— Куда это они ушли, сенатор?
— Что, доктор?
— Епископ Дигби и Майк, где они?
Бун, казалось, только сейчас заметил закрытую дверь.
— О, они зашли в соседнюю комнату для частных аудиенций. Разве вы туда не заходили? Когда Верховный Епископ показывал вам свои покои?
— Да, кажется. Там еще было кресло на возвышении, «трон», — ухмыльнувшись, поправился Джубал, — и приступочка для того, кто преклонит колени. Ну, если этот украшенный мишурой епископ попытается говорить с Майком о религии, его ждет потрясение. — Надеюсь, они ненадолго.
— Видимо, нет. Может быть, мистер Смит пожелал поговорить с Епископом наедине. Послушайте, я попрошу подогнать вашу машину к тому выходу, где лифт, это личный выход Верховного Епископа. Сэкономите минут десять.
— Очень мило с вашей стороны.
— Если мистеру Смиту нужно облегчить душу, нам не следует его торопить. Я только выйду позвонить. — И Бун вышел.
— Джубал, мне это не нравится, — сказала Джилл. — По-моему, нас одурачили, Дигби заполучил Майка один на один.
— Очевидно.
— Но они не имеют права! Сейчас же вломлюсь туда и скажу Майку, что нам пора!
— Как хочешь, — ответил Джубал, — но ты ведешь себя, словно наседка. Если Дигби попытается обратить Майка в свою веру, — что ж, кончится тем, что Майк сам обратит его. Убеждения Майка трудно поколебать.
— Все равно, мне это не нравится.
— Расслабься. Поешь.
— Я не голодна.
— Ну, если бы я отказался поесть на халяву, меня бы выкинули из писательской гильдии. — Он намазал хлеб маслом, водрузил сверху ломоть ветчины, поверх ветчины навалил еще несколько закусок и начал пережевывать это сооружение.
Прошло минут десять. Бун не возвращался. Джилл резко произнесла:
— Джубал, нужно вызволить Майка оттуда!
— Попробуй!
Она рванулась к двери:
— Заперто!
— Так я и думал.
— Что же делать? Взломать?
Джубал осмотрел дверь:
— Ну, будь у меня таран да человек двадцать, я бы еще попытался. Джилл, такие двери можно в банковских сейфах ставить.
— Что же нам делать?
— Стучи, если хочешь. А я попробую узнать, где и почему Бун задержался.
Выглянув в коридор, Джубал увидел Буна.
— Извините, — затараторил Бун, — я искал херувима, чтобы вызвать вашего шофера, а мальчишка ушел перекусить в комнату Счастья.
— Сенатор, — остановил его Джубал, — нам пора. Не могли бы вы сообщить об этом Епископу Дигби?
Бун заволновался.
— Я позвоню, конечно, если вы настаиваете, но не могу же я войти туда, у них же там интимный разговор.
— Тогда звоните.
Но Бун был избавлен от дальнейших волнений. Отворилась дверь, вышел Майк. Поглядев на его лицо, Джилл взвизгнула:
— Майк, с тобой все хорошо?!
— Да, Джилл.
— Я сообщу Верховному Епископу, что вы уходите, — Бун вошел в соседнюю комнату и тут же вернулся. — Он удалился. Там есть еще одна дверь, в его кабинет. — Бун улыбнулся. — Как кошки и кухарки, Верховный Епископ всегда гуляет сам по себе. Шутка. Он любит говорить, что прощания ничего не прибавляют к Счастью. Не обижайтесь.
— Мы не обижаемся. Благодарим вас за крайне интересный прием. Нет, не провожайте нас, мы сами найдем дорогу.
Глава 24
Едва они поднялись в воздух, Джубал спросил:
— Ну, Майк, что ты думаешь?
Майк нахмурился.
— Я не грокаю.
— Не только ты, сынок. Что тебе сказал Епископ?
Майк долго молчал.
— Мой брат, Джубал, мне нужно обдумать, пока не придет гроканье.
— Думай, сынок.
— Джубал, как им удается, — спросила Джилл, — как это сходит им с рук?
— Что, Джилл?
— Да все, это же не церковь, а сумасшедший дом.
— Нет, Джилл, это церковь… неминуемый эклектизм нашего времени.
— Чего?
— Новое откровение отнюдь не ново. Ни у Фостера, ни у Дигби никогда не было свежих мыслей. Они слепили несколько старых фокусов, подкрасили их — и вперед, в дело. Процветающее дело. Эдак доживу до того, что их учение станет обязательным для всех.
— О нет!
— О да. Гитлер начинал с меньшего, и он делал ставку всего лишь на ненависть. Но счастье — более надежный товар. Знаю, как мне Дигби напомнил, я и сам торгую тем же. — Джубал скривился. — Надо было вмазать ему хорошенько, но он сумел выкрутиться, и его похвала пришлась мне по вкусу. Потому-то я и боюсь Епископа — он хитер. Он знает, чего хотят люди: счастья. Мир настрадался за целое столетие страха и вины, а Дигби заверяет их: бояться нечего, ни в нынешней жизни, ни в последующей. Бог велит им быть счастливыми. День за днем он проталкивает свою идею: не бойтесь и будьте счастливы.
— Ладно, согласна, — признала Джилл, — он и впрямь много работает. Но…
— Чепуха! Он много играет.
