[121], лучше быть официально признанным королем, чем подпольным претендентом? Если королю потребуется спасти свою жизнь, он может отказаться от престола, а вот претендент, даже если откажется от своих притязаний, обезопасить себя не в состоянии — наоборот, лишь облегчит врагам задачу. Нет, Бен, в отличие от тебя Кун понял, что несколько музыкальных аккордов плюс старая, да к тому же безнадежно испорченная простыня заметно улучшили положение Майка. И Куну это очень не понравилось.
Выбора у меня не оставалось, пришлось действовать решительно. Положение Майка оставалось сложным. Силой юридического бреда, известного как Ларкинское решение, он стал — на некоторое время — признанным сувереном Марса, получил власть жаловать концессии, торговые права, земельные участки, ad nauseam[122]. Пути было два: либо вести себя соответственно роли — и его тут же затоптала бы толпа просителей, либо отречься от престола, после чего ларкинские права перешли бы к двадцати трем колонистам — а значит, к Дугласу.
— Но меня, — поморщился Джубал, — не устраивало ни то ни другое, еще и потому, что оба они гипотетически обосновывали применимость Ларкинского решения к необитаемым планетам. Джентльмены, я марсиан в глаза не видел, защищать их права не собираюсь, но просто не могу допустить, чтобы мой клиент участвовал в подобном фарсе. Следовало аннулировать Ларкинское решение применительно к Марсу — упредив возможное решение Верховного Суда. И тогда я воззвал к вышнему суду, дабы мне было ниспослано откровение, опровергающее ларкинский прецедент. Для создания соответствующей теории я и прибег к легендарному «Британскому мореходному управлению». Да, мне пришлось врать, — он самодовольно ухмыльнулся, — до посинения. Майку оказали государственные почести, это видел весь мир. Но государственные почести оказываются как самому суверену, так и его полномочному представителю, послу. Поэтому я бесстыдно заявил, что Майк никакой не игрушечный король, возникший силой дурацкого и не имеющего отношения к делу прецедента, но самый настоящий посол великой марсианской нации!
— Блеф, конечно, стопроцентный, — пожал плечами ушлый юрист, — но кто же мог его вскрыть? Больше всего я боялся, что от меня потребуют предъявить доказательства, но справедливо предполагал, что все остальные — в частности, Дуглас и Кун — знают истинное положение вещей не лучше меня. Более того, я осмелился блефовать только потому, что к нам присоединились вы, братья Майка. — Джубал обвел глазами гостей. — Все зависело от вас: если участники экспедиции не оспорят мою брехню, значит Майк — марсианский посол, а Ларкинское решение можно хоронить, со всеми подобающими почестями или без оных.
— Давно пора, — на лице ван Тромпа не было ни тени улыбки. — Только я совсем не воспринимал твои слова как ложь. По-моему, ты сказал чистую правду.
— Как это? Да я же плел там невесть что, нес чистую околесицу.
— Какая разница, вдохновение или тонкий расчет, если в итоге ты сказал правду? Только вот… — Капитан «Чемпиона» на секунду задумался. — Только я, пожалуй, не стал бы называть Майка послом — он, скорее, экспедиционный корпус.
У Какстона отвисла челюсть.
— Это каким же таким, позвольте узнать, образом? — поинтересовался Джубал.
— Вношу поправку, — с прежней серьезностью пояснил ван Тромп, — «экспедиционный корпус» — это слишком уж драматично. В моем представлении Майк — разведчик марсиан, изучающий здешнюю обстановку. Вполне возможно, что он поддерживает с ними постоянный телепатический контакт, то есть никаких донесений ему сочинять не надо… Короче, не знаю. Но после того, как я побывал на Марсе, подобные мысли меня уже не удивляют. — По лицу капитана пробежала тень. — Все почему-то считают, что человек, найденный на Марсе, обеими руками схватится за возможность «вернуться домой», — только ведь ничего подобного не было. Верно, Свен?
— Да, — подтвердил Нельсон, — Майк никуда не хотел улетать. Мы и приблизиться-то к нему не могли, боялся — и все тут. Его послали с нами марсиане, он послушался… но ты бы на него только тогда посмотрел, совсем как необстрелянный солдатик перед боем — поджилки трясутся, а приказ выполнять надо.
— Секундочку, — возмутился Какстон. — Вторжение на Землю — с Марса? С Марса? Нет, вам виднее, конечно, но, по-моему, это все равно как если бы мы пошли войной на Юпитер. Тяготение у нас в два с половиной раза больше, чем на Марсе, а на Юпитере — в два с половиной раза больше нашего. Примерно так же обстоит дело и с различиями в температуре, атмосферном давлении и так далее. Мы не смогли бы жить на Юпитере — и я не понимаю, каким образом марсиане смогут выдержать наши условия. Разве не так?
— Близко к правде, — кивнул ван Тромп.
— Ну и зачем же тогда нам нападать на Юпитер? Или марсианам на нас?
— Бен, ты видел разработки по плацдарму на Юпитере?
— Какие там разработки, одни праздные мечтания. Совершенно непрактично — трудно, дорого, а главное — бессмысленно.
