Малопроезжая дорога была настолько ужасна, что несколько раз они едва не перевернулись, и Мстислава, прячась под овчиной от вьюги, старалась не думать о том, что случится, если сани застрянут. Каким-то немыслимым образом она умудрилась задремать и, когда Шуляк растолкал ее, не сразу поняла, где находится.
Деревня, куда они приехали, глубоко спала. Полаяв для острастки, соседские собаки замолчали, и спутников накрыла гнетущая, равнодушная тишина. Поначалу было приятно с мороза оказаться в жарко натопленной избе, но скоро Мстише стало душно. В доме стоял густой, вязкий запах пота, нечистого тела, кислятины. Запах болезни, который ни с чем не спутать. Мстиславе вдруг захотелось выбежать прочь, на холод, снег, обжигающий ветер. Она с содроганием оглядывала избу, и ей чудилось, будто из темных углов, куда не доставал зыбкий свет лучины, на нее с хищной улыбкой посматривала прокравшаяся вслед за хворью нечисть.
Пока Мстиша озиралась, боясь пошевелиться, Шуляк, напротив, точно ожил. Вся сонливость, вялость и брюзгливость мигом спали с колдуна, и он решительно подошел к лежанке, устроенной рядом с печью, на которой металась несчастная.
Та казалась совсем юной. Заострившиеся скулы пылали, а запавшие глаза, смотревшие дико и бессмысленно, сияли темным, нехорошим блеском. Волотко бросился на колени перед постелью жены и осторожно, точно хрупкое сокровище, взял ее руку в свою. Крохотная ладошка безжизненно утонула в огромной ладони, и сердце Мстиславы сжалось от одного взгляда на лицо несчастного мужа.
– Домашенька, нещечко мое, – ласково позвал он жену, но та лишь заметалась по сбитой подушке. Косы ее растрепались и промокли от пота.
Не обращая внимания на Волотко, Шуляк уселся на постель и, пристально глядя на хворую, положил ладонь на ее покрытый испариной лоб. Прикрыв глаза, он некоторое время молчал, точно прислушивался к чему-то, и молодка постепенно успокоилась, перестав ерзать. Ее нахмуренное, скорченное лицо понемногу разгладилось, и колдун принялся вполголоса бормотать:
– Окаянные сестрицы, девы беспоясые и простоволосые Тень, Ломея, Знобея, Невея, Сластея, Трясея, Пласья, Томея, Хриперка, Харарка, Знобея и Грудея. Идете вы по белому свету людей имать, жилья тянуть, кости ломать, телеса земле-матери предавать. Сломлю я по три прута и стану бить вас три зори утренних и по три вечерних. Будьте вы, девы-трясуницы, на воде, в мире не ходите, людей не губите!
Мстише показалось, что с губ больной спорхнул белый, едва различимый мотылек. Не иначе как Шуляк спугнул ворогушу. Домаша вдруг жалобно застонала, и Волотко тревожно посмотрел на колдуна.
– Жар надобно отвести, руду отворить, – решил Шуляк и принялся доставать из сумки склянки и притирки, а из холщового чехла – несколько разномастных ножей и бритв, при виде которых Мстише сделалось не по себе. Он приказал хозяину приготовить ушат горячей воды и чистые тряпки и, когда все было исполнено, распарил руку молодицы. Подставив глиняную латку, колдун сделал осторожный надрез на запястье больной.
От вида и запаха полившейся крови Мстиславу замутило, и она уже было метнулась в сторону выхода, когда Домаша вдруг распахнула закрытые доселе глаза и закричала. Переход от полусна к неистовству оказался таким резким, что Мстиша даже на миг позабыла о дурноте. Хворая вдруг начала дергаться и вырываться, выкрикивая что-то неразборчивое и страшное.
– Держите ее! – зло зашипел Шуляк, который едва справлялся с обезумевшей молодицей.
Мстиша беспомощно взглянула на Волотко, но тот уже кинулся к жене, пригвождая ее к лежанке.
– А-а-а, – злорадно протянул волхв, когда Волотко наконец сумел обездвижить точно взбесившуюся Домашу. Мстислава диву давалась, насколько сильной оказалась худая, истощенная женщина. – Не хотят ее пустить, решили, прибрали к рукам! Погоди-погоди, как бы не так! – хрипло засмеялся старик и начал быстро причитать: – У Доманеги ни притки, ни озыку, ни дневного, ни ночного, ни полуночного, от долгокосого, от троекосого, от долгозубого, от кривозубого, от старой девы, от непетого голоса, парня безволосого, мужика беспоясого, повейте, притки и озыки, на высокие горы, на черное море, где добрым людям неухожно, птичкам неулетно!
Теперь и по самому Шуляку градом катился пот, словно он не бормотал заговор, а ворочал пудовые жернова. Когда припадок прошел и больная, сомкнув веки, изможденно откинулась обратно на подушку, волхв велел Мстиславе держать латку, куда уже успело стечь порядком крови, а сам отправился к печи. Там он принялся заводить варево, добавляя в горшок травы и настойки из своего мешка. Руки Мстиши подрагивали, и она старалась не смотреть в багровую гущу, в глубине которой плясал отблеск лучины. Доманега больше не пыталась вырваться, и Волотко, ослабив хватку, нежно, точно извиняясь за то, что вынужден был сдерживать ее силой, погладил жену по щеке. Но молодица, кажется, снова впала в беспамятство, а ее грудь вздымалась едва заметно.
