«Афродита во плоти. Роскошный альбом женской красоты, великолепные цветные стереоснимки величайших фотографов мира. Внимание: данный товар высылается не почтовым отправлением, а заранее оплаченным курьером службы доставки. Заказы из нижеперечисленных штатов не принимаются…» М-м-да, Пенсильвания тоже угодила в черный список. Ну ничего, как-нибудь извернемся; доставят все, что адресовано тебе. А насколько я знаю вкусы Дюка, это именно то, что ему нужно.
Альбом Дюку понравился. Подарок был доставлен патрульной машиной СС — а в следующей же рекламе появилась хвастливая добавка: «По специальной договоренности доставлен Человеку с Марса», понравившаяся Майку, но сильно обозлившая Джилл.
С Дюком все обошлось относительно просто, но вот Джубал… Ну что, скажите на милость, подаришь ты человеку, который и сам может купить все, чего только душа пожелает? Золотую рыбку с тремя желаниями? Сфинкса? Источник, так и не найденный Понсе де Леоном?[130] Бутылку смазочного масла для скрипучих суставов? Один из золотых деньков его молодости? Держать в дому всякую живность Джубал давным-давно закаялся; ты их переживешь — сплошное горе, они тебя переживут (каковая возможность становилась теперь вполне реальной) — еще хуже, несчастные твари останутся сиротами.
Пришлось собрать военный совет.
— А вы что, — удивился Дюк, — сами, что ли, не знаете? Начальник любит статуи.
— Ты думаешь? — Джилл с сомнением покачала головой. — У вас же тут нет ни одной скульптуры.
— Те, которые нравятся начальнику, не продаются. Он говорит, что все теперешнее дерьмо — самый обыкновенный металлолом и что в наши дни каждый придурок, имеющий астигматизм и автогенный аппарат, именует себя скульптором.
— Правильно, — поддержала его Энн. — Посмотрите, какие у Джубала книги в кабинете, и сами поймете.
Три принесенные Энн альбома своим видом ясно (для нее) свидетельствовали, что их открывают наиболее часто.
— Хм-м… Похоже, ему нравится Роден, весь, вдоль и поперек. Слушай, Майк, имей ты возможность купить любую из этих скульптур — что бы ты выбрал? Вот, смотри, какая красивая — «Вечная весна».
Майк взглянул на «Весну» и начал быстро переворачивать страницы.
— Вот эту.
— Что? — содрогнулась Джилл. — Да это же просто ужас! Надеюсь, я не доживу до такого возраста и такого вида.
— Это красота, — твердо сказал Майк.
— Майк! — Джилл была в полном отчаянии. — У тебя же совершенно извращенный вкус, ты еще хуже Дюка!
Обычно подобный упрек заставил бы Майка замолкнуть, а затем посвятить целую ночь попыткам грокнуть свою ошибку. Но на этот раз он был уверен в себе и стоял насмерть. Привлекшая его фигура была как глоток родного, с детства привычного воздуха. Она изображала человеческую женщину — и все равно создавалось впечатление, что где-то тут, рядом, находится марсианский Старик, ее сотворивший.
— Это прекрасность, — не сдавался Майк. — У нее есть свое лицо. Я грокаю.
— А ты знаешь, Джилл, — задумчиво сказала Энн, — ведь Майк, пожалуй, и прав.
— Чего? Тебе что, тоже это понравилось?
— Лично меня она ужасает. Но Майк понял, что нравится Джубалу. Видишь, альбом раскрывается в трех местах, и на эту страницу смотрели чаще, чем на две другие. Вот, посмотри, вторая — «Павшая кариатида, придавленная камнем»; Джубал смотрит на нее почти так же часто, но Майк выбрал самую его любимую.
— Я ее куплю, — решительно заявил Майк.
Сотрудник парижского музея Родена, куда позвонила Энн, не расхохотался — ему не позволила французская галантность. Продать один из шедевров Мастера? Дорогая мадам, они не только не продаются, но даже и не репродуцируются. Non, non, non! Quelle idee![131]
Но Человек с Марса — это Человек с Марса, для него и невозможное возможно; Энн связалась с Бредли. Все было улажено за два дня; в качестве любезности французского правительства — и под обещание никогда не экспонировать подарок на выставке — Майк получит полноразмерную, факсимильно точную бронзовую фотопантограмму скульптуры «Та, что была прежде Прекрасной Оружейницей»[132].
Джилл помогла Майку подобрать подарки для остальных девушек, а когда тот спросил, что купить ей самой, сказала: «Ничего».
Майк уже начал понимать, что в английском языке есть такие глубины, к которым надо подбираться осторожно; хотя братья по воде и говорят правильно, бывают случаи, когда один из них говорит правильнее, чем другие[133]. Он пошел советоваться с Энн.
— Ну конечно же, дорогой, как еще могла она ответить? Но ты все равно сделай ей какой-нибудь подарок. Хм-м…
Одежду и украшения Энн покупать не советовала, но ее выбор поверг Майка в полное недоумение — Джилл и так пахла совершенно правильно, как и должна пахнуть Джилл.
