тратить.
— Совершенно верно, сэр! Вот я и не понимаю, чего это ты решил отнять у Майка его богатство.
— Чего? А вот того. Большое богатство — настоящая чума, разве что делать деньги — единственная твоя страсть и ты балдеешь от самого процесса. Да и тогда остаются серьезные заморочки.
— Ерунда все это. Знаешь, Джубал, на кого ты сейчас похож? На евнуха, рассуждающего о преимуществах безбрачия.
— Возможно, — согласился Джубал. — Способность человека объяснять свои недостатки и выставлять их как достоинства поистине безгранична, и я здесь вовсе не исключение. Подобно вам, сэр, я интересуюсь деньгами исключительно в смысле их потратить, а потому — опять же, подобно вам — никогда не разбогатею. С другой стороны, никогда не появлялась опасность, что я не сумею наскрести скромные средства, необходимые для удовлетворения своих низких пороков, ибо на это способен любой человек, достаточно сообразительный, чтобы не прикупать к паре мелких[116]. И неважно, на что требуются деньги — чтобы платить налоги или чтобы жевать бетель. Но богатство? Большое? Ты же видел сегодняшний фарс. Ну и как ты думаешь, мог бы я переписать сценарий таким образом, чтобы захапать все себе — стать управляющим, фактически хозяином, отдаивая в свою пользу любую, какую только душа пожелает, часть дохода? И при этом устроить все так, чтобы Дуглас меня поддержал? Майк мне доверяет, я его брат по воде. Неужели мне было бы трудно спереть его состояние?
— Д-да… пожалуй, что и так.
— Не «пожалуй что», а совершенно точно. Ибо наш генеральный секретарь гоняется за деньгами ничуть не больше твоего, он слышит только призывные фанфары власти — а вот я по этой части глуховат на оба уха. Гарантируй я Дугласу (со всеми подобающими реверансами), что состояние Смита так и останется оплотом его правительства, он спокойно оформил бы все самым законным образом и отпустил бы меня с нахапанным.
Джубал содрогнулся.
— Сперва я думал, что это — единственный способ защитить Майка от стервятников, и пришел в полный ужас. Ты не можешь себе и представить, что это такое — большое богатство, какой это Морской Старик[117]. Это ведь не просто груда денег, которые можно тратить в свое удовольствие. Сразу же появятся сотни просителей, облепят тебя, как бомбейские нищие, и каждый будет требовать, чтобы ты поделился, чтобы ты кому-то что-то дал, чтобы ты куда-то инвестировал. Богатый человек становится подозрительным — ему редко предлагают честную дружбу; люди, которые могли бы стать его друзьями, слишком брезгливы, чтобы толкаться в толпе жадных рвачей, да и попросту побоятся, что их самих сочтут за просителей… Хуже того, ему придется все время бояться за своих близких. Вот ты, капитан, ты боялся когда-нибудь, что твою дочь похитят? Ты получал угрожающие письма?
— Что? Да помилуй бог!
— Обладай ты таким богатством, какое свалилось на Майка, — ты бы день и ночь держал при своих девочках охрану — и все равно не знал бы ни минуты покоя, ведь кто его знает, что там на уме у охранников. Ознакомься, если хочешь, с последней сотней похищений, и ты увидишь, как часто их организуют самые доверенные люди — и как редко жертвы остаются в живых. Так стоят ли все эти деньги того, чтобы ради них рисковать жизнью своей дочери?
— А знаешь, Джубал, — задумчиво сказал ван Тромп, — я, пожалуй, останусь при своем перезаложенном доме. Мне мои дочери дороже.
— С чем вас и поздравляю. Я хочу жить своей собственной жизнью, спать в своей собственной кровати — и чтобы никто меня не трогал! И вот получалось, что мне придется провести последние свои годы в конторе, отгородиться от всего мира армией секретарей да охранников и пахать на Майка, пахать с утра до вечера… А потом меня осенило. Ведь Дуглас — он все время так живет, у него и штат есть соответствующий. Если уж мы — ради свободы и спокойствия Майка — добровольно кладем к ногам нашего драгоценного генерального секретаря всю эту огромную власть — почему бы не заставить его заплатить, взяв в комплекте с властью и безраздельно с нею связанную головную боль? И я совершенно не боюсь, что Дуглас что-то там сопрет, — он не какой-нибудь там второразрядный политикан, у которого при виде каждой зеленой бумажки начинается обильное слюноотделение. А ты, Бен, не кривись, а моли лучше Бога, чтобы этот камень никогда не повесили на твою шею… Так что я повесил упомянутый камень на Дугласа — и теперь могу вернуться к своим цветочкам. Как я уже говорил, с деньгами все оказалось очень просто — нужна была только начальная идея. А вот Ларкинское решение меня беспокоило, и беспокоило сильно.
— Не знаю, Джубал, — заметил Какстон, — по-моему, тут ты малость опсихел. Ну зачем был, спрашивается, весь этот цирк с «государственными почестями»? Пусть бы Майк попросту подписал отказ от всех прав, полагающихся ему по Ларкинскому решению, — если они ему вообще полагаются. Джилл же тебе рассказывала, чего Дуглас от него добивался.