Мстиша старалась не дышать, но запах крови и духота сделали свое дело. Должно быть, Волотко что-то понял, потому что как раз вовремя успел перехватить у нее посудину с кровью, прежде чем Мстислава провалилась в блаженную черноту.
Она очнулась на лавке. Немного болела голова – наверное, ударилась об пол. Волотко сидел у постели жены, пока волхв что-то втолковывал ему, передавая дымящийся горшок. Домаша спала, ее запястье было обмотано белой холстиной. Заметив, что Мстислава пришла в себя, колдун хмыкнул:
– Тоже мне, неженка нашлась. Никакой от тебя пользы, кроме вреда!
Не находя сил ни на ответ, ни даже на обиду, Мстислава сглотнула. Во рту было сухо, а на языке все еще стоял терпкий железный привкус крови. Пошатываясь, она добрела до бочки с водой, стоявшей у печи, и жадно выпила целую кружку.
– Жегавица отпустила, теперь до утра проспит. Мне здесь больше делать нечего, вези домой, – устало сел на лавку Шуляк.
Волотко неохотно оторвал взгляд от жены и спохватился.
– Не знаю, как благодарить тебя, отче. – Он вскочил и поклонился до земли. – Как отплатить тебе за труды твои?
Мстиша с усталым любопытством перевела глаза на Шуляка, приготовившись слушать, какую цену он заломит на этот раз, но, как ни странно, волхв лишь поморщился и отмахнулся.
– Погоди благодарить, успеется еще. Пусть сперва Великая Пряха рассудит, решит ее судьбу. Что смог, я сделал, а платы мне никакой от тебя не надобно.
Волотко смиренно кивнул и, укутав жену и одарив ее напоследок долгим взглядом, неохотно надел шапку. Вскоре Мстислава и колдун уже ехали обратно. Путь назад показался Мстише короче. Возможно, Волотко спешил еще сильнее, не желая оставлять жену, а может, дорога с каждым разом становилась все более укатанной. Когда они добрались до росстани и спешились, где-то неподалеку раздался волчий вой. Мужчины переглянулись.
– Поезжай, – коротко приказал Шуляк молодцу. Тот попытался возразить, но колдун не стал даже слушать: – Оставишь тут кобылу – волки зарежут. Поезжай к жене, а о нас не беспокойся, меня зверь не тронет, сам знаешь.
Волотко посмотрел на волхва с почтительным страхом и благодарностью. Поклонившись так низко, что его пальцы ткнулись в снег, он торопливо развернул лошадь и через несколько мгновений уже мчался в сторону деревни.
Мстислава, еле стоявшая на ногах, тяжело вздохнула. В слабом свете проглядывавшего из-за еловых вершин месяца очертания наступавшего со всех сторон леса казались зловещими, но сил бояться не осталось, и она послушно поплелась за стариком.
– Почему тебя не трогают звери? – устало спросила она маячившую впереди спину Шуляка. Волчий вой стих, и теперь в ночной тишине слышалось только мерное поскрипывание снега под их ногами. Мстиша с завистью смотрела на валенки колдуна: ее сапожки вымокли и совсем не грели.
– Таков я уродился, – глухо буркнул волхв через плечо, – умею договориться со всякой лесной тварью.
Мстислава удивленно хмыкнула:
– Надо же, дар какой.
Шуляк вдруг резко остановился, так что она едва не врезалась в него, и, повернувшись, злобно прошипел:
– Кому дар, а кому и проклятье!
Мстиша, изумленно отшатнувшись, нахмурилась и недоверчиво проговорила:
– Разве может подобное умение проклятием обернуться?
Но Шуляк мрачно зыркнул на нее из-под насупленных бровей и продолжил путь. Спотыкаясь и то и дело увязая в снегу, они наконец добрели до дома. Незвана сонно выглянула из-под теплого одеяла и, повернувшись на другой бок, снова засопела.
Несмотря на поздний час, сна не было ни в одном глазу. Мстиша подошла к печи, чтобы вздуть огонь. Еще несколько седмиц назад она даже не знала, как это делается, а нынче привычным движением открыла заслонку и затеплила лучину от тлевших в загнетке углей. Вытащив спрятанный тут же горшок со щами, оставшимися от ужина, она поставила его перед тяжело опустившимся на лавку стариком. Ничего не говоря, Шуляк взял из-под рушника краюху хлеба и, прижав ее к груди, отрезал два больших ломтя. Если бы кто-нибудь сказал Мстиславе, что в ее жизни наступит день, когда она будет хлебать из одной посудины с дремучим деревенским стариком, она бы ни за что не поверила. Пожалуй, от самой мысли ее могло бы стошнить. Однако нынче такова была Мстишина жизнь.
Доев, волхв неодобрительно покосился на лоб Мстиславы, и она, рассеянно коснувшись его, нащупала шишку.
– Совсем ты хилая, – презрительно изрек колдун, сыто вытирая усы.
Возмущение, зревшее внутри Мстиши, словно перебродившая брага в тесной бочке, наконец взорвалось и ринулось на волю:
– Вместо того чтобы спасибо сказать, что с тобой в ночь потащилась в такую даль по морозу да под волчий вой, ты мне пенять удумал?! Мог бы сразу Незванку взять, уж она бы тебя, поди, не подвела и оземь падать не стала бы!
– Мог бы, да решил поостеречься. Кто знал, вдруг у Домашки хворь прилипчивая.
Откровение волхва застигло Мстиславу врасплох, и она застыла с открытым ртом.
– То есть выходит, Незвану ты поберег, а меня не жалко? – опешив, догадалась она.