стул с жесткой спинкой, столик для еды, торшер. Она помнила эти предметы с детства, однако давным-давно оставила их позади, привыкла к уюту, и теперь обстановка воспринималась не спартанской, а тюремной. Ни радио, ни телевизора, ни компьютера, ни полок с книгами. Свет падал из яркого квадрата в потолке. Джоан подошла к задернутым шторам и раздвинула их. Она не надеялась – знала: за шторами нет окна, там лишь нарисованная картинка с зелеными волнистыми холмами, голубым небом и улыбчивым желтым солнцем.
Казалось, она буквально только что ушла с фестиваля, оставив Гэри с друзьями у костра наблюдать, как пылает и распадается Горящий человек. Сколько же времени прошло на самом деле? Несколько часов? Суток?
Ей хотелось в туалет, однако единственная дверь была на замке.
– Выпустите меня! Эй! Кто-нибудь! Выпустите меня!
Никакого ответа или реакции.
В дальнем углу комнаты стояла металлическая «утка». Джоан помнила и ее тоже.
«Ни за что, – подумала она. – Я не смогу».
И все же смогла.
Позже ей принесла еду девочка из числа Детей. Длинные костлявые руки и ноги, обмякшие черты лица делали ее похожей на других, кого Джоан видела раньше. Девочка явилась не с подносом, а с холщовым мешком, из которого достала завернутый в грязную фольгу бутерброд с курятиной, морковку, яблоко и стеклянную бутылку, наполненную непрозрачным яблочным соком. С девочкой пришел старик. Он остановился на пороге с явной целью – не позволить Джоан сбежать. Пришедшие были одеты в домотканую одежду, знакомую ей по детским воспоминаниям. У Джоан поползли мурашки по коже от одного вида этой одежды. Вскоре ее заставят снять джинсы с блузкой и сшить себе такую же.
Джоан страстно захотелось вырваться из западни, оттолкнуть девочку и старика и выскочить за дверь. Но в таком состоянии далеко не уйдешь. Ее поймают и накажут. Джоан хорошо изучила порядки Дома. Сначала надо укрепить доверие к себе – и только потом пытаться бежать или связаться с кем-нибудь. Если за ней прекратят постоянное наблюдение, это даст небольшое преимущество, способное отделить успех от неудачи.
Девочка все время молчала и не ответила даже на «спасибо». Возможно, она была из тех Детей, что не умели разговаривать. Пытаясь перехватить взгляд мужчины на пороге, Джоан улыбнулась ему открытой, любезной улыбкой, но тот стоял как истукан. Девочка разложила еду на небольшом столе, а затем она и старик покинули комнату. В наступившей тишине громко щелкнул замок.
Джоан решила не сдаваться на милость похитителей, но ей требовалась пища, энергия, поэтому она придвинула стул к столику и жадно принялась за еду. Вкус был так себе, а яблочный сок оказался настолько противным, что, отхлебнув, Джоан тут же его выплюнула. В сок могли подмешать наркотик, лучше не пить.
После еды думать стало легче, хотя пульсирующая головная боль все еще не проходила. Хотелось надеяться, что на фестивале кто-то из Дома заметил ее случайно, однако вероятность такого расклада равнялась нулю. Нет, ее определенно выследили, причем невозможно сказать, как долго предварительно вели наблюдение.
Джоан поежилась, обхватила плечи руками. Интересно, родителей тоже нашли?
Может быть, их тоже похитили?
Или…
Она заплакала, сразу взяла себя в руки и вытерла слезы, не успевшие скатиться с ресниц. Не время. Нельзя терять выдержку – иначе о побеге можно забыть.
Джоан взглянула на фотографию в рамке на стене. Она еще раз мысленно заверила себя, что Отец не разрешил бы убить Гэри и его друзей. Но этот, постаревший, Отец не был похож на того, которого она знала. Взгляд стал не жестче – Отец всегда был жестким человеком, – а более жестоким. Такой способен совершать поступки не потому, что иначе нельзя, а потому, что так ему угодно.
Неужели друзей все-таки убили?
Нет. Их могли одурманить, как ее, временно вывести из строя, чтобы не мешали похищению, но вряд ли им причинили непоправимый ущерб. Джоан стало легче от мысли, что друзья на свободе и понимают: с ней случилось что-то неладное. Гэри не успокоится, пока не найдет ее, даже если нужно будет дойти до ФБР.
А если Гэри с друзьями не на свободе?
Что, если их тоже сюда привезли и держат по отдельности? Промыли им мозги, избили, заставили покориться – прямо за этой дверью, в соседней по коридору комнате?
Джоан впилась глазами в портрет белобородого Отца.
Этот может.
Пленница утратила чувство времени, ей казалось, что она обдумывает тему, заходя то с одной стороны, то с другой, уже несколько часов. В отсутствие внешних стимулов разум перебирал различные варианты, пытаясь нарисовать картину того, что произошло с друзьями, семьей, Гэри. Джоан понимала, что всё это – фокусы Отца, ее специально оставили одну, чтобы помучилась, однако ничего не могла с собой поделать. Поэтому, услышав звук поворачивающегося ключа в замке, она почувствовала облегчение.
Дверь открылась. На этот раз девочка принесла в своем мешке кусок холодной вареной говядины, ломоть свежеиспеченного хлеба, еще одну морковку и новую бутылку яблочного сока. Вместе с едой принесли книгу – Библию по версии Отца. Джоан охватило желание зашвырнуть ее в угол, утопить в наполовину заполненной «утке», но она совладала с собой, взяла книгу из рук девочки и поблагодарила.