Миниатюрность и совершенно очевидная незначительность доставленного по почте подарка только увеличили это недоумение, а когда Энн предложила Майку понюхать коробочку, тот окончательно понял, что делает ошибку: этот резкий запах ничем не напоминал Джилл.
Однако Джилл пришла от духов в восторг и бросилась своему щедрому пациенту на шею; целуясь с ней, Майк грокнул, что подарок все-таки правильный и что благодаря ему они с Джилл взрастили еще большую близость.
Духи произвели совершенно неожиданный эффект; за ужином выяснилось, что Джилл все равно пахнет как Джилл, но только еще восхитительнее. А уж совсем загадочным оказалось поведение Доркас, которая поцеловала Майка и прошептала: «Милый, этот пеньюар — просто чудо… но все равно, подари когда-нибудь и мне духи».
Майк не мог грокнуть — она же пахнет совсем не как Джилл, и духи ей не подойдут… да ему и не хотелось, чтобы Доркас пахла как Джилл, пусть Доркас пахнет как Доркас.
— Ты, кошка драная, — вмешался Джубал, — отстань от мальчонки, за столом нужно есть, а не лизаться. И нечего выцыганивать у Майка эту французскую вонь — от тебя и так несет, словно из марсельского борделя.
— А ты, начальничек, не совал бы свой длинный нос куда не просят.
Везде сплошные загадки — и что Джилл может пахнуть еще сильнее, чем Джилл… и что Доркас хочет пахнуть как Джилл, когда она пахнет как Доркас… и что Джубал сказал, что Доркас — драная кошка. С кошками, а точнее, с одним котом Майк успел уже познакомиться. Кот этот проживал в усадьбе Джубала (не как домашнее животное, а в качестве совладельца). Иногда он приближался к дому и милостиво принимал какое-нибудь людское подношение. Кот и Майк отлично грокали друг друга; плотоядные мысли этого весьма самостоятельного животного нравились Майку и казались вполне марсианскими. Он быстро выяснил, что имя кота (Фридрих Вильгельм Ницше) не настоящее, но никому об этом не рассказал, потому что не мог произнести настоящее имя, а только слышал его в голове.
Кот бывал иногда «драный», но ведь Доркас — совсем не драная и не похожа на кота ни размерами, ни цветом, ни запахом, ни голосом.
Давание подарков оказалось очень хорошим делом; кроме того, оно позволило Майку прочувствовать истинную ценность денег. Но ему хотелось грокнуть и многие другие вещи — и он о них не забывал. Джубал уже получил от сенатора Буна два письма — и дважды его вежливо отшил, никому о том не сообщая; Майк не тревожился, при его отношении ко времени «ближайшее воскресенье» совсем не являлось какой-то определенной датой. Однако следующее приглашение было адресовано прямо «мистеру Валентайну Майклу Смиту» — Верховный епископ Дигби не переставал дергать Буна, к тому же тот и сам уже догадывался, что Джубал тянет волынку.
Майк отнес приглашение Джубалу.
— Ну так что? — страдальчески поморщился Джубал. — Хочешь ты съездить к ним или не хочешь? Ты же, в общем-то, не нанимался — мы вполне можем послать их к чертовой бабушке.
В следующее воскресенье рано утром рядом с домом приземлилась машина с шашечками и живым водителем (Харшоу напрочь не доверял новомодным роботакси). Майк, Джубал и Джилл направлялись в принадлежащий Церкви Нового Откровения храм Архангела Фостера.
Всю дорогу Джубал пытался предостеречь Майка, однако Майк так и не понял, против чего именно. Он слушал каждое слово — но ведь проплывавшие внизу картины требовали полного внимания, так что приходилось идти на компромисс и откладывать все услышанное в памяти.
— Слушай, сынок, — увещевал его Джубал, — эти самые фостериты — им же нужны твои деньги. Ну и конечно же престиж — вон, даже сам Человек с Марса и тот принял нашу веру. Они возьмутся за тебя всерьез — но ты держись.
— Прошу прощения?
— Кой хрен, да ты меня совсем не слушаешь!
— Извини, пожалуйста.
— Ну… давай попробуем так. Религия — большое утешение для большого числа людей; кроме того, нельзя отрицать возможности, что где-то там какая-то там религия является Абсолютной Истиной. Но очень часто религиозность человека — всего лишь способ потешить свое самомнение, не имея к тому ровно никаких оснований. Церковь, в которой воспитывали меня с детства, заверяла меня, что я — лучше большинства остальных, что я «спасусь», а они «будут прокляты», мы живем в благодати, а все остальные — «язычники» и «еретики». Вот, скажем, наш брат Махмуд для них — «язычник». Невежественные охламоны, мывшиеся раз, наверное, в год и сеявшие свою кукурузу по фазам Луны, — они имели наглость утверждать, что знают все ответы на главные вопросы мироздания. И это давало им право смотреть на чужаков сверху вниз. Мы пели гимны, полные дурацкого высокомерия, восхваляли фактически не Господа, а самих себя, — как это ловко мы к Нему примазались, как уютно устроились, и как высоко ценит Он нас, и что схлопочут все остальные, когда наступит Судный День. Мы, видите ли, обладали единственной подлинной — прямо от Лидии Пинкхэм[134]