— Сто лет назад то же самое говорили о космических полетах. Загляни в архивы, почитай, что писали об этом в сороковые годы двадцатого века. А в разработках по Юпитеру сейчас задействованы очень серьезные люди. Согласно оценкам, наш опыт глубоководных исследований в сочетании с механизированными скафандрами позволит справиться с Юпитером. А марсиане никак нас не глупее, скорее наоборот. Видел бы ты их города.
Какстон задумался.
— О’кей, но только я все равно не понимаю, зачем бы им это понадобилось.
— Капитан?
— Да, Джубал?
— Есть еще одно возражение. Вы знакомы с классификацией культур на «аполлонические» и «дионисийские»?[123]
— В самых общих чертах.
— Так вот, мне кажется, что марсиане назвали бы дионисийской даже культуру зуни[124]. Ты видел все своими глазами — а я беседовал с Майком. Его воспитала аполлоническая культура — а такие культуры неагрессивны.
— М-м-м… я бы не очень на это рассчитывал.
— Ты знаешь, шкипер, — неожиданно вмешался Махмуд, — а ведь у теории Джубала есть подтверждение, хотя бы косвенное. Характер культуры отражается в ее языке — а у марсиан нет слова «война». Во всяком случае — насколько я знаю. Нет слова «оружие», слова «борьба». А если в языке нет слова, обозначающего некое понятие, значит культура никогда не сталкивалась с его референтом[125].
— Ну что ты там мелешь, Стинки? Животные дерутся — у муравьев бывают самые настоящие войны. У них что, есть слово «война»?
— Было бы, — не сдавался Махмуд, — умей они говорить, вот как мы или марсиане. Особенно марсиане. Вербализующая раса имеет слово для каждого понятия; при появлении новых понятий она создает новые слова либо придает новые значения словам старым — иначе просто не бывает. Знай марсиане, что такое война, они имели бы и слово «война».
— Да чего мы тут спорим, — снова подал голос Джубал. — Позовем Майка — и сразу все выясним.
— Подождите, — возразил ван Тромп, — я уже много лет как закаялся спорить со специалистами. И так же давно понял, что вся история человечества — это длинный список специалистов, ошибавшихся на все сто процентов, — извини, Стинки.
— Ты совершенно прав — только в данном случае я не ошибаюсь.
— Мы выясним у Майка одну-единственную вещь: знает ли он слово для некоего понятия. А вдруг это то же самое, что просить двухлетнего ребенка дать определение понятия «интеграл»? Чем что-то там предполагать и угадывать, давайте поговорим о фактах. Свен? Я хочу рассказать про Агню.
— Как знаешь, — пожал плечами Нельсон.
— Ну, джентльмены, это строго между нами, братьями по воде. Лейтенант Агню был нашим младшим врачом. Блестящий, если верить Свену, специалист. Вот только он оказался латентным ксенофобом, все незнакомое на дух не переносил, и не людей, а именно марсиан. Как только мы убедились в миролюбии туземцев, я запретил ношение оружия.
Агню нарушил приказ — люди, видевшие его последними, говорят о пистолете на поясе, к тому же мы так никогда и не нашли этого пистолета. В бортовом журнале ничего этого нет, там записано только: «Пропал без вести, очевидно погиб». Двое наших видели, как Агню вошел в расселину между двумя скалами; заметив, что туда же направляется марсианин, они побежали следом — пунктик молодого доктора был общеизвестен. Раздался выстрел. К этому времени один из членов экипажа достиг уже расселины; он утверждает, что успел еще увидеть Агню — а через мгновение тот исчез. Второй подбежал чуть позже, он видел только, как марсианин вышел из расселины, проплыл мимо и удалился — это очень по-марсиански, если им нет дела до происходящего, они все вокруг игнорируют. Расселина оказалась тупиком — и в ней никого не было.
Вот, собственно, и все. Вполне возможно, что Агню перескочил через скалы — тяготение на Марсе низкое, а тут еще страх придает силы — хотя лично мне это не удалось, сколько я ни старался. Нужно еще заметить, что все мы пользовались кислородными масками — на Марсе иначе нельзя, — а при гипоксии нельзя особенно полагаться на свои чувства. У меня нет ровно никаких доказательств, что первый член экипажа был пьян от недостатка кислорода, просто легче поверить в это, чем в его рассказ о мгновенном исчезновении Агню. Я высказал предположение, что ему просто померещилось, и приказал проверить дыхательную маску.
Я был уверен, что Агню явится с минуты на минуту, и заранее предвкушал, как намылю ему шею за нарушение не только приказа, но и дисциплины: он ведь в одиночку покинул корабль. Но мы его так и не нашли, и что с ним произошло — неизвестно. С этого дня начались мои опасения. Марсиане уже не казались мне просто такими вот большими, дружелюбными, безобидными существами, хотя ссор с ними по-прежнему не было и они безотказно давали нам все, чего мы ни попросим, — лишь бы Стинки сообразил, как именно нужно просить. Случай этот я постарался замять — паника на борту недопустима, тем более когда находишься в сотне миллионов миль от дома. Конечно же, я не мог замять сам факт исчезновения доктора Агню — в поисках участвовала вся команда. Зато я в корне подавил любые предположения о какой-то там таинственности. Да и то сказать — а вдруг он заблудился и умер от недостатка кислорода? А труп занесло песком… На Марсе перед восходом и заходом солнца поднимается сильный ветер, сдувает дюны. Ссылаясь на такую возможность, я отдал приказ передвиг