И снова потянулась бесконечная вереница дней и ночей. Иногда Мстиша даже не замечала, как одни перетекают в другие. Вся ее жизнь сосредоточилась вокруг мужа, которого пожирала безжалостная лихоманка. Несмотря на то что рана понемногу заживала, отчего-то Ратмиру все равно не становилось лучше. Тот миг, когда он пришел в сознание, так и остался единственным, и Мстислава делала, что могла: просиживала над мужем сутками, обмывала, расчесывала отросшие кудри, по капле поила его водой и мясным отваром и по совету Шуляка прикладывала к обжигающе горячему лбу лед. Но ничего не помогало. Ратмиру не становилось хуже, но и не делалось лучше.
Если бы у Мстиши хватало сил, чтобы оглянуться вокруг, она бы заметила, что и Незвана стала сама не своя. Как и княжна, она почти перестала есть и часто бросала долгие, задумчивые взгляды на лежащего в забытье Ратмира и сидящую над ним Мстиславу. Впрочем, один раз Мстиша, ненадолго отлучившаяся от мужа, застала Незвану возле его постели: она вливала ему в рот какую-то жидкость с ложки. Брови девушки надломились в непривычном сострадании, бросавшем слабую тень красоты на блеклое невыразительное лицо.
– Что это?! – в тревоге воскликнула Мстиша.
Незвана мельком глянула на нее и закупорила голубоватый глиняный пузырек.
– Сонное зелье, – буркнула девка, – чтоб крепче спал.
Одарив Незвану хмурым недружелюбным взглядом, Мстиша заняла свое место на овчине подле лавки и поправила и без того ровно лежавшее одеяло. Сползший рукав обнажил лиловый рубец от тетивы на ее руке, и она поспешно натянула край рубахи, пряча его.
Незвана усмехнулась.
– Поистрепалась ты, а, княжна?
Мстислава вспыхнула и подняла на девку голову, награждая ее презрительным взглядом. Но той и горя было мало.
– Может, лучше пусть и не очухивается Ратша? А то, глядишь, разлюбит да сбежит от тебя?
Хоть Мстиша успела привыкнуть к резким переменам в настроении Незваны и едва ли обращала внимание на ее ядовитые речи, слова о потерянной красоте попали точно в цель. С тех пор как Мстислава обрезала косы, она ни разу не посмотрела на себя ни в зеркало, которое без дела пылилось в сумке, ни в отражение в бочке или замерзшей реке. Глядеть на уродливые патлы совсем не хотелось. Что же до всего остального, то Мстиша и так видела свои обезображенные руки, ничем не отличавшиеся от заскорузлых рук селянок, и так чувствовала, что одежда стала велика. Умываясь, Мстислава давно уже не ощущала под пальцами налитой гладкости – одни провалы да острые скулы.
Мстислава подурнела, и глупо было это отрицать, поэтому, гордо вздернув голову, она усмехнулась Незване в ответ:
– Думаешь, он меня за одну красоту любит?
Незвана прыснула так естественно и ненатужно, что Мстиша похолодела.
– А за что ж? Что в тебе еще есть, кроме красоты? Да и той, вон, осталось – кот наплакал.
– Как это, что еще есть? – забыв о намерении пропускать подначивания девки мимо ушей, возмутилась Мстислава. – Да все!
– Все? – хмыкнула Незвана и смерила ее насмешливым взглядом. – Доброта, может? Только из нас никто от тебя слова доброго что-то не слыхал. Или руки золотые? Да ты пальцем о палец за всю жизнь не ударила, ни на что не годишься. Неженка, которая от вида собственного мужа хворого едва под лавку бездыханная не свалилась! Ну а о том, что ты с ним сотворила, что до хвори этой самой довела, уж молчу.
Сжав зубы, Мстиша смотрела на девку. Противное веснушчатое лицо забавно раздваивалось через пелену выступивших слез.
– Ты лжешь, – только и сумела ответить она.
Незвана фыркнула:
– Можешь тешить себя, коли нравится. Да только в глубине души сама знаешь, что я права. Вкрасне всяк полюбит, а вот вчерне?
Тогда их стычку прервал появившийся Шуляк, но с тех пор речи Незваны засели занозой в сердце Мстиславы. Она старалась не думать о них, ведь сейчас главным было выходить Ратмира, но сомнение в себе и в любви мужа, посеянное давно и нынче заботливо политое Незваной, потихоньку росло на задворках Мстишиной души.
Шуляк предупредил, что рано или поздно в болезни Ратмира наступит перелом, и Мстислава ждала его со страхом и нетерпением. Ни на миг не оставляя мужа, она спала на полу у его лавки, словно собака у ног хозяина. Казалось, больше не существовало того, чего бы она не сделала, только бы Ратмир выжил.
Неглубокий, беспокойный сон резко оборвался. Ратмир, обычно неподвижный и точно смирившийся с лихорадкой, метался по постели. С его пересохших потрескавшихся губ слетали то неясные слова, то болезненные стоны. Одеяло валялось на полу, рубашка вымокла, а лоб и шею, точно затейливые хрустальные бусины, усыпали крупные капли пота.
Мстислава поспешно накрыла мужа, но в следующее же мгновение он снова скинул одеяло. Его движения, дерганые и беспорядочные, делались все более сильными, и, боясь, что он навредит себе, Мстиша попыталась удержать руки мужа. Но у нее ничего не вышло: слабый и худой, Ратмир вырвался из ее хватки с болезненной яростью. Мстислава попробовала успокоить его, но он отмахнулся от нее точно от назойливой мухи и, собрав невесть откуда взявшиеся силы, сел.
