания сдалась и обреченно согласилась: – Хорошо, раздобуду, о чем ты просишь.
– Вот и добро, – не скрывая удовольствия от, кажется, удачно свершавшейся сделки, потер сухие руки колдун. – Принеси рушник, а я покамест зелье приготовлю. Да как на сорочке у тебя будет, ты ту кровь в скляницу собери да с собою возьми, поняла? Ну, а теперь ступай. Да с рушником смотри, шутить не пробуй. Я обман мигом прознаю. Ну, ступай, ступай, – легонько подтолкнул он засобиравшуюся девку в выходу.
Наверное, все чувства были написаны на лице Мстиславы, потому что, вернувшись в дом, старик, проходя мимо Мстиши, не удержался от ехидного, вызывающего взгляда. Мстислава лишь покачала головой.
Колдун засмеялся, обнажив крепкие зубы:
– Иди лучше муженька покорми. Он, поди, уже все мослы сгрыз.
7. Пастуший сын
Дни незаметно потянулись один за другим. Мстислава мучительно привыкала к странному чужому укладу, скрепя сердце подчиняясь вздорным и оскорбительным приказам колдуна и его приспешницы. От Мстишиных изнеженных, непривычных к грубому труду рук было мало пользы, ведь она не умела ни подоить коровы, ни растопить печи, ни лучины нащепать. Она пролила немало злых слез, пока выгребала навоз, вычищала закопченный нагаром ворох, отскребала немытый годами стол и с отчаянием глядела, как безобразно распухают, шершавея и покрываясь царапинами, ее нежные белые пальцы, как ломаются и чернеют от въевшейся грязи когда-то перламутровые ногти. Искать смысл в прихоти Шуляка Мстиша давно перестала. Должно быть, он сводился лишь к тому, чтобы унизить ее. Как когда-то колдун истязал Ратмира, так теперь он решил не упустить возможности извести его жену.
Слава Великой Пряхе, вместо семи лет Мстиславу ждали считаные дни. В крайнем случае – седмицы. Так или иначе, она знала, что в скором времени грядет освобождение, и оно делалось тем ближе, чем толще становилось каждое новое веретено. В сумке, которую Мстиша хранила под лавкой, уже лежало пять готовых простеней, а к странной легкости головы она привыкла гораздо быстрее, чем ожидала.
Мстислава не плакала, когда срезала косу. Сначала она думала расставаться с волосами постепенно, по пряди за раз, но это оказалось лишь пыткой, растянутой во времени. Толстая коса долго не хотела поддаваться, и пришлось попотеть, прежде чем криво, кое-как откромсать ее по частям. Но когда она тяжело упала ей на колени, словно великанская змея из страшной няниной побасенки, осознание случившегося затопило Мстишу. Ощупав на голове обкорнанные концы, она разразилась безутешными рыданиями. Перед ней лежали ее жизнь и красота, загубленные собственными руками.
Оставшиеся на голове волосы оказались такими куцыми, что норовили вылезти из-под убруса, и больше всего Мстислава боялась, что Незвана заметит ее позор. Ведь теперь даже крысиный хвостик девки представлялся ей великой ценностью, за которую она многое бы отдала.
Они слышали заунывный вой из клетки почти каждую ночь, и всякий раз, выходя во двор, Мстиша видела черную тень, напоминавшую о том, что она сделала с собственным мужем. Она упросила волхва посмотреть рану волка, на что тот сначала с извечной усмешкой ответил, что пользует людей, а не скотину. Пока Шуляк накладывал на лапу глухо порыкивающего волка мазь, Мстислава затаив дыхание следила за ним из-за железных прутьев. После той, первой неудачи она не пыталась воззвать к Ратмиру и ограничивалась тем, что каждый день сама кормила волка, по-прежнему держась от него на расстоянии, да добавляла к тому, что выделял ему колдун, то скудное мясо, что ей удавалось выловить в своей доле. По крайней мере, Мстиша больше не допускала, чтобы Незвана швыряла ему кости, как шелудивому псу.
Впрочем, Мстиславе больше не нужно было присутствие волка, чтобы поторапливаться, – вполне хватало того, как с ней обращались колдун и его девчонка.
И чем бойчее продвигалась Мстишина работа, тем, казалось, сильнее лютовали ее мучители. Ей редко когда выпадала вольность проснуться самой – чаще всего ее расталкивала Незвана, сразу же нагружая делами, словно Мстислава была ее рабыней. И хотя княжне уже было привычно ходить за скотиной, впотьмах прясть грубую пряжу или собирать хворост на пронизывающем ветру, почти все получалось у нее из рук вон плохо, за что девка не упускала случая высказать. Мстиша не оставалась в долгу и огрызалась, но чаще всего она настолько уставала, что равнодушно пропускала брань мимо ушей. Поначалу она подолгу представляла, как бы вывела проклятущую ведьму во двор детинца, раздела до исподницы и прилюдно, с оттягом выпорола, но через какое-то время даже эти мысли перестали приносить облегчение. Кажется, от жизни в колдовской избушке черствели и коржавели не только ее руки и тело, но заодно и сердце. Единственное, о чем Мстислава могла думать, – это о том, как к концу дня, выполнив бесконечный воз уроков, усядется за прялку. Часто это происходило далеко за полночь, когда и волхв, и девка уже укладывались. Мстиша научилась ценить даже то, что они хотя бы не заставляли ее гасить лучину.
