Они внимательно рассмотрели рисунок.
— Это и правда печать поцелуя, будто тебя чмокнули и остался отпечаток губной помады. А я думала, это часть заката…
— Да, это Джордж так сделал. Ведь поцелуй Фостера нельзя показывать тем, у кого его нет, я до сих пор никому его не показывала. Но у вас он будет обязательно, — уверенно докончила она, — и тогда я сама сделаю вам татуировки.
— Не понимаю, Пэтти, — спросила Джилл, — как же он целует? Он же — ну, на Небе.
— Сейчас объясню, милая. Любой жрец или жрица могут сделать тебе «поцелуй Фостера», это означает, что Бог — у тебя в сердце, Бог стал частью тебя… навечно.
— Ты есть Бог! — внезапно напрягся Майк.
— Что, Майкл? Ну, мы так не говорим. Но похоже… Бог в тебе и с тобой, а дьявол до тебя не доберется.
— Да, — согласился Майк, — ты грокаешь Бога.
И он радостно подумал: они подошли куда ближе к пониманию идеи, чем удавалось до сих пор, хотя Джилл продолжала учить марсианский, а потому она все понимала лучше всех. Что было неизбежно.
— Конечно, Майкл. Бог… грокает тебя — а ты соединяешься со Священной Любовью, Вечным Счастьем и присоединяешься к Его Церкви. Тебя целует жрец или жрица, а потом на месте отпечатка делают татуировку, чтобы отметина оставалась навсегда. Вовсе необязательно, чтобы отметка была такой большой — у меня-то точный отпечаток благословенных губ самого Фостера, — и ее можно носить где угодно, лишь бы подальше от глаз грешника. Там, где ее никто не заметит. А показывать нужно лишь тогда, когда идешь на собрание Счастья, с теми, кто спасен навечно.
— Я слышала о собраниях Счастья, — заметила Джилл, — но понятия не имею, что они из себя представляют.
— Видишь ли, — рассудительно произнесла миссис Пайвонская, — бывают собрания и собрания. Есть собрания для обычных прихожан, спасенных — но они могут оступиться; там весело, это настоящие вечера, молятся не слишком много, зато много шума и смеха. Может, и любовь есть, но нужно вести себя крайне осторожно и точно знать, с кем и что можно, чтобы не внести семя раздора среди братьев. Тут Церковь придерживается крайне строгих правил: всему свое место.
Но вот собрание Счастья для немногих спасенных навечно — уж тут вовсе не нужно осторожничать, ведь там грешников не бывает. Все давно уже покончили со всеми грехами. Если желаете напиться и отключиться — пожалуйста… ведь на то воля божья, или же вам бы просто не удалось упиться. Хотите преклонить колени и молиться или заняться песнопением — или снять, всю одежду и танцевать — на все воля Божья. Там нет никого, кто узрел бы в ваших деяниях нечто недостойное.
— Ну и вечеринки у вас бывают, однако, — сказала Джилл.
— Именно так все и бывает. И на тебя нисходит блаженство. Если наутро проснешься, а в постели лежит один из братьев — что ж, на то воля Божья, чтобы ты испытала самое большое блаженство. И у всех на теле — поцелуй Фостера, все твои братья. — Она задумалась. — Немного похоже на ритуал воды. Понимаете?
— Я грокаю, — согласился Майк.
(«Майк????»
«Погоди, Джилл. Еще не полнота».)
— Но не думаю, — серьезно продолжала Патриция, — чтобы кто-то мог пробраться во Внутренний Храм, всего лишь имея на теле такую татуировку. Если брат и сестра наносят визит… ну, возьмем меня. Как только узнаю, куда поедет наш цирк, отсылаю письмо со своими отпечатками пальцев, чтобы сверили с картотекой спасенных навечно в храме архангела Фостера. Даю свой адрес, чтобы переслали в нашу контору. И когда приезжаю в этот город, прихожу обязательно на все воскресные службы и собрания Счастья, даже если Тиму приходится менять финальный номер. А там меня все знают. Мне рады. А я для них — добавочный аттракцион, с моими уникальными непревзойденными картинками… каждая минута там — блаженство, частенько я весь вечер провожу за тем, что просто позволяю людям изучать мои картинки. Иногда жрец просит меня принести с собой Пышку, чтобы разыграть сценку «Ева и Змей». Кто-нибудь из братьев изображает Адама, нас изгоняют из Рая, а затем жрец объясняет подлинный смысл события, а не то, что придумали потом. В конце мы вновь обретаем благословенную невинность — и тут уж вечер начинается всерьез.
Всех очень интересует поцелуй Фостера, ведь с тех пор, как он вознесся на Небо двадцать лет назад, мало у кого остался подлинный поцелуй, а у меня есть свидетельство храма… вот я и рассказываю братьям… — помолчав, миссис Пайвонская изложила им это знаменательное событие с исчерпывающей полнотой, в то время как Джилл думала: куда же делась ее ограниченная способность краснеть?
А потом она грокнула: Майк и Пэтти похожи, оба они невинны, как младенцы, и не могут согрешить, независимо от того, что творят. Ей только захотелось, чтобы и Фостер был и впрямь настоящим пророком, спасшим Пэтти от греха и сохранившим ее для вечного блаженства — ради нее.
Но Фостер-то каков: Раны Господни, ну и развратник!
Внезапно, благодаря значительно улучшившейся способности вспоминать прошедшее, Джилл словно вновь оказалась в комнате со стеклянной стеной, вновь заглянула в мертвые глаза Фостера. Но он казался живым… ощутив дрожь в своем лоне, она подумала: а что бы она сделала, предложи ей Фостер свой «священный поцелуй» и самого себя, «священного»?
