и бежать. Мстиша изнывала от желания разорвать мерзавца на клочки и знала, что могла бы это сделать. Будь у нее в руке нож, она немедля бы вонзила его прямо ему в сердце и провернула, слушая, как трещат жилы Щербатого. Мстиша убила бы, не задумавшись, но остатки здравого рассудка подсказывали, что ей его не одолеть.
Убежать тоже не было легкой задачей.
Мстиша ощутила движение за спиной и поняла, что Щербатый собрался продолжить истязание. Притворившись лишившейся чувств, она не шевелилась и приготовилась для решительного рывка. Разбойник думал, что его жертва все еще не пришла в себя, и надо было воспользоваться возможностью. Через миг на голову Мстиславы опустилась грубая пятерня, и Щербатый рывком приподнял ее за волосы.
Новая боль подстегнула Мстишин гнев, и, ухватив рукой горсть песка, она со всей мочи швырнула его в лицо обидчику. Щербатый вскрикнул и похабно выругался, от неожиданности выпустив жидкую Незванину косу. Нельзя было терять ни мгновения, и Мстислава резво вскочила на ноги и ринулась в сторону спасительного выхода. Она бежала так, словно по пятам за ней мчалась стая бешеных собак, так, как никогда еще не бегала. Повинуясь наитию, Мстиша рванула обратно на торжок, в толпу, из которой совсем недавно стремилась выбраться. Опрокидывая лотки и сшибая прохожих с ног, она не разбирая дороги неслась к выходу.
Другой возможности для побега не будет. Даже если Щербатый не догонит ее сейчас, то быстро поставит на уши шайку, и в самый короткий срок те прочешут все Зазимье. Она бежала без передышки, не замечая мелькающих лиц прохожих и лошадиного навоза под ногами, не слыша насмешливого смеха и ругани, несущихся ей вслед, не чувствуя колющей боли в боку. Она бежала и бежала, не смея ни остановиться, ни оглянуться. Только оставив торговую площадь далеко позади, Мстиша осознала, что ноги сами принесли ее в ту часть города, где, подступая к княжескому детинцу, раскинулись боярские усадьбы. Мстислава уже успела позабыть, что существовала иная, далекая от смрадных окраин жизнь, и, наконец почувствовав себя в безопасности, перешла на шаг. Но она позабыла и о том, в каком обличье находилась, и многозначительные взгляды здешних обитателей стали болезненным напоминанием о ее положении. Самая грубо одетая чернавка, торопившаяся по хозяйскому поручению, выглядела купеческой дочерью по сравнению с Мстишей.
Грудь жгло так, будто в ней работали кузнечные мехи, сердце трепетало, готовое разорваться на части, а во рту так пересохло, что Мстиша жадно слизнула стекавший с верхней губы пот. Пыл угас, и она понуро плелась мимо богатых домов, чувствуя себя под насмешливыми и осуждающими взглядами вороной, залетевшей в стаю лебедей. Она горько усмехнулась про себя собственному сравнению: когда-то давно Ратмир назвал ее каржёнком. Кто бы мог подумать, что шутка так жестоко обратится действительностью.
Место схлынувшего возбуждения заняла вернувшаяся боль: щека и разбитая губа саднили, ныло подреберье. Палящее солнце не грело истощенное тело, и Мстиша начала дрожать. Обняв себя за плечи, чтобы согреться, она обнаружила, что с одной стороны не хватает куска рукава. Незванина ветошь осталась на торгу, и Мстиславе даже нечем было прикрыть наготу. Каждый следующий шаг давался все тяжелее. Если не убраться с улицы, то рано или поздно ее примут за дворобродку и прогонят, а там – прямая дорога обратно к Желану.
Она остановилась и огляделась. После свадьбы Мстиша успела побывать во многих из этих усадеб с Ратмиром, и везде ее принимали с почестями. Могла ли она надеяться, что в нынешнем виде к ней проявят хотя бы крупицу того уважения? Хотя бы сострадание? Милосердие?
Мстислава совсем ссутулилась. Все напрасно. С таким трудом вырвавшись из лап разбойников, она все равно никогда не сможет вырваться из той бездны, что разделяла ее прошлую и теперешнюю жизни. Ей никогда не попасть в княжеский терем и даже издалека не увидеть Ратмира. Ни Ратмира, ни тату, ни Стояну, ни Векшу… Воспоминание кольнуло грудь. Как посмеялась над Мстишей Пряха, поменяв их местами! Ныне ее бывшая служанка наверняка уже стала боярыней, женой воеводы, а она, княжна, – жалкой оборванкой.
Мстислава уже была готова заплакать, когда сквозь мрак ее горестных мыслей прорвался слабый луч надежды. Ведь она знала, где стоял дом Хорта, они с Ратмиром бывали у него в гостях, а после Мстиша дразнила Векшу, описывая ее будущие хоромы, чем вгоняла девушку в краску. Зная доброту бывшей чернавки, Мстислава могла надеяться на то, что та не прогонит попавшую в беду знахарку. Что, если попросить ее о приюте? Попроситься к ней в челядинки?
Сама мысль об этом причиняла Мстише почти телесные муки, выворачивая нутро наизнанку. Ей, госпоже, просить милостыню у бывшей прислужницы! А что, если Векша согласится? Быть на посылках у колдуна или получать оплеухи от разбойников было для Мстиславы не так оскорбительно, как сделаться служанкой собственной чернавки. Но, перетерпев поднявшуюся волну дурноты, она заставила себя смириться. Ей придется испить эту чашу до дна. Нет такого унижения, на которое она не пойдет, чтобы вернуть Ратмира. Чтобы вернуть себя.