— Да нет же, у меня создалось впечатление, что он действительно верует, что он все принес в жертву…
— «Чепуха», говорю тебе. Джилл, худшая из бессмыслиц, которые вертят миром, — это понятие «альтруизма». Люди всегда делают то, что им хочется. Если им больно выбирать — если выбор приводит к «жертве», можешь быть уверена: в нем нет ничего более благородного, чем в неприятных ощущениях, вызываемых алчностью… Просто необходимость выбирать из двух вещей одну, когда нельзя иметь обе сразу. Каждый, самый обычный человек, страдает, выбирая: потратить ему доллар на пиво или отложить его и купить что-нибудь собственным детишкам, вставать ли ему чуть свет или лишиться работы. Но всегда он изберет то, что причинит ему поменьше неприятностей, или что доставит ему побольше удовольствия. И негодяй, и святой совершают тот же выбор, но в крупном масштабе. Как Дигби. Святой ли он или негодяй, но он не из тех, кто долго мучается.
— Как вы считаете, Джубал, кто он?
— А есть разница?
— О Джубал, ваш цинизм — всего лишь поза! Конечно, есть разница.
— М-м-м, пожалуй. Надеюсь, он негодяй… потому что святой способен взбаламутить воду в десять раз сильнее. Можешь привесить и сюда ярлычок — «цинизм», словно навешивание ярлыков способно доказать или опровергнуть мою правоту. Джилл, что тебе больше всего не понравилось в их службе?
— Ну… да все! Только не говори мне, что это и есть преклонение перед Богом.
— Имеешь в виду, что у них все устроено не так, как в той церквушке, куда ты ходила в детстве? Мужайся, Джилл: в соборе Святого Петра все по-другому, в Мекке тем более.
— Да, но… да нигде больше такого нет! Танцующая «змея»… автоматы… даже бар! Непристойно!
— Полагаю, проституция в храмах тоже выглядела весьма неприлично.
— Что?
— Думаю, зверь о двух спинах столь же комичен, когда он служит Богу, сколь и в других обстоятельствах. Что до танца, тебе не случалось наблюдать службу у трясунов? Мне тоже. Церковь, запрещающая половые сношения, долго не продержится. Но у танцев во славу Божию долгая история. И они не должны быть художественными — трясуны, например, никогда не смогли бы танцевать на сцене Большого театра; нужен лишь энтузиазм. А индийские танцы, призывающие дожди, тоже кажутся тебе кощунственными?
— Это другое дело.
— Конечно, только чем больше меняется форма, тем меньше различий по сути. А автоматы… ты что, не сталкивалась с игрой в лото при церкви?
— Да, в нашем приходе проводили игры, и собирали средства, но только по пятницам — и никогда во время богослужения.
— Да ну? Это напоминает мне женщину, которая так гордилась своей добродетелью, что спала с другими лишь в отсутствие мужа.
— Джубал, да между вашими примерами расстояние в несколько миль!
— Возможно, аналогии — вещь еще более скользкая, чем логика. Но, моя «маленькая леди»…
— Только попробуйте улыбнуться!
— Шучу. Джилл, если что-то признается грехом по воскресеньям, значит, оно остается грехом и в пятницу — по крайней мере я так грокаю — а, может, и Человек с Марса тоже. Пока я вижу единственное различие: фостериты бесплатно выдают текст с изречениями, даже если вы проиграли. А твои игры в лото как?
— Не изречения, а подделка! Тексты из «Новых Откровений». Босс, вы прочли их?
— Да.
— Ну, тогда вы понимаете. Подделка под библейские фразы. Половина слащаво, половина — чепуха, а многое просто гадко.
Джубал надолго замолчал. Наконец он спросил:
— Джилл, тебе знакомы священные писания индусов?
— Боюсь, что нет.
— А Коран? Любые другие писания? Я мог бы привести пример из Библии, но не хочу задеть твои чувства.
— Вам это не удастся.
— Ладно, тогда воспользуюсь Ветхим заветом, обычно люди спокойнее реагируют, когда его разбирают по кусочкам. Ты ведь помнишь про Содом и Гоморру? Как Лот был спасен, а Яхве разрушил грешные города?
— Да, конечно. Его жена обратилась в соляной столб.
— Мне это всегда казалось чрезмерным наказанием. Но мы говорили про Лота. Петр описывает его как справедливого, богобоязненного, праведного человека, которому досаждает святотатство грешников. Святой Петр, должно быть, авторитет по части добродетели, ему ведь были доверены ключи от Царствия Небесного. Но трудно понять, почему именно Лот стал воплощением всех добродетелей. Он разделил строй животных, по предложению брата своего. Во время сражения попал в плен. Сбежал из города, спасая свою шкуру. Он приютил и накормил двух незнакомцев — но все его поведение свидетельствует: он знал, что перед ним — Очень Важные Персоны. Согласно Корану, равно как и моим убеждениям, гостеприимство его стоило бы дороже, если бы он счел их просто нищими. Помимо названных пунктов, а также рекомендации Святого Петра, в Библии есть всего лишь одно свидетельство его добродетели: добродетели настолько великой, что только вмешательство свыше спасло ему жизнь. Смотри Книгу Бытия, глава девятнадцать, стих восьмой.
— И что там сказано?
— Посмотри сама — боюсь, ты мне не поверишь.
— Джубал! Вы кого угодно доконаете!
— Ладно, ты — самая симпатичная девушка из всех, какие мне попадались, так что я не стану пенять на твое невежество. Так и быть, скажу, но ты потом проверь. Соседи Лота стучались в дверь его, желая увидеть тех типов из неведомой страны. Лот не спорил, он предложил сделку. У него были две дочери, девственницы, как он утверждал, и он пообещал толпе отдать им девушек, дабы толпа поступала с ними, как пожелает, — групповое изнасилование. Он