Меня они в упор не замечали. Дешёвый маскировочный костюм из лоскутов скрывал меня от чересчур внимательных глаз не хуже, чем магия Ирги от полукровок.
За то время, что колонна тянулась у меня перед глазами, я узнал всё, что хотел — и гораздо больше. Подвёл малый опыт. Не сомневаюсь, что у Толи-Спецназа моя игра в разведку вызвала бы только бурные приступы хохота.
Для начала, я не подумал о речке-переплюйке, возле которой и вёл своё наблюдение. Вышел я к ней потому, что мимо источников пресной воды посреди степи обычно пройти нельзя. Только не армии в пару тысяч бойцов. Но это, чёрт побери, означало, что рядом с этой речкой армия лагерем и встанет — и вот об этом я уже не подумал.
Ко второму часу на жаре, без малейшей возможности сколько-то заметно пошевелиться, у меня кончились даже ругательства. Убраться подальше ради хоть какой-то передышки я не мог чисто физически. Предводители колонны выбрали для своего лагеря именно это место. Ползти куда-то у них прямо на виду я не хотел. Не с моими навыками скрытного перемещения. Нет их у меня, чего уж там. Приходилось наблюдать и запоминать — хоть какое-то занятие.
Фургоны и щиты образовали идеально ровный прямоугольник. Верховые разъезды стягивались к лагерю. Наёмники сноровисто разбивали большие квадратные палатки. От нескольких походных кухонь даже на таком расстоянии очень скоро запахло стряпнёй.
Лука местные повара не жалели. Желудок предательски заурчал от голода. Видения тушёного мяса в овощном гарнире пришлось отгонять усилием воли. У Ирги оно получалось не хуже, чем в хорошем ресторане, и сейчас я крайне болезненно сознавал, что в ближайшую неделю вся моя пища — смесь из мелко растёртого вяленого мяса и жареных орехов.
Кулинарных фантазий мне хватило ненадолго. В лагере тем временем успешно закончили обустройство укреплений. Пока основная масса пехоты устраивалась на отдых, места в фургонах и за установленными вместо распряжённых лошадей щитами заняли арбалетчики с копейщиками. У некоторых попадались и мушкеты. Если судить на глазок, для огневого боя здесь годилось человек триста. Втрое больше, чем у меня — при вчетверо большей армии.
— Где ж мы вас хоронить всех будем? — пробормотал я. Юмор висельника, но что поделать? Брать лагерь штурмом при таких укреплениях просто бесполезно. Мысли о ночном рейде улетучились как дым. Полукровки вполне сойдут за систему оповещения. Лагерь поднимется куда раньше, чем степняки успеют хотя бы приблизиться. Не будь у них полукровок, или будь у меня хотя бы сотня людей — ещё получилось бы подумать. А так — вряд ли.
Впрочем, это ещё не значило, что марш вражеской армии к первому из моих фортов пройдёт без приключений.
Размечтались.
На вышитом рушнике неторопливо расплылось небольшое кровавое пятно. Ирга не зря связала меня и Вадима узами древнего ритуала. Я и не думал, что у кого-то из ныне живущих вообще хватит силы духа, чтобы его провести. Даже я знал о нём лишь потому, что в легендах рода упоминались два легендарных воителя, некогда связанные подобными узами. Но теперь её колдовские подарки работали для нас двоих — совсем как в тех легендах. Я чиркнул ножом по мизинцу и поставил рядом ответное пятно, как и договаривались. Теперь Вадим знает, что я получил его весть — и готов исполнить всё, как задумано.
Глупый чужак, разумеется, так и не понял, что помимо всего прочего кровное братство делало нас родичами по жене, а я не торопился ему об этом говорить. Зачем? Пусть узнает всё это сам, когда придёт время.
Он хороший воин, коварный, быстрый и непредсказуемый, хоть и сидит в седле не лучше сопляка-первогодка, только что получившего своё первое взрослое имя. Посмотрим, как он держит подобные удары. А я уж постараюсь услышать в ответ на пока что не заданный вопрос заветное "Да". Потом, когда это всё закончится. Думаю, Ирга сможет оценить все преимущества моего предложения — теперь у меня снова есть и стада, и оружие, и верные мне люди, а о подвигах будут петь ещё долгие годы у каждого из костров степи.
Сейчас же меня ждала совсем другая работа. Да, работа. Я посмотрел на распростёртого на земле пленника и усмехнулся. Того час назад привязали к специально для этого принесённым сюда жердям и вырвали язык. Тряпки у него во рту ещё сочились кровью.
Тяжёлая дубинка сломала ногу чуть ниже колена. Молодые воины ещё не умеют ломать кости врага так, чтобы плоть оставалась цела и не впускала духов болезней в тело, поэтому работать приходилось мне самому.
Сейчас, после месяца успешных боёв, я уже мог делать эту непростую работу спокойно, без лишних эмоций. К последнему форту дымарей остатки наёмников оказались в таком ужасе, что почти не сопротивлялись. Воины Народа вновь познали чужую трепещущую плоть на поле боя и оставили сломленных трусов доживать жалкие дни в непрестанном ужасе. Когда же Вадим поведал мне о судьбе тех, за кого не получится взять богатый выкуп, я впервые понял, что и у его безвестного народа есть понятия о настоящей воинской доблести.
