Опьяненная волей, Мстиша ринулась прочь от злачного места. Впрочем, воодушевление продлилось недолго: она никогда не бывала в этой части города в одиночестве да еще ночью. И без того мрачные, опасные подворотни после захода солнца сделались вовсе зловещими. В вонючие тесные закоулки не доносился даже умиротворяющий стук колотушек, городская стража и та предпочитала обходить эти места стороной. Пытаясь выбраться на более прохожую улицу, Мстиша двинулась по знакомому пути, ведшему на торжок, но наткнулась на деревянную решетку, закрывавшую выход: ночью каждый проулок превращался в обороняющуюся крепость. С тоской проводив взглядом торопливо прошагавшего по ту сторону преграды человека, окруженного слугами со светочами и рогатинами – не иначе знатного и богатого, – Мстислава в отчаянии побежала обратно.
Главное было как можно дальше уйти от логова Желана, и, не разбирая дороги, Мстиша кружила по узким запутанным проулкам, прижимаясь к стенам и шарахаясь от редких прохожих. Отовсюду слышались хмельные голоса и брань, смердело прогорклым маслом и паленой шерстью, нищие разводили костры прямо посреди тесных переулков и тут же жарили вонючую рыбу и воробьев.
Несколько раз Мстишу со смехом пытались схватить за руки и одежду какие-то пьянчуги. Должно быть, этот сброд признавал в ней свою, и только поэтому ей пока удавалось оставаться невредимой. Она металась среди черных теней и неверных огней, словно мотылек, сбитый с толку светом лучины, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы в какой-то миг перед Мстишей не вырос Бабеня.
– Заблудилась, поди? – обманчиво-ласково спросил он, но, когда его пальцы кандалами сошлись на ее запястье, она поняла, что пропала.
Желан был в ярости. Он избил Мстишу: расчетливо, умеючи, не трогая лица и головы, чтобы не портить товар, и пригрозил, что, если она снова попытается сбежать, достанет ее хоть из-под земли и отдаст на забаву шайке.
Так началась самая темная полоса в Мстишиной жизни.
Живя у колдуна, она знала, к чему стремится, и знала, когда ее мука закончится, но нынешнему прозябанию не виделось ни конца ни края. Отныне за ней неусыпно следили, и даже в площадной толчее Мстиша ощущала на себе пристальный взор соглядатая. Она все больше срасталась со своей оболочкой, чувствуя, как и в самом деле исподволь становится Незваной: забитой, слабой и жалкой. Нужно было придумать иной способ сбежать, но силы, как и вера, покидали ее. Даже если удастся вырваться, что делать дальше? Мстислава не знала, как вернуть мужа. Она очутилась на исподе жизни, и Ратмир стал недостижим. По ночам, дождавшись, пока разбойники вдоволь налакаются ячменного пойла, переругаются, до хрипа накричатся за игрой в кости и заснут, она пыталась думать о муже, но с каждым новым днем, прожитым под чужой личиной, образ Ратмира становился все более размытым, подернутым дымкой. Мстише казалось, что она снова падает в черный поруб, и воспоминания о муже, точно отблески далеких звезд, делались все тусклее и обманчивее.
Дна той ямы, куда она нынче провалилась, не достигал небесный свет.
Снова и снова просыпаясь в разбойничьем притоне, пропитавшемся запахами ворованного добра и людского горя, снова и снова отзываясь на чужое имя, которым ее называли эти страшные существа, взахлеб хвастающие друг другу, как пырнули кого-то ножом или свели овцу из-под носа слепого старика, Мстиша начинала сомневаться: а была ли другая жизнь? Была ли она сама когда-то другой, той далекой красавицей-княжной, или все это лишь пригрезилось ей в тяжелом угарном сне? Когда на прощание Шуляк заповедал ей помнить, кто она на самом деле, его слова показались глупостью. Разве можно забыть? Но теперь Мстислава понимала: старик зрил в корень.
В воздухе висела крепкая взвесь запахов горячих калачей и дегтя, пряного сбитня и свежевыделанной кожи, калёных орехов и деревянной стружки, человеческого и лошадиного пота. Хотелось есть и пить, и Мстиша с тоской думала, что до вечера еще далеко. Взмокшая рубашка прилипла к спине, и Мстиша уже собиралась закатать рукава, когда вспомнила про обезображенные запястья: к порезам теперь прибавились синяки, что оставил Желан.
Народу было так много, что плыла голова. Перед очами стояла круговерть лиц: пучеглазый мужичонка, парнишки-подлётки, дородная баба в огненно-рыжем платке, красивая девушка с голубыми глазами и толстой косой. Та, последняя, мазнула по Мстише коротким безразличным взглядом, но она успела заметить, как легонько сморщился ладненький носик и чуть дернулась верхняя губа. В мимолетном взоре отразились брезгливость и презрение, и что-то всколыхнулось в душе Мстиславы. Ведь это ей, Мстише, было позволено так смотреть на дурнушек, которым повезло в жизни меньше, на тех, кого Пресветлая обделила своими дарами.
Мстиславу захлестнуло обидой. Она была готова вскочить и погнаться за дерзкой незнакомкой, схватить ее за плечо и сказать, что она и в подметки не годится настоящей Мстише, что рядом с ней девчонка казалась плюгавой замарашкой. Но злость бесплодно колыхнулась и замерла. Она была Незваной. И она умрет Незваной, если ничего не сделает! Нельзя больше позволять мерзавцу Желану распоряжаться ее жизнью! Нельзя сидеть сложа руки!
