Вопреки ожиданиям, больше всего Мстиславу поразили не худоба или бледность. Самой страшной переменой в ее лице оказались глаза. Поначалу ей даже почудилось, что обмен уже произошел, и она смотрит на кого-то чужого. Куда подевались задорный блеск, хитринка, сытая уверенность, превосходство, молодость? На Мстишу смотрела полная горечи, боли и усталости незнакомка. Мелкие, но заметные придирчивому взгляду Мстиславы морщинки пролегли меж бровей и у губ. Не отрывая взора от зеркала, она стянула платок, выпуская на свободу короткие, но густые золотистые пряди.
Пусть она изменилась, все равно это было ее лицо, ее тело, и она не хотела с ними расставаться! Мстиша вдруг судорожно обняла себя. В голове переполошенно забегали шальные мысли: она еще может убежать. Ведь никто не предупреждал о том, что придется зайти настолько далеко! Потерять не просто волосы или красоту. Потерять всю себя! Если раньше можно было вернуться домой, то нынче даже этот путь закроется. Кто примет ее такой? Кому она станет нужна?
Мстислава всхлипнула и тут же засунула в рот кулак. Нельзя выдать себя.
Она потеряет Ратмира, потеряет дом, отца, сестру. Ей придется на всю жизнь остаться в этой проклятой избушке, затерянной на границе двух княжеств, в полной власти полубезумного старика. Незвана хотя бы ворожила, Мстиша же не умела ничего. В этом девка была права. Кому будет нужно ее искусство шить золотом или низать жемчуга?
Горячие слезы текли по щекам, а грудь сотрясали беззвучные рыдания. Мстислава уже знала, что никогда не сумеет воспользоваться возможностью побега. Ратмир должен жить. Ей не нужен мир без него. Она и сама не ведала, откуда в ее самолюбивой душе возникала невыносимая боль от одной мысли, что из-за нее Ратмир умрет. Что больше никогда не увидит она мягкого блеска его глаз, не услышит голоса.
Глупая! Она и так не услышит и не увидит, потому что он выздоровеет и уедет с Незваной в Зазимье, а Мстиша навеки останется прозябать у колдуна!
Но она не могла снова предать его.
Мстислава пришла в условленное место с последними лучами солнца. День потихоньку начал прибавляться, и в воздухе витал тонкий, почти неуловимый призрак невыносимо далекой еще весны. Чуть по-иному тренькали синицы, чуть иначе пах снег, чуть ласковее овевал голую кожу ветер. Мстислава почти безвылазно просидела последние седмицы в избе и не успела заметить произошедшей перемены, но теперь вместо привычного чувства радостного предвкушения, всякий раз обуревавшего ее на изломе зимы, она ощущала лишь горечь.
Мстислава взбиралась на холм точно на место казни. Пожалуй, это и в самом деле была казнь.
Незвана уже ждала ее. Бледное лицо в кои-то веки тронул румянец воодушевления. У ног девки стояла сумка, прямо на снегу лежало круглое железное блюдо, в котором плескалось что-то красновато-рыжее. Подойдя ближе, Мстиша поняла, что это медное зеркало, в котором отражались отблески заката. Откуда в бедной избушке старика взяться такой вещи?
– Раздевайся, – без предисловий велела Незвана.
Мстислава возмущенно вскинула брови, но ведьма смотрела на нее без малейшего стеснения, и ей пришлось подчиниться. Незвана тоже принялась скидывать с себя одежду. Оставшись в одной рубашке, Мстиша, дрожа и пританцовывая на снегу, взглянула на девку, ожидая дальнейших указаний.
– Догола, – лишь буркнула Незвана и сняла свою сорочку.
Мстислава ничего не смогла с собой поделать. Затаив дыхание, она с жадным любопытством рассматривала костлявое тело девушки. К ее ужасу, ноги, спину и руки той покрывали застарелые шрамы. Бледнеющие алые полосы и уродливые белые рубцы сплошь испещряли синеватую кожу.
– Откуда… – ахнула Мстиша, но Незвана, поджав губы, отрывисто бросила:
– Живо!
Опомнившись, Мстислава сняла исподницу. Она видела, что Незвана не хочет смотреть на нее, но взгляд девки против воли хозяйки пополз по икрам, бедрам, животу и груди княжны. Она зажмурилась, точно пытаясь спрятать пробивающийся сквозь старательно задвинутую занавесь свет, но слишком поздно: Мстиша успела заметить жгучую, болезненную зависть, блеснувшую в глазах Незваны.
Больше не глядя на Мстишу, та молча сунула ей в руки свою рубашку, одновременно выхватывая Мстишину и быстро облачаясь в нее. Борясь с отвращением, Мстислава натянула на себя жесткую, застиранную исподницу Незваны. Кожа тотчас зачесалась, а омерзительный запах чужого тела подступил к горлу.
– Руку! – зло приказала ведьма, требовательно протягивая ладонь.
Мстиша повиновалась и в следующее мгновение почувствовала колючую боль. Сделав надрез на ее ладони, Незвана, не поморщившись, полоснула по своей и грубо схватила руку княжны, соединяя раны. Почти как в свадебном обряде. Только вместо уз любви их будут связывать узы ненависти.
– Согласна ли ты исполнить клятву и отдать мне свою личину? – яростно спросила Незвана, и Мстислава удивилась тому, откуда в голосе этой забитой, всю жизнь подчинявшейся другим смердки взялось столько властности. Мстиша еще не успела ответить и по-прежнему оставалась в собственном теле, а дух ее уже оказался сломлен.
