У Лешего на заимке пулемёт был. Идеальной сохранности эмгач с несколькими ящиками патронов и даже запасным стволом. Казалось бы, в наши дни отыскать в окопах той войны можно разве что кости бойцов и гнилое железо, на которое дыхни чуть сильнее — уже посыплется ржавыми хлопьями, а вот надо же — MG-34, как на картинке.
Как и где хозяйственный историк ухитрился нарыть столь интересный немецко-фашистский агрегат, и уж тем более как сумел приволочь его в свои края, вопрос тот ещё. Но возьми я перед злосчастной грозой другой рюкзак — лежал бы сейчас за пулемётом.
Впрочем, с дюжиной целей на трёх сотнях метров у меня вполне могло получиться и без пулемёта. Все двенадцать всадников уже не могли быстро покинуть опасное пространство. Я совместил метку прицела с фигурой в блестящей кирасе, ещё раз проверил, в какую сторону дует ветер, и плавно выжал спуск.
Отдача толкнула в плечо. Всадник неловко дёрнулся и повис в стременах. В прицеле на мгновение появился чей-то ещё силуэт, и я выстрелил снова. Попал.
Для разъезда нападение оказалось полной неожиданностью. Их реакция выдавала это с головой. Попытки отыскать стрелков обошлись несчастным остолопам ещё в нескольких убитых.
Пока я перезаряжался, трое решили удрать. Полукровка и ещё кто-то из прислуги оказались посмелее и попытались догнать и перехватить лошадь господина. Он так и болтался в стременах беспомощным кулём, но с лошади не падал. На расстоянии детали видно плохо, но его рука, несомненно, крепко цеплялась за лошадь. Падать раненый пока не собирался.
— Ну и виси, — пробормотал я. Ещё три выстрела покончили с двумя беглецами. Третьего я отпустил — хорошая паника стоит больше, чем один беспомощный наёмник.
Остаток магазина отправился в горе-спасателей. Полукровке шальная пуля буквально разнесла голову. Его товарищ сделал выводы — и неприятно меня удивил.
Он просто упал на землю за своей лошадью. Никогда бы не поверил, что кто-то способен провернуть настолько рискованный трюк на полном ходу. Желание выжить заметно расширило пределы его возможностей.
— Ну и ладно, — я проследил стволом за последним из живых беглецов. — Ну и нафиг.
Для моих целей вполне хватало не более чем одного свидетеля разгрома. Несколько беглецов заметно снижали назидательный эффект атаки. Приклад толкнул меня в плечо, и видимые цели кончились. Я добил потвора и торопливо двинулся к заранее обустроенному схрону.
Иллюзий о собственной безопасности у меня уже не осталось. Шум выстрелов наверняка слышали в лагере, а последний живой беглец даже пешком одолеет кросс до следующего разъезда минут за пять, самое большее — семь. Ещё минуты за три сюда прискачет добрая половина всадников из охраны колонны. Итого — десять. Если очень повезёт — около пятнадцати.
Какая-нибудь призовая местная орясина, вроде Кейгота, за это время не то, что кросс, а хороший такой кусок марафонской дистанции ухитрится пробежать. Я же дальше чем от главного корпуса к цехам и обратно уже пару лет не бегал, о чём сейчас крепко пожалел. Куда сильнее, чем о пулемёте Лешего. Только двенадцати кило железа, и это без патронов, мне сейчас до полного счастья и не хватало!
В небольшом распадке, где я оставил коня, при желании получилось бы спрятать и целый эскадрон. Не будь у полукровок их аномального чутья, именно это я бы и сделал. А так — пришлось громоздиться в седло и торопливо бежать. За последний месяц я волей-неволей приобрёл скромные навыки верховой езды, но удовольствия от неё всё ещё не получал. О почти сутках в седле не хотелось и думать.
Самое позднее завтра вечером я должен встретить Кейгота — и вместе с ним обустроить здесь такую ловушку, о которой местная военная наука ещё даже не задумывалась.
Теперь я представлял себе каждую деталь этого безумного плана, и у меня появилась хоть какая-то уверенность в том, что его получится выполнить.
Если бы вчера мне сказали, что десять пеших могут выйти против сотни всадников посреди голой степи, я рассмеялся бы лжецу в лицо. Но чужак считал иначе. Мы сделали всё, чтобы наше поведение выглядело настоящим самоубийством, и теперь я искренне сомневался, что у меня впереди окажется что-то, кроме гибели в славном бою.
Вадим ждал, что наши ловушки взбесят преследователей. Любой дурак в степи знает, как верные рабы потворов ненавидят любой вольный народ. Но я и представить не мог, что всего лишь одной засады и одной ловушки хватит, чтобы настолько разъярить наших преследователей. Жалкий десяток воинов посреди степи до этого дня ещё ни разу не привлекал к себе целого десятка потворов с личной свитой.
Только вот мы их уже поджидали. Скажи мне кто год назад, что я буду с лопатой в руках зарываться в землю от врага, и ему пришлось бы выращивать новые зубы.
Но именно это приказал нам Вадим!
В походе власть командира не оспаривают. Я вбил эту науку своим воинам за тот месяц, что мы брали один форт за другим. Но всё равно, приказ Вадима стал для многих неожиданным, и вызвал ропот.