В один из таких бесконечных зимних вечеров Мстислава сидела над работой, борясь со сном и одновременно – с неудобными кривыми спицами. Она как раз успела допрясть все волосы и ссучить получившуюся нитку, но теперь никак не ладилось вязание. Одна спица почти сразу сломалась, вторая оказалась слишком шершавой и цепляла нить. Мстиша едва не плакала. Шуляк, мимоходом поглядевший на ее мучения, лишь фыркнул.
Вдруг снаружи раздались чьи-то шумные шаги, а следом дверь затряслась от громких ударов. Колдун почти никогда не затворялся на засов, поэтому вскоре дверь поддалась, и в избу ввалился расхристанный молодец. Его распахнутый тулуп был запорошен снегом. Торопливо сняв и скомкав в громадной ручище меховую шапку, незнакомец поклонился и нашел взглядом волхва.
Бледное лицо чужака горело лихорадочным румянцем, а в размашистых и одновременно скованных движениях отражались и нетерпение, и явная неохота, с которой гость переступил порог дома колдуна. Немудрено, подумала Мстиша, вспоминая наведывавшуюся до него девку. Она понятия не имела, зачем пришел этот человек, но не сомневалась, что и ему Шуляк заломит немалую цену.
– Здравствуй, отче, – в пояс поклонился молодец. На вид он был ровесником Ратмира.
– И ты не хворай, Волотко, – хмыкнул колдун, складывая руки на груди.
– Не серчай, что на ночь глядя нагрянул, да беда у нас. – Голос его сорвался, но, взяв себя в руки, гость продолжал: – Молодухе моей худо.
Мстислава, забыв о прядении, во все глаза глядела на Волотко. Это было ужасно глупо, но сердце кольнуло завистью к лежащей где-то в темной избе незнакомке, ради которой муж через снег и мороз пришел на поклон к страшному колдуну. Пусть она болела, но у нее был муж, настоящий, сильный…
– А что же коновал ваш? – прервал Мстишины мысли едкий голос старика.
Но молодец лишь с досадой махнул рукой.
– Куда ему! Говорю же, помирает моя Домаша! В горячке мечется, в беспамятстве! – Голос Волотко сочился отчаянием. – Не откажи, отче, не дай остаться вдовцом!
Шуляк бросил кислый взор на печь, где Незвана уже устроила ему постель, и, раздраженно цокнув, крикнул девке:
– Кожух подай да мою торбу с зельями и справой!
Обернувшись к гостю, он сердито спросил:
– Где сани оставил?
– На дальней росстани, что у горелой ели, – виновато пробормотал тот, не встречаясь взглядом с рассерженным колдуном. – Дальше по сумётам не сумел проехать. Уж больно ты далеко забрался, отец, – извиняясь, добавил Волотко. – Да я протропил дорожку-то, авось не увязнем. В долгу не останусь! Только поезжай, прошу!
Шуляк желчно хмыкнул. Не успела Мстислава с самодовольным видом позлорадствовать, каково старику сейчас будет добираться по сугробам до леший знает где затерянной деревни, как Шуляк ткнул в нее пальцем и визгливо приказал:
– Со мной отправишься! Пособишь в случае чего!
Все взгляды в избе устремились на оторопевшую Мстишу: Незвана смотрела с уязвленным недоверием, Волотко, только теперь заметивший незнакомую красавицу, с почтительным изумлением. Мстиша, даже в такой миг не в силах забыть старых привычек, приосанилась, но тут же поправила убрус, спеша убедиться, что из-под него не выбились предательски короткие пряди.
– Ну, поторапливайся, не то и правда, глядишь, помрет! – прикрикнул волхв, и Мстиславе не осталось ничего иного, как подчиниться.
Даже когда они втроем оказались посреди темного заснеженного леса, она никак не могла поверить в происходящее. Не понимала, для чего Шуляку понадобилось тащить ее к хворой – ведь если Незвана что-то смыслила в волховании (а судя по тому, что произошло тогда на мостках, смыслила она немало), то от Мстиши старику не было никакого проку. Кажется, Волотко, который искоса поглядывал на нее, задавался тем же вопросом. Впрочем, заботы об оставшейся дома жене, видимо, заслонили всякое любопытство. Молодец торопился и уходил далеко вперед, а когда еле шевелящийся колдун и завязающая в снегу Мстислава догоняли его, притаптывал ногами, из последних сил сдерживая нетерпение. Должно быть, лишь уважение и страх перед могуществом волхва останавливали Волотко от того, чтобы сорваться на грубость.
Наконец спутники добрались до саней, и молодец облегченно вздохнул и торопливо отвязал лошадь. Даже Мстиша понимала, что оставлять кобылу одну в лесу было опрометчиво, но, видно, отчаяние Волотко дошло до предела. Едва дождавшись, пока Мстиша и колдун усядутся, он резко вытянул несчастное животное кнутом, заставляя его сорваться с места, отчего Мстиша чуть не вывалилась. Она забилась в угол и, уцепившись за облучок, съежилась в комок. Пока они шли, сапоги забились снегом, а рук, на которые она не успела надеть рукавички, она почти не чувствовала.