– Не тревожься, княжич. Незванка тебе мигом сапоги оботрет. Ну! – грубо прикрикнула ключница, сверкнув глазами на Мстишу. – Что стоишь, али не слышала? Ну-ка, вымой княжичу ноги!
Ратмир медленно повернул голову и через плечо взглянул на нее. Мстислава окаменела; лишь парок отлетел сизым облачком, когда она судорожно выдохнула. На покрытом моросью лице от недавней езды знакомо горел румянец, но глаза его оставались холодными. Он смерил Мстишу равнодушным взглядом и отвернулся. Капли с половика лениво падали в прорехи прохудившихся лаптей.
– Да что ты, дикая пасма, в землю вросла?! – возмутилась Кислица.
Мстиша, у которой не получалось вздохнуть, неловко тронулась с места. Не смея поднять на него глаз, чтобы снова не столкнуться с колючим, безразличным взором, она на негнущихся ногах доплелась до Ратмира. Мстислава опустилась на колени, и понёва тотчас промокла, напитавшись грязной жижей. Все вокруг стало каким-то странным, словно происходящим не с ней, медленным и подернутым мутной дымкой. Она потянулась к сапогам Ратмира, но те вдруг исчезли. Мстиша непонимающе моргнула, и до нее сверху, будто сквозь водяную толщу, донесся сдавленный голос:
– Не нужно!
Она услышала звук торопливо удаляющихся шагов и подняла голову. Кислица, уперев руки в бока, светилась торжеством.
– То-то же, – с мрачным удовлетворением проговорила она. – Где вороне ни летать, а все навоз клевать! Ужель и впрямь думала княжича окрутить, ворожейка?
Мстислава с закрытыми глазами сидела на колоде, прислонившись спиной к поленнице. Дождь наконец кончился, но все кругом вымокло, а волглая одежда не грела. Запах сырых дров вызывал смутные воспоминания, но она не хотела подхватывать эту ниточку, что наверняка приведет ее к прошлому, к которому не было возврата. Она больше не плакала – кажется, все слезы вышли, и не злилась: винить Ратмира в том, что он не видел в ненавистной ведьме свою жену, было несправедливо. Отчего-то Мстиша до последнего надеялась, что он почувствует, что любовь укажет ему правду… Что ж, наверное, не так уж он и любил ее. Пришло время трезво взглянуть на свою жизнь и решить, как быть дальше.
– Насилу нашел тебя! – неожиданно раздался рядом голос Ратмира, и Мстислава вскочила с места, как застигнутая врасплох куропатка.
Ратмир сделал было шаг к ней, но Мстислава, дрожа всем телом, отступила назад и уперлась спиной в поленницу.
Он изменился в лице и смотрел на нее со смесью вины и сострадания. Так, словно на птицу, которую нечаянно подстрелил и на мучения которой теперь был вынужден взирать, не зная способа их облегчить.
– Прости меня, пожалуйста, прости! – Он сдернул со своих плеч плащ и, быстро подойдя к Мстише, обернул тот вокруг ее плеч, но совсем не так, как тогда, во дворе у Тютки. На этот раз Ратмир не стремился поскорее убрать руки. – Я должен был сразу велеть ей оставить тебя в покое. Я… я растерялся. – В его голосе и взгляде сквозило отчаяние, и сердце Мстиславы сжалось. – Думал, так будет лучше. Будет лучше, если мы больше не станем видеться. И… Отец Небесный, что я говорю. – Он прикрыл глаза ладонью.
Как ни старалась Мстиша сохранять хладнокровие, против воли ее губы дрогнули:
– Тебе стоило подумать об этом прежде, чем ты стал наведываться ко мне вечерами! Думаешь, можешь приходить и уходить, когда тебе захочется? Думаешь, можешь пропасть, а потом вот так запросто явиться? Думаешь… – Она задохнулась, не в силах даже в воспоминаниях снова пережить миг, когда старуха заставила ее стоять перед Ратмиром на коленях, а он… он ничего не сделал.
– Прости меня, – повторил Ратмир и взял Мстишины руки в свои.
Он вздрогнул – от холода или грубости ее кожи? – и Мстиславе захотелось вывернуться, но Ратмир не позволил.
– Сколь бы неправильно это ни было, но я не могу перестать приходить. Не знаю, как объяснить – я и сам-то не могу понять, – но только рядом с тобой я дышу. – Его глаза лихорадочно разгорались, а слова вылетали скороговоркой: – Все вокруг стало чужим, все переменилось. Я словно упал в бурную вешнюю реку и не могу понять, где небо, а где дно. Меня несет по камням и проточинам, и вот я зацепился за тебя, словно за ветку, склонившуюся ко мне посреди безумного половодья, и не могу отпустить.
Его брови надломились, и у Мстиши защемило сердце.
– Если я отпущу тебя, то утону, – прошептал он.
– Но ты можешь сломать меня, – прошептала она в ответ.
Ратмир покачал головой и осторожно отодвинул рукав, обнажая Мстишино запястье. Она попыталась воспротивиться, но он нежно провел пальцем по уродливо красневшим рубцам.
– Ты тоже боишься черной яростной воды, – проговорил он, и Мстислава в неверии вздернула голову. Но Ратмир не сознавал того, как близко к истине оказался. – И я тоже нужен тебе, чтобы не оставаться с ней один на один. – Он поднял глаза от ее обезображенной кожи и посмотрел в лицо. – Не гони меня, пожалуйста. Я пробовал не приезжать, не думать о тебе, но ничего не вышло. Только рядом с тобой я не задыхаюсь. Пожалуйста, – он понизил голос. – Я не прошу много. Не прошу ничего запретного. Только приходить, только бывать рядом.