— Знаешь, Бен, — вкрадчиво улыбнулся Джубал, — ты ведь вполне приличный журналист. Твои статьи даже можно читать. Иногда.
— Смотри-ка, поклонник объявился.
— Но вот понятия о стратегии у тебя чисто неандертальские.
— Ну, слава богу, — вздохнул Какстон. — А то я уже часом думал, что ты совсем теряешь форму.
— Когда это случится, пристрели меня, пожалуйста. Капитан, сколько человек осталось на Марсе?
— Двадцать три.
— И каков их статус, если по Ларкинскому решению?
Ван Тромп помрачнел:
— Я не имею права говорить.
— Ну так и не говори, — посоветовал Джубал. — Как-нибудь и сами догадаемся.
— Шкипер, — вмешался Нельсон, — в отличие от тебя, мы со Стинки — люди штатские. Поэтому я буду говорить все, что мне заблагорассудится…
— И я, — поддержал его Махмуд.
— А этот самый временный призыв из запаса они могут засунуть в подобающее для него место. Да кто оно такое, это самое правительство, чтобы указывать нам, о чем можно говорить, а о чем — нельзя. Мы летали на Марс, а они в кабинетах кресла просиживали.
— Ладно, Свен, стихни. Я и сам скажу — ведь тут наши братья по воде. Только ты, Бен, имей в виду, что это — не для печати. Мне еще хочется космическим кораблем порулить.
— Если хотите, капитан, я уйду к Майку и девушкам.
— Не надо никуда уходить. Так вот, с этой колонией правительство крупно вляпалось. Каждый из волонтеров перед отлетом подписал отказ от своих ларкинских прав — в пользу государства. Появление Майка спутало все карты. Я не юрист, но все равно понимаю, что отказ Майка, о котором тут говорил Бен, позволил бы правительству распоряжаться по собственному усмотрению, когда придет время делить ценности.
— Да какие там ценности, — махнул рукой Какстон. — Послушай, шкипер, я совсем не собираюсь преуменьшать ваш успех, но, судя по всему, что я слышал, марсианская недвижимость не представляет для людей особого интереса. Или есть еще какие-то материалы, до сих пор засекреченные, с грифом «сдохнуть до прочтения»[118]?
— Нет, — покачал головой ван Тромп. — Никакие научные материалы не засекречивались. Но ведь знаешь, Бен, Луна, когда до нее только добрались, была уж совсем никчемным булыжником.
— Туше![119] — поднял руки Какстон. — Жаль, что дедушка купил не акции «Лунар энтерпрайзес», а вложился в канадские урановые рудники. В отличие от Джубала я мечтаю разбогатеть. Но не будем забывать, — тут же добавил он, — что Марс обитаем.
— Да, — заметно помрачнел ван Тромп. — Но… Стинки, расскажи лучше ты.
— На Марсе, — начал Махмуд, — уйма свободного места, и, насколько я понимаю, марсиане не станут мешать земным колонистам. Мы предупредили их, что основываем колонию, а они возражать не стали, хотя и не обрадовались. Они вообще не проявили никакого интереса. Мы уже подняли свой флаг и потребовали статуса экстерриториальности. Не исключено, что в действительности наше поселение ближе по статусу к одному из тех муравейников под стеклянным колпаком, которые ставят в школьных живых уголках, но точно я ничего не знаю. И не грокаю.
— И я тоже, — кивнул Джубал. — Я не имел ни малейшего представления о ситуации, однако видел: правительство прямо горит желанием захапать эти самые якобы права. А поэтому сделал разумное предположение, что они знают не больше моего, и бросился в бой. Дерзай, всегда дерзай[120]. Самый разумный стратегический принцип. Из врачебной практики мне известно, что уверенность больше всего нужна именно тогда, когда не знаешь, что делать. А юридическая практика научила меня тому, что в защите безнадежного дела присяжных больше всего убеждает апломб адвоката.
Джубал самодовольно ухмыльнулся:
— Как-то в школе я выиграл диспут о торговых субсидиях цитатой из постановления «Британского мореходного управления». Оппоненты не сумели меня опровергнуть — ибо «Британское мореходное управление» никогда не существовало в природе, я его выдумал. Примерно такую же бесстыдную наглость я проявил и сегодня. Правительство хотело получить Майковы «ларкинские права» и до смерти боялось, что мы снюхаемся с Куном или с кем-нибудь другим. Я использовал жадность и беспокойство этих прощелыг, чтобы довести их же собственную бредовую теорию до логического апогея — до признания в не вызывающем никаких сомнений протокольном ритуале, что Майк — действительно суверен и что с ним нужно обращаться соответствующим образом!
— И тем самым, — сухо заметил Бен, — вырыл себе яму, из которой пришлось потом выкарабкиваться.
— Бен ты Бен, — укоризненно покачал головой Джубал. — А еще журналист. Неправильные у тебя сравнения. Не в яму, а на спину тигра. Или на трон. Руководствуясь своей логикой, они короновали Майка. Нужно ли говорить, что, несмотря на старую побасенку о доле венценосца