Дмитрий Иванович пытался упирать на факты, такие, как сундучок с золотыми зубами, но жандарм не унимался. Похоже, он интуитивно почувствовал, что я что-то скрываю, и вцепился в это подозрение, как в спасительный круг. Если подвести меня под монастырь, отчет с визой видока можно выбросить в мусорку. Не самая приятная для меня ситуация.
— Господина Силаева уже проверял судебный ведун, — использовал Дмитрий Иванович очередной довод, чтобы урезонить жандарма.
— Это не значит, что сейчас он не врет. Почему не хочет отвечать на мои вопросы?
То ли мой начальник выдохся, то ли разделял сомнения ротмистра и этот довод показался ему весомым. Они оба посмотрели на меня.
— А это вообще допрос? — спросил я, стараясь побыстрее закончить с неприятной беседой.
— Нет, пока это лишь простой разговор, — с не понравившейся мне издевкой ответил ротмистр.
— Тогда я не вижу смысла в нашей беседе. Все равно вы мне не поверите. Придется вам вызвать судебного ведуна.
Похоже, попытка повторить маневр профессора была не очень разумной, что сразу стало понятно по перекошенной улыбке жандарма.
— Так я и сделаю.
— На это вам нужно дозволение судьи, — вмешался в нашу грызню Дмитрий Иванович.
— И оно у меня есть. — В голосе жандарма появилось торжество. — Извольте ознакомиться.
Он передал следователю бумагу из папки и, что самое интересное, совершенно успокоился. Похоже, весь этот спектакль был нужен для того, чтобы я ушел, так сказать, в отказ.
Судя по вытянувшемуся лицу читающего документ следователя, в документе было что-то сказано о моем препятствовании следственным мероприятиям.
Да уж, похоже, меня развели как пацана. Неприятно.
— И пока мы дожидаемся появления судебного ведуна, господин коллежский секретарь побудет в нашей управе, — явно наслаждаясь процессом, резюмировал жандарм.
— Нет. — Растерянность мгновенно слетела с Дмитрия Ивановича, и его голос зазвенел сталью. — В сем предписании о содержании под стражей ничего не сказано.
— Я как глава жандармского управления Топинска имею право заключить под стражу любого…
— …работника завода или горожанина, причастного к событиям, связанным с деятельностью завода, — жестко оборвал ротмистра следователь. — На служащих полицейской управы ваши полномочия не распространяются.
— Тогда пусть он сидит в вашей камере под стражей моих людей.
По лицу Дмитрия Ивановича было видно, что он испытывает огромное желание послать жандарма в далекое пешее путешествие, но, увы, не может этого сделать. Не факт, что полицмейстер поддержит его агрессивные действия, особенно если в деле фигурировала санкция судьи.
— Игнат Дормидонтович отправится к себе домой и даст слово офицера не покидать здания до дальнейших предписаний, — отчеканил мой начальник.
Ротмистр скривился, как от зубной боли, но, видно, решил, что конечный результат дороже сиюминутного и мелочного триумфа.
— Хорошо, но мои люди за ним присмотрят.
— Я не вправе приказывать жандармам и тем более препятствовать им, коли они действуют в рамках закона и хотят немного померзнуть, — развел руками следователь, явно уставший от этого разговора.
Когда жандарм, громко хлопнув дверью, удалился, Дмитрий Иванович подошел ко мне:
— Игнат, постарайтесь не делать глупостей. Положение очень сложное. Тут либо пострадаете вы, либо ротмистр. И боюсь, что случиться может всякое. Меня сильно беспокоит предписание судьи. Что-то раньше я не замечал за Виктором Игоревичем особой любви к жандармам. Это как-то связано с Елизаветой Викторовной?
— Возможно.
— Игнат Дормидонтович, я же вас предупреждал, — укоризненно покачал головой следователь.
— Дмитрий Иванович, поверьте, моей вины в этом нет. Я ничем не способствовал вспыхнувшим ко мне чувствам Елизаветы Викторовны. Мало того, именно моя осторожность и неприятие этих чувств вызвали ее негативную реакцию. Но ума не приложу, как это может быть связано с предписанием судьи.
— Очень даже может быть, — вздохнув, сказал Дмитрий Иванович, — я ведь говорил вам, что судья души не чает в своей доченьке? Боюсь, теперь вам придется пожинать плоды ее страстей. Хорошо, ступайте-ка вы домой и не покидайте его до дальнейших указаний. Знаю, у вас живет мальчонка, вот на него и переложите все перемещения по городу. Полагаюсь на ваше благоразумие.
— Конечно, — со всей серьезностью ответил я следователю.
Домой меня доставили служебные сани, и путь этот оказался довольно быстрым, так как был смазан размышлениями.
