Самый тяжелый скарб навьючили на кобылу, остальное тащили на себе. Мстише, напрасно надеявшейся идти налегке, тоже пришлось нести заплечный мешок – сальный, вонючий и тяжелый. Прежде чем выйти на настоящую дорогу, они немало поплутали по узким, малоприметным разбойничьим тропам. Мстиславе удавалось держаться подальше от «братца», что делало нелегкий путь чуть более сносным.
Весна не радовала теплом, зато и комары еще не проснулись, и главными тяготами похода первое время были лишь незаживающие мозоли и вечная усталость. Чем ближе становился город, тем меньше оставалось припасов, и под конец идти приходилось впроголодь. Мстиша, и без того похожая на тень, еле держалась на ногах и, словно подраненный зверь, все чаще ловила на себе хищные взгляды спутников. Их мучил не только тот голод, что можно утолить пищей, а Желана, кажется, не слишком волновала судьба сестры, и она молилась, чтобы они поскорее добрались до города. Всякий раз, укладываясь на ночлег, она клала рядом с собой камень или палку: даже такое жалкое оружие было лучше, чем ничего.
Мстише не хотелось вникать в разбойничьи порядки, но она замечала, что некоторые из шайки то исчезали, то снова появлялись, и могла лишь с содроганием предположить причину этих отлучек. Поэтому она не удивилась, когда часть шайки отделилась от них, стоило впереди показаться городским выселкам. Наверняка Желан нашел для них какое-то дельце в близлежащих деревнях.
Добравшись до городского посада, оставшиеся разбились по двое и трое, и было решено, что через главные ворота отправится лишь Мстислава в сопровождении самого прилично выглядевшего разбойника, Бабени. Как пробирались за городской вал остальные, можно было только догадываться, и у Мстиши даже мелькнула надежда, что ей удастся сбежать в суматохе, но не тут-то было. Очевидно, разбойник получил строгий наказ не спускать с нее глаз. Не успела Мстислава опомниться и почувствовать радость, оттого что наконец попала в Зазимье, а значит, стала ближе к Ратмиру, как ее подхватил Бабеня. «В стан пошли», – буркнул он и потащил ее через подворотни и лазы, из которых несло выгребом. Мстиша никогда не бывала в этой части города и даже не подозревала о ее существовании. Если бы она собственными глазами не видела, как они миновали городскую заставу, то вообще решила бы, что попала в другое место. Здесь не было чистого, пахнущего свежеструганными досками настила под ногами, широких улиц и красивых домов, утопавших в молодой зелени: мостовые тут давно вросли в землю, и под подошвами чавкала смешанная с отходами и навозом грязь. Несколько раз дорогу перебегали крысы размером с кошку, а встречные прохожие выглядели ничем не лучше любого из шайки Желана. Наконец они дошли до темной, скособоченной лачуги, где постепенно собрались и все остальные.
Хозяйка лачуги, старуха-становщица, походила на ведьму из детских страшилок: замшелая, с крючковатым бородавчатым носом, сгорбленная и сварливая. Мстише и не верилось, что такие существуют на свете. Старуха накормила постояльцев бурдой, которую выдавала за щи, и уложила их на ночь. Мстислава, устроившаяся на сундуке, была рада уже тому, что не пришлось спать на полу вповалку с теми, кому не хватило места на полатях и лавках. Тесная изба скоро наполнилась удушливым запахом грязных тел, чеснока и сивухи, и только изнеможение от долгой дороги помогло Мстише забыться мутным и вязким, как кисель, сном.
12. На изнанке
Утром, несмотря на ранний час, вопреки обыкновению, шайка уже была на ногах. Раздав всем поручения, Желан, впервые за долгое время трезвый и от этого еще более злой, выпроводил подельников и подозвал к себе Мстишу. Он протянул ей несколько резан.
– Ступай с Тюткой в мыльню, – он коротко кивнул в сторону копошившейся в углу старухи, – да приведи себя в подобающий вид. Завтра возьмешь свои манатки и пойдешь на торжок. Возгрешка с Блохой сядут за зернь, а ты будешь лапотникам гадать и чудодейственные мази втюхивать.
Обомлев, Мстислава несколько мгновений не могла найтись с ответом.
– Что?! Не пойду я ни на какой торжок! – захлебываясь возмущением, затараторила она. – Отпусти меня! Я не затем в город шла, чтобы с твоими прихвостнями людям голову морочить!
Желан сложил руки на груди и, поигрывая пальцами, чуть склонил голову набок. В опустившейся на избу тишине было слышно только тихое звяканье перстней.
– А зачем же ты шла в город? – Холодный голос Желана звучал слишком спокойно. Мстислава знала, что это затишье перед бурей и стоило пойти на попятную, но было поздно. – На какую работенку думала подвизаться?
Мстиша открыла рот, но не смогла ничего ответить. Она толком и не думала о том, как собирается попасть на княжеский двор. Добраться до Зазимья слишком долго оставалось пределом мечтаний, и вопрос Желана застал ее врасплох.
– Кому ты здесь нужна? – хмыкнул разбойник. Растерянность «сестры» его немного смягчила.
– Это не твое дело! Сама разберусь!