Воины успокоились лишь когда поняли, что не просто зарываются в землю, а делают это согласно колдовскому рисунку. Изломанные линии, которые Вадим проковырял в дерне лопатой, не могли быть ничем, кроме защитного колдовства. Мастера-гравёры на западе наносят подобные защитные символы на доспехи за огромные деньги — слишком редкие и дорогие колдовские припасы нужны, чтобы такое колдовство продержалось дольше нескольких дней. Вадим, похоже, знал, как обойтись без них — или Мать-Земля отметила его каким-то своим даром.
Я и подумать не мог, что мне придётся довериться чужому колдовству и терпению Матери-Земли, на теле которой чужак изобразил свои загадочные руны. В его защитном круге нашлось даже место для наших лошадей, а за нашими спинами торчали на шестах последние четыре бочонка с порохом и пулями.
Этот приказ Вадима оставлял нас почти без огневых припасов, но какой с них прок мертвецам?
С его самозарядным оружием у нас получалось не меньше тридцати выстрелов на каждого. Я надеялся, что хотя бы половина из них придётся в цель. Привыкнуть к оружию с настолько чувствительным спусковым крючком и быстрой стрельбой оказалось куда сложнее, чем я думал.
Мои воины за то же время успевали сделать два — только потому, что каждый взял два мушкета. Потворы с личной свитой вряд ли дадут им время на перезарядку.
Предложение сжечь весь остальной порох я встретил с мрачным удовлетворением. Если мы победим, у нас будет возможность взять ещё, а мертвецам огневая снасть ни к чему. Тем более ни к чему снабжать ей врага, который вот-вот осадит принадлежащий тебе форт!
Когда на горизонте появилось бесформенное скопление всадников, я понял, что настал тот момент, когда Отец-Небо зрит каждого из нас.
Десять против сотни. Не меньше десятка потворов с полукровками, личной свитой и закалёнными в боях ветеранами. Не те, с кем воины могут сражаться даже на равных. Между жизнью и смертью теперь лежали только знания чужака и наша храбрость.
Грохнул выстрел. Первая из пуль Вадима отправилась к цели. На таком расстоянии он всё ещё мог выбирать, кого убить первым, но конная лава стремительно приближалась. За спинами всадников развевались крылья из ярких разноцветных перьев. Даже на западе, где право командовать отрядом продавалось и покупалось, как новый горшок для супа, такие знаки доблести могли только заслужить.
Но личная доблесть ничто, когда новый выстрел звучит каждое мгновение, и пуля убивает на двух сотнях шагов. Когда Вадим первый раз остановился, чтобы перезарядиться, заговорило уже моё оружие. На таком расстоянии картечь из дробовика могла убивать, или хотя бы ранить, даже через доспехи.
Несколько мгновений яростной пальбы, и подаренный мне чужаком дробовик опустел. На степной траве остались несколько тел и раненые лошади.
Потери в передних рядах заставили врага разомкнуть строй, и потерять драгоценные мгновения. Нам хватило этого времени, чтобы расстрелять ещё по десятку выстрелов, а затем к нам присоединились остальные воины.
Лишь сейчас я понял, насколько действенна защитная линия Вадима. Перед нами высились громады боевых коней и всадники. Не промажешь и при всём желании.
Они же видели перед собой в лучшем случае голову стрелка и ствол мушкета. На такой скорости попасть на скаку можно разве что в плотный строй, или встречную конную лаву, но только не в одиночных бойцов, каждый из которых находится в нескольких шагах от другого, и сокрыт в толще земли.
Да, в степи так не воевали. Раньше. Но теперь всё изменилось. Второй залп мушкетов — и первые всадники пронеслись у нас прямо над головами. В узкие земляные щели полетели комья дёрна с лошадиных копыт. Щёлкнули несколько пистолетных выстрелов. Я услышал крики боли, но в следующее мгновение их заглушил новый звук.
Вадим привёл в действие первый запал. Бочонок с порохом раскидал десятки пуль на высоте груди всадника. Многие из них отыскали цель. Всадники, лошади, полукровки, наёмники, хозяева-потворы — ловушка убила всех. Следующая волна конницы не успела даже отвернуть в сторону. Грохот второй мины вызвал новую какофонию лошадиного визга и криков боли.
Одного из всадников убило прямо над моей позицией. Попадания трёх пуль вскрыли панцирь, а четвёртая выбила глаз и оставила сквозную дыру в черепе. Тело потвора ещё содрогалось в конвульсиях запоздалой трансформации, но уцелевший глаз не сохранил и отблеска жизни.
Два последних бочонка Вадим подорвал разом, едва тела упали на землю, и прикончил остатки смятой конной лавы. Сотня всадников прекратила существование за считанные мгновения.
Я вспомнил про дробовик, и взял на прицел спину одного из беглецов. Их осталось не так много, и каждое мгновение становилось меньше и меньше. Вадим не собирался отпускать их живыми.
Вряд ли он подарил жизнь больше, чем троим беглецам — и то лишь потому, что не успевал вовремя перезарядиться. Крики раненых лошадей и проклятия наёмников сливались в лучшую музыку, что я когда либо слышал. Музыку победы.