Я когда-то видела его в лицо, но имя сейчас не вспомнила. Шесть лет назад он имел право разве что стоять за спиной отца на праздниках. Теперь — вёл своих людей. Всех, кто остался.
— И они гонят вас на запад, — продолжил Вадим.
— Их ведёт полукровка, — это слово предводитель беглецов просто выплюнул, как ругательство. — И он у них такой не один.
— Ирга! — Вадим подозвал меня к себе. — Мне потребуется твоя помощь. Я не разбираюсь в твоих ориентирах, так что узнай, где они последний раз видели преследователей, как далеко те от нас, и когда мы нарвёмся. Когда закончите, доложишь так, чтобы я понял.
— Эй! — беглец, наконец, пришёл в себя достаточно, чтобы понять, кто с ним говорит, и удивиться. — По какому праву ты помыкаешь первой дочерью хана, ты, недомерок?
— Земля и небо считают, что мы неплохо смотримся в законном браке, — при этих словах Вадима я почувствовала, будто проваливаюсь куда-то в бездну. — Давай не будем их в этом разубеждать?
— Майлаг Семь Табунов нашёл мужа для своей первой дочери? — особого доверия утверждение Вадима у его собеседника не вызвало. — Для дочери, отмеченной Землёй и Небом? И это недомерок с запада?
— Неправильно, — Вадим издал какой-то противный звук, похожий на гудок. — Мать-Земля и Отец-Небо выбрали меня для неё, потому что ни один другой мужчина не смог её защитить. Раз воины здесь предпочитают болтать и устраивать свары, думаю, боги знали, что делали.
— Это правда? — взбешённый собеседник Вадима повернулся ко мне, — Скажи мне, что этот недомерок врёт, и я придушу его на месте!
— Он убил четырёх наёмников Ленно в одиночку, — спокойно ответила я, — И чуть позже отправил вслед за ними ещё пятерых. Боги послали его мне, когда никто другой не мог прийти на помощь. Только поэтому я жива.
Я почувствовала, как гнев сменяется растерянностью. Конечно же, передо мной был всего лишь воин, молодой, неопытный и растерянный, лишь немногим старше меня, но даже его сил хватало, чтобы понять, что сейчас я говорю чистую правду.
— И вот что ещё, — громко, так, что его слышали все, объявил Вадим. — Я не собираюсь бегать от врага. Я гарантирую, что все, кто придут за нами, останутся гнить в степи. Но в моём отряде лишь один командир — я! Если кому-то это не по душе, катитесь на все четыре стороны. Я вас не держу, степь большая. Но если кто-то решит, что устал бегать, и хочет отомстить, примите моё главенство раз и навсегда. Я не из тех, кто прощает удары в спину.
Повисла тяжёлая пауза. Я буквально чувствовала, как беглецы смотрят на своего предводителя. Надолго его не хватило.
— Пусть знают все, — произнёс он, что я, Кейгот Сирота, последний живой вождь западной ветви Народа, добровольно и при свидетелях пошёл вслед за старшим родичем — и не держу тех, кто считает иначе!
За моей спиной разнёсся приглушённый шёпот. Похоже, что спутники торговца лишь сейчас поняли, насколько весомо положение Вадима. Как бы я хотела разделять их уверенность!
— Но если ты предашь моё доверие, — закончил Кейгот, — я приду за тобой даже из могилы и сожру твою печень заживо!
— Годится, — Вадим протянул ему руку. — А теперь за дело.
Инициатива наказуема. Казалось бы, я отлично знал это ещё по армии, но выбора не осталось. Либо я застраивал свой небольшой отряд так, чтобы любой из моих спутников мог пойти за меня хоть на пулемёты, либо мы превращались в стадо растерянных беженцев.
Застроенный боец перестаёт много думать о своём положении. Девяносто процентов известных мне людей и не в армии предпочитают, чтобы за них думал кто-то ещё. Весьма комфортная позиция, особенно когда речь идёт о какой-то личной ответственности.
Ещё бы за меня кто-то взялся отвечать!
Смешно, честное слово. Больше всего мне хотелось забиться в какой-нибудь угол и там отсидеться — только вот угол такой надо ещё как-то взять. Посреди степи результат столкновения пары отрядов обычно известен заранее. Из лёгких фургонов Шеслава даже приличный вагенбург не отстроить — это вам не чешские средневековые крепости на колёсах.
Человек тридцать мы в таком укреплении положили бы, а вот остальные семьдесят вслед за этим радостно порубили бы нас в капусту. Ни винтовка, ни дробовик тут не панацея.
Именно поэтому небольшой отряд под моим командованием вот уже четвёртый день шёл по степи на север. К форту дымарей.
На привалах я учил всех желающих пользоваться мушкетами, а заодно и учился этому сам — проклятые самопалы на чёрном порохе на привычное оружие походили крайне слабо. При выстреле облако дыма повисало такое, что хоть вешай топор, ствол чистить приходилось каждые три-четыре перезарядки, да и нагар в запальном отверстии проковыривать специальной иглой — то ещё удовольствие.
Процедуры натруски запального пороха и заталкивания обмазанного жиром пыжа с пулей в ствол, хорошо ещё, что гладкий, без нарезов, и вовсе достойны отдельного доброго слова — из тех, что пишут на заборах.
