Не думаю, чтобы кто-то вышел. Там были члены Седьмого Круга, ожидавшие повышения… Но я даже не заметил, как зажегся свет — и передо мной оказалась Джилл!
Но, Джубал, ничего похожего на стереовидение. Джилл заметила меня и улыбнулась. Конечно, бывает, что актер смотрит прямо в камеру и его глаза встречаются с вашими, где бы вы ни сидели. Но если Майк добился такой точности, ему надо взять патент. Одеяние на Джилл было прямо экзотическим. Майк начал торжественно произносить какие-то слова, частично по-английски… всякую чушь про Мать Всего Сущего, множественное в едином, начал называть ее какими-то именами… и с каждым новым именем менялся ее наряд…
Увидев Джилл, Бен сразу насторожился. Освещение и расстояние его не обманули: это была Джилл! Поглядев на него, она улыбнулась. Он лишь вполуха прислушивался к заклинаниям, считая, что за спиной Человека с Марса наверняка находится большое стерео. Но он мог поклясться, что, если подняться наверх по ступеням и ущипнуть ее, это окажется Джилл, а не иллюзия.
Ему страшно захотелось так сделать, но не стоило нарушать представление Майка. Дождется, пока Джилл освободится…
— Сивилла!
Наряд Джилл тотчас изменился.
— Изида!
Снова:
— Фрейя!.. Гея!.. Дьявол!.. Иштар!.. Мариам!.. Матерь Ева!.. Любимая и Любящая, Жизнь Вечная…
Кэкстон уже ничего не слышал.
Джилл предстала как праматерь Ева, облаченная в славу Господню. Вокруг разлился свет, и он увидел ее в саду, возле дерева, вокруг которого обвивалась гигантская змея.
Улыбнувшись, Джилл погладила голову змеи, потом повернулась к публике и распахнула объятия.
И люди двинулись вперед, чтобы войти в Сад.
Вернулась Пэтти, тронула Бена за плечо.
— Бен, милый, идем.
Кэкстону хотелось остаться, насмотреться на сияющую Джилл… ему хотелось присоединиться к процессии. Но он встал — и вышел. Поглядев назад, он увидел, что Майк обнял первую из женщин.
Бен вышел вслед за Патрицией, не успев заметить, как Майк поцеловал женщину, и ее одежды исчезли… И как Джилл обняла и поцеловала мужчину, шедшего первым, — и его одежда тоже испарилась.
— Обойдем, — пояснила Пэтти, — пусть им хватит времени на то, чтобы дойти до Храма. Конечно, можно ввалиться прямо туда, но тогда Майку придется тратить лишнее время на то, чтобы вновь привести их в нужное настроение, а он и так много работает.
— А куда мы идем?
— Заберем Пышку. Потом — в Гнездо. Разве что ты хочешь принять участие в посвящении? Но ты же еще не знаешь марсианского, будет непонятно…
— Мне бы хотелось повидать Джилл.
— О, она просила передать тебе, что обязательно выскочит к нам. Сюда, Бен.
Открылась дверь, они очутились в саду. Когда они вошли, змея подняла голову.
— Иди сюда, малышка, — сказала Патриция, — ты примерно себя вела, умница! — Сняв боа с дерева, она сунула змею в корзину.
— Сюда ее принес Дюк, но я всегда сама устраиваю ее на дереве и велю не уходить. Тебе повезло, Бен, у нас редко случается переход на Восьмой Круг.
Бен взялся тащить корзину — и выяснил, что змея длиной четырнадцать футов обладает приличным весом. Ручки корзины были из стали. Дойдя до верхней площадки, Патриция остановилась.
— Опусти, Бен. — Сняв мантию, она отдала ее Бену, а затем обмотала вокруг себя змею. — Это ее награда за то, что вела себя хорошо. Ей нравится прижиматься к мамочке… Я поношу ее немного, у меня почти сразу начинаются занятия, а разочаровывать змей не стоит, это вредно. Они ведь совсем как младенцы — не умеют грокать во всей полноте.
Они прошли оставшиеся до Гнезда пятьдесят ярдов. Сняв туфли и носки, Бен вошел в Гнездо, а Пэтти побыла с ним, пока он раздевался до шортов, размышляя, не снять ли и их. Он почти уверился в том, что ношение одежды в Гнезде было не принято (а может, считалось невежливым), как ботинки с шипами в танцевальном зале. Предостережение на внешней двери, отсутствие окон; к тому же в Гнезде было тепло, как в утробе матери; Патриция не носила никакого облачения, попадая в Гнездо; кроме того, она же предлагала ему раздеться — похоже, дома все ходили обнаженными.
Он не придал значения наготе Патриции, объяснив ее для себя тем, что у татуированной дамы может быть свое, особое представление об одежде. Но, войдя в гостиную, они повстречали мужчину, направлявшегося к ванным и к «меньшим гнездам», он был куда более раздетым, чем Патриция, потому что на нем не было ни змеи, ни рисунков. Приветствовав их словами «Ты есть Бог», он проследовал дальше. В гостиной на кушетке лежала женщина — тоже голая.
Кэкстон знал, что многие семьи дома предпочитали обходиться без одежды. А здесь жила семья, все были «братьями по воде». Но он никак не решался проявить учтивость, убрав свой символический фиговый листок. Он точно знал: если сюда пойдет кто-то чужой и застанет его голым, это будет слишком глупо. Черт, вдруг он покраснеет!
— А вы что бы сделали, Джубал?
