Мстислава невольно шагнула назад, не находя слов для ответа.
– Ложись спать. Когда Ратша проснется, разбуди меня.
– Не смей мне указывать! – прошипела Мстиша.
Но Незвана только повела плечом и промурлыкала:
– Ничего, совсем скоро он подымется на ноги, и мы уедем, останешься здесь хозяйкой. Чем меньше мы будем видеть друг друга до отъезда, тем лучше. И, мой тебе добрый совет, на глаза Ратше не попадайся.
Одарив Мстишу милейшей улыбкой, Незвана сладко потянулась и забралась на полати. Вскоре оттуда донеслось ее спокойное, размеренное дыхание.
Мстислава не смогла заставить себя есть. Выпив горячей воды, чтобы согреться, она загасила лучину и подошла к Ратмиру. В сером полумраке казалось, что он соткан из теней. Мстиша умирала от желания напоследок поцеловать мужа, но не смогла прикоснуться к нему этими, чужими, губами. Невесомо дотронувшись до его щеки кончиками пальцев, она свернулась на полу клубком и провалилась в черную яму сна.
Стоило Ратмиру зашевелиться утром, Мстиша подскочила как ошпаренная. Она метнулась к полатям и разбудила Незвану, а сама затаилась в бабьем куту.
Мстислава старалась не прислушиваться и в то же время не могла пропустить звуков его голоса: удивленного, радостного, нежного, родного. Она спряталась за печным скарбом, но в просвете между нагромождением кадушек и корзин ей было видно, как Ратмир, привстав на локте, гладит Незвану по щеке.
Не выдержав, Мстиша ринулась вон из избы.
Она бежала, не разбирая дороги, и только потом поняла, что ноги сами вынесли ее на берег реки. Лед хоть и вызывал у нее неясное чувство беспокойства, но не внушал такого безумного страха, как открытая вода, и Мстиша решилась подойти к самой его кромке. Присев на колени, она осторожно наклонилась.
Захотелось отпрянуть, но она сдержалась. С этим лицом ей предстояло жить, и она должна была рассмотреть его во всех подробностях. Но ничего нового Мстислава не увидела: бледная синеватая кожа, рябые веснушки, большой острый нос, маленькие невнятного цвета глаза, обрамленные редкими рыжеватыми ресницами. Она робко коснулась себя. Обветренная шершавая шкура даже отдаленно не напоминала нежный бархат ее щек.
Мстиша отстранилась от отражения и горько заплакала. Ей хотелось расцарапать ненавистное лицо, хотелось вывернуться из чужой кожи, точно змее из выползка.
Она не знала, как жить дальше.
В ожидании отъезда Ратмира и Незваны Мстислава делала все, чтобы не попадаться никому на глаза. Она больше не сидела за общим столом и ела в одиночестве, словно зверь, утащив перехваченный тайком кусок в свое логово в хлеву. Впрочем, и есть-то толком не хотелось.
Без приказа и напоминания Мстиша вставала раньше всех и принималась за работу, пропадая то в лесу, то в скотнике. По вечерам она забивалась в угол, где, прижав к себе старый неудобный рыльник с отбитой ручкой, не поднимая глаз, сбивала масло или чинила одежду.
Ратмир поправлялся на глазах и совсем скоро начал вставать, а почти сразу и ходить. О том, что его рана не зажила до конца, напоминало лишь легкое прихрамывание. Княжич лучился воодушевлением и радостью, и хотя Мстиша старалась не прислушиваться к их разговорам, но до нее доносились счастливые речи Ратмира о том, каким свободным он себя чувствует, избавившись от бремени обортничества.
Несмотря на почтительность в его голосе, трудно было не уловить холодка, витавшего между ним и Шуляком. У Мстиши не хватало духу встретиться взглядом с мужем, и она не знала, смотрел ли Ратмир на нее. Да и едва ли она могла продолжать называть Ратмира мужем… Как бы то ни было, он не пробовал с ней заговорить и, кажется, был вполне доволен тем, что она его избегала.
Незвана же, без сомнения, замечала Мстишины мучения и получала от них удовольствие. С тех пор как Ратмир ожил и начал вставать, она не упускала случая задеть Мстиславу и, не стесняясь ее присутствием, миловалась с ним. И хотя дело не заходило дальше объятий и скромных поцелуев, сердце Мстиши рвалось на части. Ей казалось, что Ратмир должен распознать обман, оттолкнуть от себя самозванку, но он, похоже, только сильнее очаровывался ею и, хуже того, благодарил за освобождение от волчьей шкуры.
Мстиша несла охапку дров в избу, когда Незвана перегородила ей дорогу. Она привалилась к верее и, сложив руки на груди, поигрывала тонкими пальцами, на одном из которых поблескивало Мстишино кольцо.
– Завтра за нами приходит лошадь, так что твои страдания окончатся, – усмехнулась она.
Мстислава крепче прижала к себе поленья. Не хотелось ничего отвечать, но она не сдержалась:
– За что ты меня так ненавидишь? Что я тебе сделала?
Незвана прищурилась, и красивое лицо исказила злоба.
– Я корячилась как проклятая от зари до зари, глядела ему в рот и ловила каждое слово, что он бросал мне – всегда нехотя, всегда сквозь зубы, точно одолжение делал! Я приползла к нему на коленях, чтобы получить то, что Ратше он был готов поднести на золотом блюде!
Мстиша удивленно сморгнула, только теперь догадавшись, что Незвана говорит о Шуляке.