Тем не менее, здешние мушкеты стреляли. К вечеру третьего дня мои ученики — чуть ли не полсотни южан и степняков примерно в равных пропорциях, уже могли сравнительно быстро, секунд за сорок, подготовить оружие к выстрелу и попасть на пятидесяти шагах в мишень, размером чуть меньше ростовой фигуры человека — один из многострадальных оружейных ящиков Шеслава. Некоторые могли повторить этот подвиг на семидесяти метрах. А на сто здешние мушкеты просто не стреляли. Так, чтобы пуля оказывалась хотя бы рядом с мишенью — точно.
Пороху на это дело мы извели пару бочонков, что по местным понятиям безумное расточительство, но какой, спрашивается, тут выбор? Или у нас получалось то, что я задумал, или нам всем оказывалась куда нужнее хорошая братская могила.
Двигались мы примерно в сторону форта, так что преследователям выбиваться из сил особого смысла не было. Вот никто и не спешил. Преследователи думали, что вот-вот ухватят нас прямо за жопу, мы их разубеждать не торопились. Ирга как-то чувствовала их присутствие, так что в общих чертах следить за обстановкой получалось без проблем.
Действительно волновал меня лишь Кейгот-Сирота. Я боялся, что в отсутствие видимого противника юный вождь просто улетит с нарезки. В его возрасте — реакция вполне обычная, думать яйцами люди отучаются далеко не сразу — и уж точно не в девятнадцать лет.
К счастью, вождя получилось отвлечь матчастью. Из всех моих учеников лупить на предельную дальность Кейгот научился одним из первых. А когда я положил три патрона "тигра" в ту же мишень уже с двухсот шагов, и вовсе начал смотреть на меня совсем другими глазами. Что и не удивительно — дальше нарезного штуцера, в который пуля забивается молотком на протяжении минуты с лишним, здешняя конструкторская мысль пока не шагнула. Да и стоил такой агрегат чуть ли не как хорошая пушка — это при дистанции выстрела в полтораста шагов максимум. В степи такие штуцеры попросту не видали, только знали дикие слухи об их наличии.
В общем, по дальности выстрела и скорострельности, я оставлял местных далеко позади. Только в одиночку никакие бои не выигрываются, да и патронов у меня куда меньше, чем хотелось. Значит, воевать следовало только с теми, кто этого не ждёт, и только на моих условиях.
Задуманный мной трюк целиком строился на инерции мышления. Рассуждал я очень просто. Местные, по их словам, к фортам почти не совались — для маленького отряда это занятие бессмысленное, а крупный ещё поди собери.
Значит, пушки стоят без дела, гарнизон мается от скуки, развлечений никаких — совсем как у наших ракетчиков. Только ещё хуже, потому что у ракетчиков хотя бы какая-то связь в наши дни с материком была. Некоторые через писарей и других полезных людей ухитрялись даже вполне убедительный интернет устраивать — медленный, только-только переписываться, но и то срочникам радость.
А у здешних охранников мало того, что из месяца в месяц всё те же рожи с бытовыми конфликтами, так до полного счастья, ещё и дикая степь, где убить могут сразу, как выйдешь за пределы видимости. Даже на охоту не сходить. Натуральный короткий поводок, любой нормальный мужик через полгода взвоет.
Как могли поступить эти люди, завидев небольшой, фургонов на семь, караванчик, из тех, что возят степнякам что ни попадя — от ниток с иголками, до женских украшений и крепкой выпивки?
Для пущей убедительности я заставил степняков репетировать сцену показательного затаптывания отставших всадников из охраны каравана, пока не счёл исполнение достаточно убедительным. Условным жертвам не грозили даже сколько-то заметные шишки, но для стороннего наблюдателя выглядело это всё просто жутко. Станиславский остался бы доволен.
Впрочем, главное испытание ждало нашу театральную постановку впереди. Разведчики говорили, что уже чувствуют дым. А это значило, что у нас осталась максимум пара часов перед самой крупной авантюрой за всю мою здешнюю жизнь.
Западная ветвь рода всегда славилась боевым кличем, но только сейчас я поняла, что на самом деле ощущали те, кто слышал его за спиной. Пусть и не в полную силу, но всё же.
Дядя Юрек нахлёстывал поводьями лошадей. Фургончик подпрыгивал и грохотал на кочках так, будто вот-вот развалится. Позади что-то отчаянно кричали охранники. Чтобы убедительно проигрывать гонку, им даже не приходилось как-то стараться — южные лошади выносливее наших, это правда, но медленнее.
Отчаянный крик застигнутого всадниками Кейгота охранника резанул по ушам. Я вспомнила совсем другой крик — недавно, меньше недели назад. И тогда это не было игрой.
На стенах форта уже кто-то двигался — нас заметили. Прозвучал отрывистый сигнал рожка. Дымари поднимали тревогу.
— Проснись, работаем, — Вадим толкнул меня локтём в бок. — Мушкет!
Я подала ему оружие. В фургонах сложили всё, что смогли, уже заряженным и готовым к бою. Два-три выстрела перед рукопашной от лучших стрелков Кейгота, и противник наверняка растеряется. А до тех пор стрелки ждали своего времени лёжа, на полу фургонов.