– Душа моя, жизнь моя, вернись ко мне!
Ее голос задрожал, и волк пригнулся к земле, точно готовясь к прыжку.
– Накидывай! – каркнул из-за спины Шуляк, и Мстиша, в ужасе зажмурившись, швырнула рубашку в волка.
Некоторое время она стояла, оцепенев и ожидая самого худшего. Но мгновения бежали, а ничего не происходило, и тогда Мстислава осмелилась открыть глаза.
– Ратмир! – выдохнула она так, что в легких не осталось воздуха.
В следующий миг она уже оказалась на полу возле мужа, неподвижно лежащего в углу клетки. Но протянутые руки застыли в вершке от его тела. Мстиславе было страшно даже смотреть на него, не то что прикасаться.
С Ратмира свисали лохмотья, в которых Мстиша с трудом распознала свой свадебный дар – рубашку, что была на нем в тот далекий злополучный день. Его грязное, истощенное тело покрывали синяки и царапины, отросшие волосы свалялись и спутались. Мстислава боялась прикоснуться к нему, таким хрупким и уязвимым он казался. Словно в подтверждение ее страха, Ратмир, не открывая глаз, глухо застонал.
– Ратмир! – всхлипнула она и в отчаянии прижала к себе судорожно скрючившиеся в кулаки руки.
– Ну-ка, – раздался за ее плечом деловитый голос Шуляка.
Опустившись подле, колдун прищурился, окинул лицо княжича долгим пристальным взглядом и недовольно поджал губы. Старик положил руку Ратмиру на лоб, совсем как той больной молодице, и закрыл глаза.
– Надобно его в баню снести, вымыть, переодеть.
Он убрал ладонь, и только после этого, видя, что Ратмиру не стало хуже, Мстислава позволила себе коснуться мужа. Она несмело дотронулась до его заросшей черной щетиной щеки. Та оказалась настолько холодной, что она едва не отдернула руку.
– Давай, не до сюсюканья сейчас, – проворчал Шуляк. – Подсоби лучше.
Он с завидной для своего возраста ловкостью подхватил Ратмира под мышки, и Мстиша торопливо взялась за ноги мужа. Она помнила, как тяжело было волочить его бесчувственного, поэтому ахнула от удивления: даже несмотря на то, что большая часть веса пришлась на долю колдуна, ее ноша все равно казалась чрезмерно легкой.
Они внесли Ратмира в холодную баню, и Мстислава не могла перестать корить себя за то, что не догадалась заранее посоветоваться с Шуляком. Если бы только переборола гордыню и спросила, как лучше подготовиться, натопила бы баню загодя…
Старик послал ее за горячей водой и ветошью в избу, где Мстиша едва не влетела в Незвану. На девке не было лица, но, встретившись взглядом с Мстишей, она быстро овладела собой.
– Ратша перекинулся? – придав голосу спокойствие, спросила Незвана, но Мстислава все равно почувствовала в нем волнение. Надо высказать негодной за то, что смела так развязно говорить о ее муже, но нынче было совсем не до того. Мстиша подхватила из печи горшок с горячей водой и, обжигаясь и расплескивая кипяток, полезла на полку за тряпьем, но Незвана махнула рукой:
– Ступай, я принесу.
После мимолетного колебания Мстислава кивнула и поспешила в баню. Когда она вошла, старик уже успел раздеть Ратмира, и Мстиша едва не споткнулась на пороге, так голое, болезненно худое, неподвижное тело напоминало мертвеца. Превозмогая отчаяние и страх, она подошла ближе.
Тихо хлопнула дверь. Кроме холстин Незвана принесла ларец, в котором Шуляк хранил свои снадобья. Мысль о том, что девка видит Ратмира обнаженным, неприятно кольнула да тут же погасла на задворках ума. Нынче Ратмир был не княжичем и не ее мужем. Нынче он был, как говорили Шуляк и Незвана о людях, приходивших за их помощью, недужным.
Разбавив холодную воду горячей, Мстиша взяла чистую тряпку и принялась осторожно, как если бы она обмывала новорожденное дитя, стирать с тела Ратмира грязь и кровь. От вида и запаха нечистот сразу подступила дурнота, и Мстислава ненавидела себя, но по-прежнему ничего не могла поделать с собственным естеством. Когда она дошла до раны на бедре, ей пришлось спрятать нос в сгибе локтя, чтобы сдержать рвотный позыв. В тишине было явственно слышно, как презрительно усмехнулась Незвана.
Все время, пока Мстислава обмывала Ратмира, Шуляк шептал заговоры. Он успел закурить пучок трав, и баня наполнилась запахами полыни, можжевельника и еще чего-то незнакомого, терпкого и горьковатого. Старик велел Мстише развести огонь в банной печи, а сам подозвал к себе Незвану и вполголоса сказал ей что-то. Девка кивнула и принялась доставать из ларца склянки. Вместе они сначала еще раз тщательно промыли рану, а потом Шуляк стал накладывать мазь. В носу защипало от острого запаха.
Снова вошла успевшая отлучиться Незвана. Она принесла сумку, где что-то звякнуло, и большой шерстяной плащ, которым они укрыли Ратмира. Огонь разошелся не настолько сильно, чтобы в бане потеплело, но, кажется, это и не было целью колдуна. Порывшись в сумке и вынув из нее железный прут, приплющенный на конце, он подошел к печи и сунул его в огонь. У Мстиславы перехватило дыхание: она начала догадываться, к чему шло дело.
– Держать? – спросила Незвана, когда Шуляк поднялся и направился к Ратмиру.