Хэршо поднял брови:
— Ты думаешь, я шокирован, Бен? Тело человеческое часто приятно, временами же смотреть на него печально, но само по себе оно не обладает никаким значением. Стало быть, Майк проповедует нудизм в семье. Ну и что? Кричать ура или плакать?
— Проклятие, Джубал, вам легко быть олимпийцем. Но что-то мне не приходилось видеть, как вы снимаете штаны — на публике.
— И не увидишь. Но я так грокаю, скромность тут ни при чем. Ты страдал, боясь показаться нелепым, — есть такой невроз с длинным псевдогреческим названием.
— Ерунда, я просто не был уверен, чего от меня требуют правила вежливости.
— Ерунда, сэр. Ты-то знал, чего требуют правила вежливости, но боялся показаться глупцом… или боялся, что тебя застанут врасплох, если сработает обычный рефлекс… Но я так грокаю, что у Майка есть на то причины — у Майка всегда на все есть причины.
— Конечно, Джилл мне объяснила.
Бен стоял в прихожей, положив руки на шорты и убеждая себя «нырнуть», когда чьи-то руки обняли его за талию.
— Бен, милый, как чудесно!
И Джилл оказалась в его объятиях, жадно целуя его теплыми губами. Он порадовался, что не успел раздеться до конца. Она уже сыграла роль «матери Евы», теперь на ней была мантия жрицы. И все же он был счастлив, ощущая, что обнимает трепетную, теплую, мягкую девушку, прижимавшуюся к нему.
— Ох! — промолвила она, прерывая поцелуй. — Как же мне тебя не хватало, чудище! Ты есть Бог.
— Ты есть Бог, — признал он. — Джилл, ты стала еще пре лестнее.
— Да, — согласилась она. — У меня все внутри закипело, когда я увидела, как ты на меня смотрел во время финального номера!
— Финального номера?
— Джилл имеет в виду, — пояснила Патриция, — конец службы, где она выступает как Мать Всего Сущего, Матерь Божья. Детки, мне пора.
— Не спеши, Пэтти.
— Нужно бежать, а то я не успею. Мне нужно еще уложить Пышку в постель, а потом у меня занятия. Давай поцелуемся.
И Бену пришлось поцеловаться с женщиной, вокруг тела которой была обмотана гигантская змея. Но он попытался не замечать Пышку и обойтись с Пэтти так, как она того заслуживала.
Затем Пэт поцеловала Джилл.
— Спокойной ночи, милые. — И она не спеша ушла.
— Бен, она прелесть, правда?
— Да, хотя сначала она меня озадачила.
— Я грокаю, Пэтти всех озадачивает, потому что она никогда ни в чем не сомневается. У нее все выходит правильно — автоматически. Она похожа на Майка, и она продвинулась куда дальше, чем мы все, ей бы стать жрицей. Но она не желает, потому что ее рисунки могут затруднить исполнение некоторых обязанностей. Они будут отвлекать зрителей, а она не желает, чтобы ее татуировки сняли.
— Разве можно снять такое количество татуировок? Чем? Ножом для свежевания китов? Ее это убьет.
— Да нет же, милый. Майк мог бы это все снять, не при чинив ей вреда и так, что следов не останется. Но она считает, что они ей не принадлежат. Она хранитель. Ладно, садись. Сейчас Доун принесет ужин. Мне надо поесть, пока мы тут, а то до утра не удастся перекусить. Так что ты думаешь? Доун сказала мне, что ты был на службе для непримкнувших.
— Да.
— Ну и?
— Майк, — протянул Бен, — мог бы продавать змеям башмаки.
— Бен, я так грокаю, тебя что-то беспокоит?
— Нет, — отвечал он, — ничего такого, во что я бы мог ткнуть пальцем.
— Спрошу тебя через пару недель, спешить нам некуда.
— Ну, через пару недель меня тут не будет.
— Тебе нужно готовить колонки?
— Три. Но так долго я у вас не пробуду.
— Думаю, пробудешь… а потом передашь по телефону несколько заметок, может, о Церкви. К тому времени ты грокнешь, что стоит остаться здесь подольше.
— Не думаю.
— Ожидание существует, пока не настанет целостность. Ты понимаешь, что это не церковь?
— Пэтти нечто подобное и сказала.
— Скажем, это даже не религия. В моральном и юридическом смысле, это церковь. Но мы не пытаемся привести людей к Богу, возникает противоречие, которое невозможно выразить по-марсиански. Мы не пытаемся спасать души — души нельзя утерять. И мы не пытаемся убедить людей поверить, ведь мы предлагаем им не веру, а истину — истину, которую они могут проверить. Истина на каждый день, будничная, как гладильная доска, насущная, как хлеб, такая выгодная, что благодаря ей война, голод, насилие, ненависть становятся ненужными, как… ну, как ношение одежды в Гнезде. Но сначала нужно выучить марсианский. Вот тут и есть загвоздка: отыскать много честных людей, чтобы они признали то, что видят, и пожелали трудиться — а это и впрямь трудно — и изучать язык, на котором должна преподноситься данная истина. Ее ведь нельзя выразить по-английски, равно как не выразишь словами Пятую симфонию Бетховена. — Бен улыбнулся. — Но Майк никогда не спешит. Он «просвечивает» тысячи… отбирает нескольких… кое-кто из них просачивается в Гнездо, и тогда он обучает их. Когда-нибудь он поднимет нас на такой уровень, что мы сами сможем создавать гнезда, а уж потом наступит эффект снежного кома. Но спешить некуда, ведь никто из нас еще не готов, не так ли, милый?