Чужак в очередной раз оказался прав. Живой пленник стоил гораздо больше мёртвого, тем более, когда помогал убить других врагов
Кости пленника сломались одна за другой. Жалкий трус верещал как зашибленный камнем заяц. Ни тени достоинства. Ни один из моих воинов не сдержал презрительной гримасы.
— Поднимайте, — я убрал дубинку на пояс и перевёл дух. Жерди послушно скользнули в подготовленную яму. Глубокую и узкую, чтобы не повалило ни ветром, ни чем-то иным. Я рассыпал вокруг пару горстей заговорённой соли. Теперь ни один степной хищник не подойдёт ближе пятидесяти шагов и не подарит калеке лёгкой смерти.
Пока столб опускали в яму, разбитые кости пришли в движение и причинили новую боль пленнику. Тот уронил голову и потерял сознание.
— Как бы не подох раньше времени, — я посмотрел, как лихорадочно вздымается грудь пленника. Верёвки прочно удерживали его за перебитые члены. У грамотного палача такой мог умирать несколько дней кряду. Раньше мне доводилось наблюдать подобные казни. Только сейчас я понял, какие умение и труд на самом деле стояли за этой работой.
Но там, где испокон веков кончалась работа палача, моя только началась. В ногах у пленника, на высоте половины человеческого роста, закрепили бочонок с порохом. Для несведущего взора он выглядел всего лишь дополнительной опорой — чтобы пленник мог протянуть на сутки дольше. Но истинная суть бочонка заключалась не в этом.
Грубая ткань, смола, и россыпь мушкетных пуль покрывали его слоем толщиной в два пальца. Сердцем ловушки стал маленький и невзрачный красный цилиндрик, едва с большой палец размером. Если бы не загадочные письмена, идеально ровные, как в проклятии дорогого западного каллиграфа, никто бы не рискнул предположить, что перед ним огневой припас грозного оружия.
— Да будет спокойна душа твоего создателя, — воинская молитва прозвучала будто сама, — поскольку ведёт тебя рука достойная и недрогнувшая, что придаст силы убить многих и собрать обильную дань с врагов наших.
При этих словах мне стало не по себе. Вадим учил меня своей военной науке едва ли не подробнее, чем правилам ухода за многозарядным оружием. Я слишком хорошо видел, на что способен даже один этот припас, без целого бочонка пороха и пуль. Но доверять сейчас я мог только науке Вадима и талантам дымаря, который собрал пружину и боёк.
Вадим называл эту конструкцию словом из своего языка. У меня так и не вышло поделить его на привычные слоги. Поэтому я называл её просто запалом, пусть даже здесь и не было ни привычного кресала, ни трута. Зато наточенный до игольной остроты гвоздь бил у меня точно в центр проволочного кольца даже когда я собирал проклятый запал в темноте на ощупь.
Теперь я знал наверняка — едва огневой припас займёт своё место, а пружина будет взведена, ловушка прикончит любого, кто заденет стопор. Натянуть растяжку так, чтобы её не заметили до последнего, умеет любой воин, которому доводилось хотя бы однажды развешивать колокольчики вокруг лагеря. Идеальная ловушка.
Когда мы закончили, я плеснул холодной колодезной водой прямо в лицо пленнику.
— Это единственный колодец на два перехода вокруг, — поведал я ему. — У тебя есть все шансы дождаться, когда твои соратники придут к тебе на помощь.
В мутных глазах парализованного болью пленника не осталось и тени понимания. Мои воины, один за другим, садились на коней. Я оставил полупустое ведро там, где беспомощный калека мог видеть, что в нём есть вода, и запрыгнул на своего коня.
Теперь всё решали только хорошо смазанная жиром стальная пружина и чужая неосмотрительность. И я не сомневался, что суть ловушки не успеют понять вовремя. Слишком чуждое это знание. Слишком новое.
— Теперь это снова только наши земли, — я поправил за спиной дробовик чужака и в последний раз оглянулся на распяленного на жердях наёмника. — А завтра мы придём, и отберём ваши!
У охоты на людей есть крайне занятная особенность. Понять её в полной мере получается лишь у того, кому доводилось хоть раз выслеживать зверя. Любого, сойдёт даже простая ворона, из тех, что прилетают жрать яблоки на даче. Звери настороже всегда. Люди — от случая к случаю.
Этим утром я собирался наглядно продемонстрировать, что сегодня как раз один из таких случаев. Маршрут конных разъездов походной колонны оказался чересчур предсказуем. Даже у меня получилось угадать с хорошей позицией для засады, и сейчас дюжина всадников неторопливо двигалась у меня в прицеле. Их полукровка мог почуять степняков километров за тридцать, а потвор обладал идеальным зрением, но здесь и сейчас ещё ни одна живая душа не знала, что всего лишь один человек может выйти на десятерых — и победить. Значит, никто из них толком не представлял, куда надо смотреть на самом деле, и чего следует бояться.
— Пулемёт бы сюда, — задумчиво пробормотал я, пока всадники один за другим продвигались вглубь моего сектора обстрела. — Пулемётик…