– Сама? – вкрадчиво спросил Желан и, опустив руки, стал неторопливо наступать на Мстишу. Против воли она попятилась, но, сделав несколько шагов, уперлась в стену. – Я тебя кормил, поил, от лихих людей заступой был, а ты, значит, удумала просто взять и уйти? Не-е-ет, Незванушка, – он ощерился и навис над вжавшейся в бревна Мстиславой, – от меня так просто никто не уходит.
– Отпусти, – прошептала она, – я тебе не рабыня…
Желан хрипло рассмеялся – он светился от удовольствия, получая наслаждение от каждого мига ее муки и собственной власти – и, медленно вытянув руку, ухватил Мстишу за горло.
– Ты хуже, чем рабыня. Ты моя сестра. – Кожа зудела от противоречащих друг другу прохлады перстней и шершавого тепла его пальцев. Хватка, сначала несильная, постепенно крепла. – И я буду делать с тобой все, что пожелаю. – Голос Желана был снисходительным и насмешливым, и Мстиша почувствовала, как к самой глотке подступила черная, обжигающая желчью ненависть. – Хочу, с кашей съем, хочу – масло пахтаю.
В глазах потемнело, Мстислава дернулась, пытаясь вырваться и оттолкнуть его, но Желан поймал ее руки и надавил на горло сильнее. Кровь бешено загрохотала в висках.
– Будешь делать, что я велю, или раздавлю тебя, как вонючего клопа, – в самое ухо прошептал Чубатый. В его голосе больше не было притворной сладости, одна только жгучая злоба. – Станешь вякать, я тебя не то что на торжке сидеть, а у стены поставлю с бирюзовым кольцом в зубах!
Он резко выпустил Мстишу, позволяя ей с глухим грохотом свалиться на пол.
Мешок костей, вот как бы назвала сейчас ее няня. Мстиша лежала, делая судорожные вдохи, каждый из которых приносил боль и облегчение.
Глядя на удаляющиеся остроносые сапоги, она поклялась себе, что не успокоится, пока не убедится, что этот человек мертв.
Сидеть на торгу было гораздо легче, чем целый день сновать по дому за бесконечной работой у Шуляка, но отчего-то Мстиша уставала куда сильнее – то ли от безделья, то ли от шума и сутолоки. Еда, которой кормила их Тютка, была невкусной и пустой, вместо подкрепления сил расстраивая желудок. Желану и паре его приближенных старуха наливала на особинку, и из угла, где те ели, сладко и будоражаще тянуло вареным мясом.
Люди на площади толкались, галдели и спорили. Вокруг Блохи и Возгрешки всегда собиралась куча зевак, и Мстислава быстро поняла, что так убивали двух зайцев: пока простаки разинув рот глазели на игру, к ним подкрадывались те, кого в шайке называли тяглецами, и рыскали по одежде или попросту срезали мошну у незадачливых жертв. А уж о том, чтобы выиграть в зернь у морочил, можно было и не мечтать. Они заманивали простодушных мужиков, которых промеж себя презрительно называли онученцами, поддавались вначале и позволяли очередному деревенскому недотепе выиграть несколько конов, прежде чем, бросая хитроумно слаженные черно-белые кости, разбивали несчастного в пух и прах и раздевали особенно безвольных до исподнего.
В отличие от бойких, шумных разбойников, Мстиша сидела тихо и понуро, мрачнея всякий раз, когда кто-то все-таки отваживался попытать судьбу или попросить любовное зелье у неприветливой знахарки. От любого недуга и напасти она потчевала всех из одной склянки: это снадобье она сварила для разбойников еще в лесном вертепе из листьев мать-и-мачехи и скукожившихся ягод рябины. Вылечить не вылечит, но и хуже не сделает. И все же, несмотря ни на липовое зелье, ни на советы, что Мстиша выдумывала на ходу, людской поток не иссякал. К ней продолжали идти, и когда в конце дня Желан пересчитывал заработанные ею резаны, по его лицу пробегала довольная ухмылка. Мстислава только начинала понимать цену деньгам, но было ясно: слава ученицы Шуляка приносила шайке немалые барыши.
Осознав наконец, почему Желан так сильно вцепился в нее, Мстиша поняла, что пора бежать. Он не отпустит дойную корову по доброй воле, и следовало воспользоваться первой же возможностью для побега. Мстислава корила себя за то, что не сделала того раньше, ведь улизнуть в лесу было куда проще. Сейчас она без раздумий предпочла бы нынешней жизни скитания по чащобе.
Решившись, она начала готовиться. Лачугу, служившую разбойничьим станом, окружал гнилой забор, и, опасаясь облавы, Чубатый распорядился охранять ворота. Мстише удалось присмотреть место, где можно устроить лаз, и несколько вечеров она потратила на то, чтобы незаметно расшатать и без того уже плохо державшиеся доски. Дело оставалось за малым – выгадать подходящий миг и улизнуть.
Случай представился быстро. В один из вечеров Желан праздновал успешный побег своего подельника из острога, и Мстислава язвительно подумала, что нынче одним свободным человеком станет больше. Притворившись, что отправилась до отхода, она выскользнула во двор. Сторож, раздосадованный тем, что вынужден пропускать попойку, не слишком прилежно выполнял свои обязанности, предпочитая коротать время с кружкой браги, поэтому Мстислава без труда пробралась к заветному месту. В душе благодаря Незванину худобу – хоть в чем-то тело ведьмы давало преимущество, – она раздвинула доски и протиснулась в приоткрывшуюся щель.