У ворот усадьбы Хорта стояло двое дюжих молодцев. Мстиша поправила растрепавшиеся волосы, но это не помогло: стражники хмуро уставились на незваную гостью. Давно миновали те дни, когда Мстислава не то что не поздоровалась бы, а и в их сторону не взглянула бы. Она медленно поклонилась – каждое движение давалось с трудом и болью – и как могла приветливо обратилась к привратникам:
– День добрый. Госпожа Векша тут ли живет?
Стражники переглянулись. Не удостаивая Мстишу ответом, один из молодцев нарочито оглядел ее с ног до головы, красноречиво задерживаясь на ободранном рукаве и грязных, стоптанных опорках.
– Из какой подворотни вылезла, туда и возвращайся.
Мстислава пошатнулась. Оказывается, слова могут бить не хуже плетки.
– Ты гляди, она на ногах еле держится! – хмыкнул другой привратник. – Солнце еще над головой, а уже надралась, вон как рожа опухла.
– Совести нет, честных людей срамите, богов не боитесь! – дрожащим гневом и обидой голосом проговорила Мстиша. От беспомощности и несправедливости к горлу подступили слезы.
– Видали мы таких честных людей, – хмыкнул стражник, складывая руки на груди, – подзаборников да бродяг.
– Да как ты смеешь! – из последних сил возмутилась Мстиша. – Мне надобно с госпожой твоей увидеться!
– Ишь ты, – угрожающе насупился второй и сделал шаг вперед, наступая на нее. – Тоже мне, с суконным рылом, да в калачный ряд суется! Пошла вон, гуменница!
Мстислава против воли попятилась, но оступилась и, не удержав равновесие, повалилась на землю.
– Прошу вас, помогите! За мной гонятся, они убьют меня… Я молю вас! – совершенно забыв о гордости, отчаянно крикнула Мстиша, но ответом был злорадный смех привратников.
– Что гогочете, как гусаки? – раздался позади знакомый резкий голос.
Стражники тотчас замолчали, а Мстиша обомлела. Неуклюже обернувшись, она увидела наездника на статном вороном коне. Он ловко спешился и, сердито сунув повод одному из своих людей, подошел к Мстише. Сердце замерло. Если у нее и была слабая надежда попасть в усадьбу через привратников, то она разрушилась в один миг под внимательным хмурым взглядом чуть раскосых глаз. Точно воплощение злого рока, Хорт всегда оказывался рядом в самые страшные мгновения ее жизни, и Мстиша едва сдержала всхлип, готовясь полететь в канаву, когда он вдруг потянулся к ней. Но вместо того, чтобы вышвырнуть Мстиславу подальше от своего дома, воевода выставил ладонь вперед, предлагая помочь ей встать.
– Победить беззащитную девчонку – не подвиг, – сквозь зубы процедил Хорт, поднимая Мстишу. В серых глазах, которые цепко и со знанием дела ощупывали ее, было лишь сострадание, хотя Мстислава ожидала увидеть брезгливость. – Разве забыли, что госпожа вам наказала? – И обратился к ней смягчившимся голосом: – Идем.
Она была бы рада повиноваться, но стоило сделать шаг, как колени подкосились. Силы наконец оставили Мстиславу, и она закрыла глаза, почти равнодушно готовясь к удару о землю. Но вместо падения последним, что она запомнила, прежде чем наконец сдаться беспамятству, было ощущение полета.
13. Облава
Когда Мстиша пришла в себя, в первые мгновения ей показалось, будто она попала в горницу Гостемилы, где та привечала сирых и убогих: здесь так же приятно пахло яблоками, душистой сосновой лучиной и чистым, высохшим на солнце бельем. Но воспоминания о том, где она находится на самом деле и как сюда попала, быстро нагнали княжну. Миг назад спокойное, расслабленное тело напружинилось в тревоге, и Мстислава передумала открывать глаза: если заметят, что она очнулась, наверняка быстро выставят вон.
Мстиша прислушалась и поняла, что не одна. Где-то поблизости перешептывались женщины, размеренно шелестела льняная нитка на прялке. Против воли она шевельнулась, и голоса затихли.
– Проснулась, никак? – негромко спросил кто-то.
Раздалось шуршание, тихо скрипнула половица, и Мстислава услышала рядом с собой дыхание. Шорохи опять отдалились.
– Да нет, спит. Спит, горемычная.
Послышался вздох.
– Вся побита, вся истерзана, – сердобольно проговорила одна из женщин и цокнула языком. – Хлебнула, видать, лиха: места живого на девке нет, одни багровины.
Мстиша почувствовала, как к груди подступил ком, и с трудом подавила всхлип. Сострадание незнакомок, лиц которых она даже не видела, неожиданно сильно растрогало ее. Это были первые за последнее время добрые слова, что ей приходилось слышать, и жалость к самой себе, которую она так долго заталкивала в дальний угол души, всколыхнулась и отозвалась, точно потерявшийся щенок на случайную ласку. Силясь не разрыдаться, Мстислава судорожно вздохнула и открыла глаза.
– Очнулась, – удивилась худосочная пожилая женщина с загорелым лицом, расчерченным морщинками. На коленях она держала рубашку, которую, видимо, чинила.