Мстиша схватила его руки, пытаясь обратить на себя внимание, но он не видел ее. Темный, лихорадочно блестящий взгляд был устремлен куда-то за Мстиславу. Она обернулась, повинуясь направлению взора мужа, но за спиной была лишь тьма, и по плечам прошел озноб.
– Ратмир, – ласково позвала она и несмело махнула рукой перед его глазами, но он, не замечая жены, продолжал смотреть расширившимися очами сквозь нее.
Вдруг он на удивление отчетливо проговорил:
– Коня придержи да на запутье не сворачивай…
– Ш-ш-ш, – раздалось слева, и от неожиданности у Мстиславы екнуло сердце.
Проснувшийся колдун, всклокоченный, в нелепых валенках, сгорбившись, стоял рядом и хмуро смотрел на Ратмира. В его глазах блеснуло узнавание, от которого у Мстиши похолодело внутри. Шуляк что-то зашептал, перебирая в воздухе костлявыми пальцами. Прислушавшись, она с изумлением разобрала знакомые с детства слова, которые няня напевала над ней знойными бессонными ночами:
Заря-зарница, красная девица,
Дай сну и упокою, спать крепко и плотно,
Не бояться ни стуку, ни бряку, ни грому, ни звону,
Ни зоров, ни призоров, ни ветряных переговоров.
Бессонница, безупокойница, поди в чисто поле,
Там кроватка тесовая, перинка пуховая…
Беспокойство, охватившее Ратмира, растворилось, глаза закрылись, а тело обмякло, и он почти упал на лавку. Но обрадовавшаяся было Мстиша вдруг ощутила тревогу. Ратмир лежал неподвижно, бледный и похолодевший.
– Что с ним? – прошептала она, но Шуляк не ответил. – Что с ним? – повторила она громче и, когда колдун продолжил молчать, схватила его за грудки и, что было мочи встряхнув, закричала: – Что с ним?!
Шуляк, нимало не тронутый Мстишиной яростью, спокойно убрал от себя ее руки и отвернулся.
– Он умирает?!
Но волхв молча побрел к себе.
Некоторое время Мстислава, распахнув воспаленные глаза, глядела на неподвижно лежащего мужа. Неужели все оказалось напрасно?! Ее путь сюда, отвергнутый Сновид, оставленная позади жизнь в тепле и богатстве, отринутая возможность вернуться домой, в Медынь, муки, пережитые в избе колдуна, унижение, потерянная красота – все зря?! Вся ее жизнь, принесенная в жертву, – зря? Ведь смогла же она пересилить себя, смогла вернуть ему человеческий облик! Почему же теперь, когда до вожделенного счастья оставался единый шаг, Пряха отвернулась от нее? Почему у самого порога отвергла ее?
Мстиша сжала зубы до скрежета и ринулась вслед за Шуляком. Он уже был возле печи, когда она схватила его за плечо, заставляя развернуться.
– Прошу тебя, господин, – тихо, но отчетливо проговорила она. – Ты могущественный колдун, тебе подвластны страшные и великие вещи. Однажды ты уже спас Ратмира. Прошу, не откажи мне! – Мстислава, словно в молитве, сложила ладони на груди и горячо прошептала: – Спаси моего мужа!
Глаза Шуляка холодно мерцали в полутьме, пока он, прищурившись, рассматривал ее. А потом, по-прежнему не произнося ни слова, колдун медленно покачал головой. Он собирался развернуться, но Мстислава ухватилась за полу его поддёвки и рухнула на колени.
– Я молю тебя! Я на все готова, только спаси его!
Губы ее тряслись. Убирая навоз за свиньями и очищая от векового жирного нагара горшки, Мстиша думала, что ниже падать некуда, но нынче она, княжеская дочь, валялась в ногах у какого-то смерда, и все ее счастье зависело от его снисхождения. И Мстислава знала: если надо, она станет целовать его подошвы.
– Я сделал для твоего мужа все, что сделал бы для любого другого хворого, – устало промолвил волхв.
– Но я прошу тебя сделать больше. Ведь однажды ты уже…
– Я спас мальчика, навечно соединив его душу с душой волка, ожидая, что взращу себе ученика. Но все вышло иначе, и я поклялся, что никогда больше не вмешаюсь в его судьбу. Я влез под руку богу и заплачу за дерзновенность свою цену, но делать этого снова не стану.
– Но… – попыталась возразить Мстиша, и Шуляк резко выставил вперед ладонь, прерывая ее.
– Нет. Телесную хворь я вылечил, но на душе твоего мужа осталась прореха. Ты оборвала нить, связывавшую его с волком, с его жизненной силой. Теперь судьба Ратмира в воле богов, а того, кто попробует встать между богами и душой человека, ждет страшная кара. Покорись и прими любой исход, волчья жена.
Резко высвободившись из хватки ослабевших пальцев Мстиши, колдун прошагал мимо нее. Она повалилась на пол, и хлопнувшая за Шуляком дверь обдала ее холодным воздухом из сеней. Распластавшись на засыпанных лежалой соломой досках, Мстиша, не моргая, смотрела перед собой невидящим взором, когда напротив ее лица неожиданно выросли две грязные босые ступни.
Она медленно подняла голову. Над ней, сложив руки на груди, стояла Незвана.