Она выбросила мысль из головы, но Майк успел уловить ее и понимающе улыбнулся.
Джилл встала:
— Пэтти, милая, во сколько тебе надо быть в цирке?
— Ой, да мне уже пора!
— Почему? Представление-то в девять тридцать.
— Пышка страдает и ревнует, если меня долго нет.
— А ты не можешь сказать ей, что была на собрании Счастья?
— О да, да, это и есть Счастье!
— Ладно, я иду спать. — Джилл неожиданно для себя поняла, что устала. — Во сколько тебе вставать?
— Ну, если я доберусь к восьми, попрошу Сэма свернуть мою палатку, а я соберу своих деток.
— Завтрак?
— В поезде. По утрам обычно пью только кофе.
— Сварю. Можете сидеть, сколько хотите. Ты не проспишь, если уснешь. А Майк и вовсе не спит.
— Совсем?!
— Никогда. Обычно свернется калачиком и думает. Но не спит.
Миссис Пайвонская торжествующе затрясла головой:
— Еще один знак! Я это знаю — и ты, Майкл, узнаешь. Услышишь зов.
— Может быть, — кивнула Джилл. — Майк, я засыпаю. Уложи меня, пожалуйста. — Она взмыла в воздух, проплыла в спальню, опустилась в постель, одеяло само ее накрыло, и она заснула.
Проснувшись в семь, Джилл выскользнула из постели, всунулась в гостиную. Свет не горел, занавески были задернуты, но тут она услышала уверенный голос Майка:
— Ты есть Бог.
— Ты есть Бог… — прошептала Патриция, голос у нее был тусклый, словно она наглоталась снотворного.
— Да, Джилл есть Бог.
— Джилл… есть Бог. Да, Майкл.
— И ты есть Бог.
— Ты… да, Майкл, да!
Джилл потихоньку выскользнула, почистила зубы, потом позвала Майка — он знал, что она уже не спит. Когда Джилл снова вошла в гостиную, в окна уже лился солнечный свет. Она поцеловала их обоих.
— Доброе утро, мои милые.
— Ты есть Бог, — отвечала Пэтти.
— Да, Пэтти. И ты тоже. Бог во всех нас.
Поглядев на Пэтти при ярком утреннем свете, она заметила, что вид у той был бодрый. Ей был знаком этот эффект: если Майку нужно было, чтобы она всю ночь бодрствовала, она оставалась на ногах без ущерба для здоровья. Тут она заподозрила, что ее сонливость накануне вечером была устроена Майком… и он мысленно согласился.
— Кофе, милые. А еще у меня припрятан апельсиновый сок.
Есть им не хотелось. Их всех переполняло счастье. Джилл заметила, что Пэтти о чем-то задумалась.
— О чем ты, Пэтти?
— Неудобно спрашивать, но… что вы собираетесь есть, на что жить? У тети Пэтти в чулке кое-что припрятано, и…
Джилл рассмеялась:
— О милая, мне не стоило смеяться, но ведь Человек с Марса богат! Разве ты не знала?
— Наверное, — озадаченно согласилась Пэтти. — Но нельзя же верить всему, что сообщают в новостях.
— Пэтти, ты просто прелесть. Поверь мне, мы же теперь «братья по воде», мы бы тоже, не колеблясь, марсиане говорят «разделили гнездо», и это не просто слова. Нет, все обстоит наоборот: если тебе когда-нибудь понадобятся деньги в любом количестве в любое время, скажи. Напиши, а лучше позвони мне, ведь сам Майк совсем не разбирается в деньгах. На мое имя записано около двух сотен тысяч. Сейчас тебе не нужны деньги?
— Что ты! — удивленно воскликнула Патриция. — Мне не надо.
Джилл пожала плечами:
— Ну, если нужно будет, дай знать. Захочешь яхту — Майк с радостью подарит тебе яхту.
— Да, Пэт, а то я никогда не видел яхты, — подтвердил Майк.
Миссис Пайвонская покачала головой:
— Не надо мне ничего, мои милые, кроме вашей любви.
— Мы любим тебя, — сказала Джилл.
— Я не грокаю «любовь», — отозвался Майк, — но Джилл всегда говорит правильно. Если в нас есть любовь, она твоя.
— …я хотела узнать о вашем спасении. Но теперь меня это не волнует. Майк объяснил мне, что такое ожидание и зачем оно. Ты тоже понимаешь, Джилл?
— Я грокаю. Теперь я никогда не испытываю нетерпения.
— Но у меня кое-что для вас есть. — Достав сумочку, Патриция вынула из нее книгу. — Милые мои… вот эту самую книгу дал мне благословенный Фостер… в ту ночь, когда я получила его поцелуй. Мне бы хотелось подарить ее вам.
Глаза Джилл наполнились слезами:
— Но Пэтти… Пэтти, брат наш! Нельзя! Мы купим себе такую.
— Нет, это другое… я «делю с вами воду». Чтобы стать ближе.
— О, — Джилл вскочила на ноги, — хорошо, пусть она станет нашей — но и твоей тоже! — Она поцеловала Пэт.
Майк похлопал ее по плечу.
— Не жадничай, мой маленький брат. Теперь мой черед.
— А я всегда жадничаю — в этом.
Человек с Марса поцеловал своего новообретенного брата по воде в губы, затем — туда, где был поцелуй святого Фостера, затем растянул время, задумался, нашел симметричный участок кожи там, где можно было вписаться в узор, сделанный Джорджем, вычислил расположение капилляров…