Девочка улыбнулась, обнажив два ряда исключительно мелких, похожих на мятное драже зубов. Хотя на вид ей было пятнадцать-шестнадцать лет, она, похоже, сохранила молочные зубы, на месте которых так и не выросли настоящие.
На этот раз девочка пришла без старика. Джоан догадалась – ее проверяют. Поэтому она не попыталась улизнуть и не стала ничего спрашивать, попросту приняла еду и Библию и помахала на прощание рукой, когда девочка, пятясь, вышла и закрыла за собой дверь.
Постоянный зверский голод – явное последствие наркотического опьянения. Жажда тоже мучила; как бы Джоан ни сомневалась по поводу яблочного сока, пришлось его выпить. Она съела все, что ей принесли, и несколько минут прислушивалась к своему организму – не происходят ли в нем какие-либо эмоциональные изменения. Ничего не почувствовав, отхлебнула новую порцию сока и снова сделала паузу.
Постепенно она допила всю бутылку. Жажда и голод не ослабевали, ей казалось, что эти ощущения у нее вызывают нарочно.
Все может быть.
Отец никогда ничего не делал без умысла, не допускал случайностей.
Примерно через полчаса свет начал меркнуть, день подходил к концу, Джоан не стала дожидаться полной темноты и легла в постель. Можно включить лампу в углу, но что проку? Она здесь одна, и заняться нечем. К тому же она устала, хотя понятия не имела, чем была вызвана усталость – наркотиками, сенсорной депривацией или естественной реакцией организма.
Где сейчас Гэри? Что с ним? Увидит ли она его еще когда-нибудь?
В кромешной темноте на глаза Джоан навернулись слезы. Она произнесла вслух: «Гэри». Звук имени любимого успокаивал, отгонял ощущение одиночества, но в то же время наполнял душу тоской столь глубокой, что беззвучные слезы сменились всхлипами, а те – рыданиями.
Наплакавшись, она заснула.
А засыпая, повторяла: «Гэри, Гэри, Гэри…»
Пошел второй день.
Или который? Джоан не позволяли даже выглянуть наружу, все время держали взаперти. Хотя ей исправно носили завтраки, обеды и ужины, промежутки между ними могли быть произвольными: ужин – через шесть часов после обеда, завтрак – через час после ужина. Нельзя было также исключить, что завтрак подавали в четыре пополудни, а обед – в полночь.
От Отца всякого можно ожидать.
Позавтракав, Джоан со скуки взяла Библию, остановилась у занавесок, как будто за ними находилось настоящее окно, и наугад раскрыла книгу – на странице с наставлением родителям насмерть забивать непослушных детей камнями. Она тут же захлопнула Библию. По спине пробежал холодок – память о кошмаре, в котором она и ее родители пребывали каждый день, пока не сбежали из Дома. А ведь пять лет уже прошло… Джоан успела привыкнуть к жизни во внешнем мире и позабыть порядки Дома.
Джоан оглянулась на стол, где рядом с крошками от поджаренного хлеба и пустой бутылкой из-под сока лежал молитвенный свиток. Его принес доставивший завтрак мальчик. Как и девочка, он был из числа Детей. Одна его нога была длиннее другой, голова – слишком большая для его возраста.
От воспоминаний о Детях стало совсем жутко.
Джоан вернулась к столу, бросив Библию прямо на хлебные крошки. Хотя Отец убеждал, что Библия – основа всего, Святое Писание ее не увлекало. С одной стороны, в нем было слишком много противоречий. Джоан, к примеру, отказывалась принять на веру историю Исхода. Сохранив свою религию в тысячелетнем рабстве, увидев, как расступается Красное море, как падает с небес манна, богоизбранный народ вдруг забыл Творца и начал поклоняться золотому тельцу? И все из-за того, что Моисей не торопился спускаться с горы? Ерунда какая-то. А еще дикие выдумки про Адама и Еву, которых Бог якобы изгнал из рая, испугавшись, что они посягнут на его власть. В странном разговоре с кем-то третьим – другим богом? – Он говорит: люди вкусили плод с древа познания и научились различать добро и зло, пришлось их выгнать, пока те не успели добраться до древа жизни и обрести еще и бессмертие.
Нет, Библии она не верила.
А вот свитки имели над ней определенную власть. Молитвы звучали подчас жестко, даже грубо, зато содержали лишь обращения и просьбы, никаких легенд, и подчас приносили желаемый результат. Это вызывало к ним уважение. Джоан, помедлив, взяла со стола один из свитков, развернула его и по привычке прочитала молитву вслух:
«О Господь, Отец наш! Хвала Тебе за мое спасение от Чужаков. Прости меня за потакание злу, позволь мне еще раз узреть свет. Прими меня обратно в недро любви Твоей. Прокляни Чужаков навечно, дай мне защиту здесь, в Доме Твоем, во веки веков. Аминь».
Едва она закончила читать молитву, дверь открылась, и на пороге появился улыбающийся Авессалом. Словно он ждал за дверью, пока Джоан покончит с молитвой, и только ее прочтение позволило старцу войти. Джоан почти забыла о нем с тех пор, как родители увезли ее из Дома, и несколько опешила, ощутив теплую волну ностальгии. Подобно Отцу, Авессалом выглядел старше, чем прежде, зато искренне улыбался, а его глаза сияли добротой. Из памяти всплыла картинка: Авессалом, завязывающий обувь пяти-шестилетней Джоан, вытирающий толстым грубым пальцем слезы с ее щек, советующий не обращать внимания на озорного мальчишку Луку…