Мстиша не могла произнести ни слова, в горле стоял ком слез. Как она хотела, чтобы Ратмир прикоснулся к ней, как мечтала ощутить его горячие губы… Но мысль о том, что он сделает это, пока она находится в Незваниной коже, поднимала волну дурноты.
Узнает ли он ее когда-нибудь?
Вместо ответа она отняла одну руку и положила на его щеку. Ратмир затаил дыхание и несколько долгих мгновений вглядывался в Мстиславу, прежде чем прикрыть глаза, разрешая себе насладиться скупой лаской, скреплявшей их неписаный договор.
Грязь тихо чавкала под копытами усталых лошадей, на дорогу то тут, то там торжественно и печально опускались мокрые желтые листья. Голоса дружинников негромко журчали, словно ручей, лениво просачивающийся между камнями.
Пахло приближающейся зимой.
– Ратша! – досадливо окликнул его Хорт, и Ратмир встрепенулся. Он понял, что уже давно не слушает друга, погрузившись в собственные мысли.
– Да, ты прав, заставу следует укрепить, – невпопад ответил он, но воевода лишь поморщился:
– О заставе мы закончили говорить версты с три назад. Понимаю, что тебе неприятно слушать, но кто-то ведь должен сказать.
Ратмир повернулся к другу, мерно покачивавшемуся в седле, и недоуменно нахмурился:
– О чем ты?
Хорт шумно втянул воздух и резко выдохнул.
– О том, что ты забываешь приличия. Слуги болтают. – Он раздраженно цокнул языком. – Хочешь, чтобы и до жены твоей дошли вести?
– Какие же? – бесстрастно спросил Ратмир. Еще немного, и Хорт начнет злиться.
– Не знаю, что происходит между тобой и этой девушкой, и знать не хочу, но ты б хоть потрудился это скрыть!
Ратмир улыбнулся: интересно, а способен ли сам Хорт хоть что-то скрывать? Но улыбка его тотчас померкла: его друг никогда бы не оказался в таком положении.
– Скрывать мне нечего, – пожал он плечами. – Мы детьми прожили с ней в одном доме семь лет, и разве преступление иногда проведывать ее?
Ратмир почти услышал, как Хорт скрежетнул зубами.
– Мое дело предупредить. – Он помолчал, играя поводьями. – Только в толк никак не возьму, Ратша. Тебя дома жена-красавица поджидает, а ты от нее к какому-то потрепанному воробышку сбегаешь.
Ратмир улыбнулся. Что ж, пожалуй, Хорт был прав. Только не к воробышку, а к каржёнку.
Неожиданно прямо на дорогу из кустов с возмущенным криком вылетела сорока, и Ратмир обомлел, точно его ударили обухом по голове. Разрозненные осколки, царапавшие до крови душу, стали вдруг собираться в единое целое.
Каржёнок.
Перед внутренним взором зарябило от вереницы воспоминаний, обрывков снов, разговоров, взглядов. Столько странного происходило за последнее время, что все трудней было чему-то удивляться. Но когда перед самым его отъездом Мстиша вскользь бросила, что распорядилась отменить приезд своей старой няни, о котором только и было разговоров до того, как все случилось, он почувствовал что-то неприятное. Словно его погладили против шерсти.
Но если – только если! – предположить, что то, что он боялся облечь в слова даже в уме, правда… Тогда все несоответствия и нелепости получали объяснение, как и раздрай в его душе. Но от мысли, что Мстиша…
Руки сделались холодными и мокрыми. Думать, даже просто допускать мысль о том, что все это время… Отец Небесный…
Ратмира затрясло. Хотелось немедленно бросить все, позабыть о наказе отца и развернуть отряд домой. Он должен был сейчас же увидеть ее, потребовать объяснений… Но ведь Ратмир столько раз смотрел в глаза им обеим, разве мог он не заметить подлога, если тот на самом деле произошел? Шуляк умел обратить его волком, и Ратмир не сомневался, что способности волхва простирались гораздо дальше. Но зачем? Как Мстиша могла пойти на такое?
Голова норовила лопнуть от разом навалившихся вопросов, но, как бы Ратмир ни стремился всем сердцем домой, он не мог вернуться, не исполнив княжеской воли, и ему не оставалось ничего иного, как держать свои мысли при себе и продолжать поход.
С тех пор как Ратмир снова стал приезжать, Мстиша воспряла духом. Надежда, совсем было угасшая, разгорелась с новой силой, и пусть Мстислава всякий раз умирала от неутоленного желания прикоснуться к нему, почувствовать вокруг плеч кольцо его рук, она научилась ценить то, что имела: редкие короткие встречи, полуулыбки, взгляды украдкой. Ратмир больше ни разу не прикасался к ней, не говорил ничего, кроме пустяков, и ничего не обещал. Но Мстислава странным образом довольствовалась и этим. Она верила, что ее терпение окупится и морок спадет с его глаз. Иногда Ратмир так смотрел, что ей казалось, ему не хватает самой малости, чтобы все понять. Она чувствовала, что долгожданный миг неумолимо близится.
Несмотря на то что Ратмир не давал настоящих поводов для пересудов, Кислица только сильнее возненавидела Мстишу. Она не понимала, что происходит между княжичем и странной «ворожейкой», и, сколько бы ни пыталась уличить их в чем-то предосудительном, у нее не получалось. Ключница даже пробовала жаловаться Векше, но кроме того, что княжич иногда заходил проведать девушку, с которой как с сестрой прожил семь лет у старика-колдуна, ей не в чем было обвинить ее. Поэтому Мстиша особенно удивилась, когда, вместо того чтобы сослать во двор, Кислица отправила ее прислуживать на застолье. Впрочем, все быстро объяснилось: в гости к Векше пожаловала Незвана.