На этот раз подготовиться к побегу следовало куда более основательно. Мстиша понимала, что если Желан снова ее поймает, то наверняка убьет или оставит калекой: тело до сих пор несло на себе багрово-желтые следы его гнева. Поразмыслив, она уселась перебирать остатки Незваниного наследства, надеясь, что сумеет найти в них что-то полезное. Несомненно, лучшие и ценные зелья ведьма забрала с собой, оставив у Шуляка лишь самые никчемные, но наверняка даже им можно было найти применение. Но, в очередной раз оглядев все скляночки, о содержимом которых она не имела ни малейшего понятия, Мстиша тяжело вздохнула. Она уже собиралась захлопнуть ларчик, когда заметила закатившийся в угол голубоватый пузырек. Сонное зелье, которым Незвана как-то потчевала Ратмира.
Мстиша осторожно взяла скляницу в руку и задумалась. Зелья было слишком мало для того, чтобы усыпить всех разбойников. А некоторых? Хотя бы тех, что ходят с ней на торг? Она не знала, получится ли наверняка, но попробовать стоило. Если Мстислава не выберется из лап Желана в ближайшее время, то рано или поздно он заставит ее повторить судьбу своей матери.
Она решила подлить снадобье в сулею с квасом, которую каждое утро наполняла им с собой Тютка. Незаметно сделать это под носом у старухи оказалось несложно, и вдобавок к зелью Мстислава слила в квас нашедшиеся рядом остатки крепкой браги: от хмеля только сильнее потянет в сон. К радости Мстиши, день выдался жаркий, и еще до полудня сулея опустела. Трудно было уследить, кто из разбойников успел к ней приложиться, и Мстиша зорко наблюдала за каждым. Вспотевшими от волнения руками она то и дело проверяла, на месте ли гребень – последняя оставшаяся у нее ценность.
Прошло не меньше часа, и Мстислава уже успела отчаяться, решив, будто ее затея не удалась, когда наконец что-то начало происходить. Кутерьма, вечно царившая за прилавком Блохи и Возгрешки, подозрительно затихла. Осоловевшие и разморенные солнцем, оба клевали носами. Не позволяя себе обрадоваться раньше времени, Мстиша принялась озираться, выискивая в толпе остальных разбойников, но все они, обычно шнырявшие между рядами, как сквозь землю провалились.
Не смея поверить собственному счастью, Мстислава порывисто поднялась с места и, с опаской косясь на задремавших подельников, заторопилась к выходу с торга. Протискиваясь в толчее и бестрепетно распихивая всех, кто вставал у нее на пути, Мстиша прибавляла шагу, но неделя была самым суматошным днем на торгу, и народу оказалось слишком много. Увязнув в людском киселе, она решила пойти окольным путем и, прошмыгнув в зазор между рядами, юркнула на задворки. Здесь стояли распряженные телеги, громоздились палатки, в которых ночевали приехавшие издалека торговцы, лежал ненужный скарб. Сюда не заходили покупатели, а в разгар дня тут почти не было и торговцев, и Мстислава пустилась бегом. Она неосознанно поморщилась, когда в нос ударил едкий запах отхожего места. Слишком явной была разница между веселыми, пестрыми рядами торжка и их обратной стороной, и Мстише подумалось, что за яркой, блестящей вышивкой жизни всегда скрывались спутанные, неопрятно висящие нити изнанки.
Она не видела, откуда появился Щербатый, он словно вырос из-под земли. Мстиша на полном ходу остановилась и, не размышляя, ринулась обратно. Но разбойник оказался проворней и в два прыжка догнал и схватил ее за руку.
– И куда ты так торопишься, голуба? – ощерился он. В отличие от Мстиславы, Щербатый даже не успел запыхаться и теперь с любопытством смотрел на пытавшуюся вырваться девицу. Кажется, происходящее развлекало его. – Знаешь, что с нами Желан сделает, коли тебя провороним?
– Пусти меня! Пусти, а то прокляну!
Щербатый запрокинул голову и залился визгливым смехом.
– Что ж ты братца своего не прокляла до сих пор?
От злости и отчаяния Мстиша, подчиняясь порыву, со всей силы вцепилась зубами в сжимавшую ее запястье руку. Щербатый взвыл и, стряхивая с себя Мстиславу, пнул ее в живот. От резкой боли потемнело в глазах. Она согнулась, обхватив себя руками, и попыталась вдохнуть, но у нее ничего не вышло. Точно забыв о том, кто являлся ее обидчиком, Мстиша подняла на Щербатого беспомощный взгляд, но вместо сочувствия получила плевок в лицо и пощечину.
– Ах ты стерва!
Третий удар – по голове – сбил Мстиславу с ног. Способность дышать наконец вернулась, и, лежа ничком, она лихорадочно хватала разбитыми губами воздух. Щеку жгло, а на сухой песок одна за другой весело сбегали багровые капли. Боль испепеляла, и Мстиша вдруг с отчетливой ясностью увидела себя, княжескую дочь, распластавшуюся перед плюгавым ублюдком. Ярость, горячая и терпкая, как кровь на ее языке, заставила тело загудеть. Мстислава почувствовала прилив сил, но в то же время сознавала, что запала хватит ненадолго. Нужно выбирать: сопротивляться ил