– Да, – прошептала она и ощутила, как по телу ведьмы пробежала победная дрожь.
Кожу противно защипало, и, хотя порез был небольшим, Мстиша почувствовала, как между их ладоней мерзко захлюпали смешавшиеся кровь и пот. Несколько капель упали на поверхность зеркала, и Незвана принялась что-то торопливо нашептывать. Свободной рукой она достала из сумки склянку и, зубами откупорив пробку и сплюнув ее на снег, сделала большой глоток, а потом, не разнимая рук, протянула Мстише:
– Пей.
Не помня себя, Мстислава приняла сосудец и одним махом осушила его до дна.
Глотку охватил жар, словно она выпила жидкий огонь. Мстиша согнулась, не в силах сделать вдоха, и попыталась вырваться, но Незвана продолжала крепко держать ее за руку. Живот скрутило мучительной судорогой, но ведьма заставила Мстиславу наклониться над зеркалом. Перед глазами все расплывалось, но она увидела, как отражение их лиц начинает дрожать и мутнеть. Мстиша в ужасе зажмурилась и услышала полные ликования слова:
– Да будет так!
Ее ладонь вдруг оказалась на свободе, и Мстислава повалилась вниз, корчась от прожигающей насквозь боли. Она каталась по насту, пытаясь унять огонь, раздирающий внутренности, заживо снимающий кожу, вырывающий волосы. Снег был повсюду: во рту, под ногтями, за пазухой, но и он не мог остудить полыхающее в ней пламя. Мстиша горела заживо и кричала, пока голос не треснул и вопль не сменился сипением, барахталась в снегу, пока силы окончательно не оставили ее, и ни одна мышца больше не подчинялась приказам. Затихнув, она распласталась на земле. Место боли заняло онемение. Все, что Мстислава могла делать, – неподвижно смотреть перед собой.
Совсем близко раздался легкий хруст шагов. Кто-то поднял ее безвольное запястье и, быстрым и грубым движением стянув кольцо с пальца, отбросил руку обратно на снег.
– Не лежала бы ты на земле, так и застудиться недолго, – прожурчал сверху ласковый голос.
Шаги делались все тише, и вскоре откуда-то издалека до Мстиславы донесся чистый и звонкий, как серебряный колокольчик, звук ее собственного смеха.
Когда Мстиша пришла в себя, было совсем темно. Дрожа от холода и почти не чувствуя тела, она на ощупь нашла ворох одежды, оставленной Незваной. От мороза вещи стояли колом, и Мстиславе с трудом удалось кое-как натянуть их на себя. Она настолько замерзла, что даже мысль о том, чтобы надеть чужие обноски, уже не смущала ее.
Выпрямившись во весь рост, Мстиша, совершенно сбитая с толку, огляделась. Внизу в лесной черноте теплились оконца избушки, и она, едва передвигая окоченевшие ноги, поплелась на свет.
Войдя во двор, Мстислава замерла в раздумье. Идти внутрь не хотелось, но она слишком замерзла, поэтому пришлось расстаться с мыслью переночевать в холодном хлеву. Ухватившись за ручку двери, она еще долго стояла, собираясь с духом. Переступить порог ей мешал стыд. Мстиша чувствовала себя голой. Опозоренной. Выпоротой на торговой площади. Оплеванной. Она больше не была княжной. Она стала отверженной и не представляла, как сможет посмотреть теперь кому-то в глаза.
Но какой-то неясный зов, тяга, бывшая сильнее всех невзгод, сильнее презрения к себе и срама, заставляли ее искать тепла и пищи, заставляли идти на свет. Заставляли жить дальше. Жить, несмотря ни на что.
Толкнув дверь и миновав крошечные сени, Мстиша вошла в избу. Ратмир мирно спал на лавке. Печь была пуста, а за столом в одиночестве сидела… Сидела она сама.
Незвана зачарованно рассматривала себя в Мстишино зеркало, так и сяк поворачивая голову, подносила его то ближе, то дальше, то и дело останавливаясь, чтобы подробно рассмотреть каждый вершок своего нового лица. Она мельком, без малейшего любопытства глянула на вошедшую Мстишу и продолжила самозабвенно изучать свое отражение. Незвана сняла платок – кажется, длина волос ее совершенно не смущала – и время от времени с видимым наслаждением зарывалась пальцами в золотистую копну, вороша пряди. На ее губах играла одухотворенная улыбка.
Застыв с открытым ртом, Мстиша смотрела на Незвану. Сколько бы бесчисленных часов она ни проводила напротив зеркала, ей никогда не приходилось видеть себя со стороны, и, каким бы неправильным и болезненным оно ни было, зрелище завораживало. Только теперь, чужими глазами, Мстислава сумела по достоинству оценить всю степень своей красоты: за всю жизнь она не видела существа прекрасней.
Но мучительная мысль разрушила волшебство мига, напоминая: каким бы восхитительным и неотразимым ни было ее тело, оно больше ей не принадлежало. Мстислава быстро подошла к Незване и попыталась выдернуть зеркало, но непослушные руки лишь неуклюже схватили воздух.
– Отдай, это мое! – воскликнула она и тут же поперхнулась собственными словами. Она никак не могла поверить, что говорит Незваниным голосом.
– Тише ты, Ратшу разбудишь, – назидательно ответила Незвана. – Забыла? Все твое теперь мое. И потом, – она почти застенчиво опустила невозможно длинные пушистые ресницы и бросила на Мстишу игривый взгляд, – нынче тебе оно ни к чему. Только зря душу травить.