– Никуда не денется, – мотнул головой старик, – слишком слаб.
Опустившись на колени возле Ратмира, он отодвинул накинутый плащ и спокойным, уверенным движением прижал раскаленный прут прямо к ране. Раздалось шипение, а следом до ноздрей Мстиши донесся нестерпимый смрад: смесь запахов нагретого воска, застарелого гноя, паленой шерсти и горелого мяса. Этот, последний, против воли напомнил о пирах отца и зажаренном до румяной корочки барашке, и одна мысль о том, что Мстислава могла в такой миг подумать о еде, заставило содержимое желудка подняться к самому горлу. Она зажала рот ладонями, давя подступившую рвоту.
Доселе неподвижно лежавший Ратмир дернулся и застонал от боли, и, забыв о дурноте, Мстислава бросилась к мужу.
– Обожди, почти закончил, – хмуро велел Шуляк, и Незвана перехватила ее. Мстиша понимала, что колдун лечит Ратмира, но было трудно безучастно смотреть на его страдания.
Наконец волхв убрал железо и нетерпеливо махнул рукой. Незвана выпустила Мстишу и проворно подала ему скляночку и тряпицу. Шуляк вылил на прижженную рану сладко пахнущее облепихой масло и наложил на нее чистую ветошь. Перевязав бедро постанывающего Ратмира, он укутал его в плащ, подхватил под мышки и знаком велел Мстише помочь ему.
– В тепло его теперь нужно.
Они отнесли Ратмира в избу и уложили на Мстишину лавку. Мстиша одела его в старую и заношенную, но чистую рубаху, что подала ей Незвана, а сама устроилась на полу возле Ратмира. Она принесла свежей воды и, смочив в ней тряпку, осторожно отжала несколько капель в иссохшие губы мужа. Теперь его тело горело, и Мстиша едва успевала отирать испарину с его взмокшего лба.
– Что я еще могу сделать? – спросила она Шуляка, когда Незвана почти насильно отвела ее к столу, чтобы та хоть немного поела.
– Только молиться Великой, – мрачно ответил колдун.
Это была одна из самых долгих ночей в Мстишиной жизни. Больше всего она боялась заснуть и, проснувшись, увидеть, что Ратмир умер. Или снова обернулся волком. Или что все оказалось лишь мороком, привидевшимся ей, когда она в очередной раз задремала за прялкой. Поэтому она снова и снова прикасалась к мужу, и ощущение его охваченного жаром тела под пальцами, в иной раз испугавшее бы ее до смерти, нынче приносило облегчение. Если горячий, значит, живой.
Мстиша на удивление быстро приняла превращение Ратмира. Все ее существование в последние дни было сосредоточено лишь на нем одном, но теперь, когда все свершилось, она словно не заметила этого. Мстислава простодушно полагала, что, стоит Ратмиру обернуться человеком, как ее мытарства закончатся. Но, кажется, они только начинались.
Как ни крепилась Мстиша, стараясь не поддаться сну, ее все-таки сморило. Она подскочила на месте от испуга: ей показалось, будто она сейчас упадет. Быстро хлопая глазами под стук неистово заходящегося сердца, Мстиша огляделась вокруг. Шипя и трескаясь, догорала очередная лучина, с печи доносились тихое посвистывание Шуляка и сопение девчонки. Чуть успокоившись, Мстислава перевела взор на Ратмира и едва не вскрикнула: он смотрел на нее со слабой, но такой знакомой и, казалось, уже навечно забытой улыбкой.
Мстиша схватила мужа за руки.
– Родная, – прошептал он, и в его изломанном, почти неузнаваемом голосе было столько нежности, что к горлу подступил ком. – Не плачь, не надо, – выдохнул Ратмир, и Мстиша, сдерживая рыдания, попыталась улыбнуться. Но судорожная улыбка дала трещину, и она со всхлипом уткнулась в горячие ладони мужа. Он гладил ее по трясущимся плечам и голове. Мстиша изо всех сил пыталась сдержаться, но ее горе и вина, копившиеся все это время, хлынули под весом внезапно навалившегося счастья, словно жито из прохудившегося мешка.
– Прости меня, прости, прости, – без конца повторяла она. Слезы мешали говорить, и Мстиша боялась, что Ратмир не поймет, но он услышал.
– Не надо, не плачь. Все минуло. Мы вместе, и это главное.
– Ты сможешь простить меня? – подняла заплаканное лицо Мстислава, и сбившийся платок соскользнул с ее головы, обнажая неровные короткие пряди.
– Я простил тебя, давно простил, – выдохнул Ратмир. Его воспаленный взгляд обежал лицо жены, и брови изумленно надломились над переносицей. – Что с твоими волосами?
Мстислава всхлипнула, но сразу взяла себя в руки. Вытерев мокрые щеки ладонью, она поправила платок, пряча уродливую прическу.
– Ничего, отрастут. Зато ты вернулся ко мне.
Ратмир слабо улыбнулся.
– Конечно, отрастут. – Его голос стал глуше, а руки, сжимавшие Мстишины пальцы, медленно разжались. Взгляд Ратмира помутнел. Он точно перестал видеть Мстишу, а потом и вовсе закрыл глаза. По его лбу стекли две струйки пота.
– Что с тобой? – встревоженно спросила Мстислава, торопливо вытирая его лицо. – Любый мой, родный, что с тобой?
– Жарко, – прошептал Ратмир и дернул головой. – Ничего, отрастут. Главное, что… Как же жарко…
Слова постепенно становились все менее разборчивыми, и вскоре с губ Ратмира слетал лишь бессвязный бред.