– За все эти годы я ни разу не слышала ни единого доброго слова! – продолжала ведьма. – Я костыль, без которого он не мог обойтись, но который не замечал. И ни разу, – она прибавила грязное мужицкое слово, которое, произнесенное серебристым Мстишиным голосом, прозвучало особенно неуместно, – не говорил мне того, что рассказал тебе, пришлой белоручке!
– Но я не виновата… – попыталась возразить Мстислава. Она и представить не могла, что сказанное тогда волхвом было откровением для Незваны.
– Виновата! Ты одна виновата во всем! И нечего меня жалобить, не проймешь! Сама сгубила Ратшу, сама за то и расплачивайся. Не моя печаль, что ты такая безглуздая оказалась и красу на мужика променяла!
Незвана фыркнула, наморщив нос, и, статно покачивая бедрами, скрылась в доме.
На следующий день за ними приехал Волотко. Вместе с Ратмиром они расчистили дорогу, и сани подъехали прямо к хутору. Сборы были короткими, а прощание – прохладным. Мстиша делала вид, что прядет, когда Ратмир и Незвана собрались выходить из дома. У самых дверей их остановил Шуляк.
– Ты выжил, княжич, но помни, что, когда твоя жена оборвала ниточку, связывающую тебя со зверем, в твоей душе осталась прореха. Если бы она не сделала этого, если бы волчья рубаха сносилась сама, ты стал бы свободным.
По веселому лицу Ратмира, который был полон радостного предвкушения дороги с любимой и близостью дома, пробежала смурая тень, но старик продолжал:
– Держись подальше от волков, не трогай их. Ты никогда не был охотником до ловов, вот и впредь себе не изменяй. Помни, коли убьешь волка, снова сделаешься оборотнем, и на сей раз уж навсегда.
Ратмир хмыкнул, пряча усмешкой досаду, и его рассеянный взгляд случайно скользнул по Мстиславе, ловившей каждое слово колдуна. На короткий миг их взоры встретились, но Мстиша тут же опустила глаза. Сердце металось в груди ополоумевшей птахой.
– Благодарю, господин, – поклонился Ратмир и, взяв Незвану за руку, поспешил на улицу.
Шуляк вышел проводить их. Мстиша тоже выскользнула во двор и украдкой из-за угла смотрела, как Ратмир усаживает ведьму в сани. Поклонившись до земли колдуну, княжич забрался следом, и Волотко тронул. Мстислава вышла из своего укрытия, более не таясь, провожая удаляющиеся сани взглядом. Она знала, что ни Ратмир, ни Незвана не станут оборачиваться.
Когда сани скрылись из виду, Шуляк развернулся и направился в дом. Он остановился на миг напротив Мстиши, смерил ее одним долгим взглядом и коротко бросил:
– Глупая, глупая волчья жена.
10. Братец
Мстиша бездумно смотрела в бревенчатую стену, в сотый раз следуя скучным взглядом за колечками сучков. Из щелей на нее неодобрительно топорщился сухой выцветший мох. С потолка спускалась тонкая нить крестовика, деловито подыскивающего место для паутины. Значит, скоро проснутся мухи и прочая мошкара. Значит, скоро весна.
Дома, в Верхе, стены были обиты нарядными тканями и завешаны коврами, что отец привозил из путешествий. Мстислава любила разглядывать причудливые узоры и роскошные цветы, а зимой – представлять, что гуляет по диковинному саду.
Отныне ей предстояло привыкнуть к иному. То, что она надеялась перетерпеть и переждать, стало ее жизнью.
Мстислава по-прежнему ходила в хлев, готовила еду, пряла. Но, словно игрушечный струг из кусочка коры, который тата запускал для маленького Воиши в большом корыте, что до поры плыл, даже когда отец переставал дуть в его берестяной парус, она двигалась бездумно, по старой памяти. И стоило действию чужой воли закончиться, как Мстиша просто легла на лавку и отвернулась к стене.
После отъезда Ратмира и Незваны Шуляк поначалу продолжал вести себя по-прежнему и не обращал на Мстишу внимания. Но теперь он начал роптать. Мстиша слушала вполуха. Старик ворчал, что Зорька не доена, а вода не натаскана, возмущался, что в последний раз она заскребла навоз лопатой, а не вилами и что так выгребет всю скотину со двора, что ему самому приходится кашеварить и он уже седмицу не едал пирогов. Мстиславе было все равно. Раньше она терпела помыкания волхва из-за Ратмира. Ныне же Мстиша потеряла все, даже больные места, на которые бы мог надавить Шуляк. Самое большее, что он сумел бы теперь сделать, – побить или выгнать ее, но, видит Пряха, Мстише была совершенно безразлична ее судьба. Она сомневалась, что почувствует боль или холод. Да и замерзнуть насмерть не представлялось таким уж скверным исходом по сравнению с тем, какая жизнь ее ждала впереди.
Вспомнив брата, Мстислава принялась думать об остальных. В последнее время она все чаще размышляла о них, гадая, чем нынче заняты отец, сестры, мачеха. А ведь перед тем, как все пошло под гору, она попросила Ратмира послать за Стояной! Не натвори Мстиша беды, сейчас бы обнимала старую няню…
– Долго будешь бока пролеживать, я тебя спрашиваю?! – гаркнул над самым ухом Шуляк, но Мстислава даже не вздрогнула. – Только этого мне не хватало! Пришла сюда нахлебницей, да еще и Незванку сманила!