Влип я, конечно, по самое не балуй, но в принципе все не так страшно, как выглядит. Для видока лжесвидетельство в буквальном смысле смерти подобно, но в том-то и дело, что присяги я не нарушал. В уставе видоков сказано, что нельзя лгать во время дачи показаний в суде. За недомолвки в отчете по головке не погладят, но все равно там изложена одна лишь правда. Также на меня работало негласное правило в отношении стриг. Когда есть доказательства душегубства в исполнении стриги, его убийцу если и ищут, то не очень усердно. Дмитрий Иванович изначально не стал выпытывать у меня подробности о ведьме. Ему хватило того, что ее лицо в моем видении было закрыто. Конечно, если ротмистр прознает о моем знакомстве с Эммой, то вцепится в него как бульдог, но только для того, чтобы подвергнуть сомнению мое свидетельство о принадлежности бирюка к племени стриг.
В принципе, если грамотно повести себя при освидетельствовании судебным ведуном, можно вообще выйти сухим из воды. В крайнем случае сдам Эмму, тут уж не до романтического геройства. Можно заявить, что на момент написания отчета ее личность мне была неизвестна. При этом я буду абсолютно честен, что и подтвердит артефакт ведуна.
Немного успокоившись, я попрощался с городовым и вошел внутрь нашей каланчи. А внутри меня ждал форменный бедлам. С первого взгляда казалось, что здесь провели самый настоящий обыск.
— Осип, что здесь случилось? — спросил я у Чижа, который старался навести порядок.
— Кузьмич малость поозоровал, — небрежно отмахнулся малец, да еще довольно улыбнулся. — Ох, как они выскочили из дома, когда к двери полетела лавка.
Да уж, силен домовой — вернувшаяся к печи лавка весила килограммов пятнадцать. Сейчас свободного энергента не было ни видно ни слышно — умаялся, бедолага. Похоже, он ушел в глухое подполье, вон даже его игрушки исчезли с елки, и, кажется, прихватил еще парочку лишних.
Ну и пусть его, не жалко.
Как вишенка на торте не самого приятного дня стал явившийся под вечер хмурый как туча Евсей. Немного потоптавшись у порога, неожиданно оробевший казак прошел к печи и уселся на ту самую летающую лавку. Уселся и минут десять молчал. Пришлось начинать разговор мне:
— Был у Демьяна?
— Да.
— Как он?
— Живой, — с раздражающей монотонностью ответил Евсей.
— А где Григорий?
— Там.
— Евсей! — не выдержал я. — Что ты заладил, как филин. Говори как есть.
— Не стал со мной разговаривать Гриня. Обиделся и на меня, и на вас. Уезжает он завтра, чтобы рассказать о моем проступке кругу старшин.
— Вы же вроде друзья? — удивился я такому повороту сюжета.
— Куда там! — поник здоровяк. — Присматривали они за мной.
Еще минут пять казак помолчал, а затем, видно, решил, что сегодня у нас день откровений:
— Оплошал я в своей сотне. Напился до чертиков и порешил в драке казака. Он тоже был еще тот колобродник, потому я и жив-то до сих пор. Да еще благодаря доброй памяти о батьке моем. Но сказали, что это последнее упреждение. Коли оступлюсь еще, лягу в сыру землю. Вот и оступился.
— Это как, без суда и закона?
— У нас свои законы, ваше благородие. Как и у вас. Я свою вину ведаю, оставил товарищей ради добычи, теперь рассчитаюсь за это кровью.
— И ничего сделать нельзя?
— Ничего. — Грусть сползла с лица казака. Ее сменило мрачное спокойствие и обреченность. — Пока я на службе, тронуть меня нельзя. Но доедет Григорий до старшин — и они пришлют сюда замену. Тогда за мной и явится кто-то из характерников.
— А разве характерники не у запорожцев?
— Вот запорожец за мной и приедет, чтобы свои рук не марали.
— А пока ты на службе, тебя трогать нельзя? — уточнил я, уже приняв решение попытаться помочь казаку.
Иметь под рукой обязанного тебе оборотня очень неплохое вложение усилий и, возможно, средств.
— Нельзя, но не возьмет меня никто на государеву службу без ведома круга.
— Ну это еще не факт, — проворчал я, а затем добавил громче: — Что бог даст, то и будет, а пока давай ужинать и спать. Все равно нам больше нечем заняться.
Глава 6
За два следующих дня по решению навалившихся проблем ничего толкового мне в голову не пришло. А на третий, как в сказке, особенно учитывая то, что было это в самый канун Нового года, события пошли по самому непредсказуемому варианту.
Часов в десять, когда мы от безделья пили чай в дежурке, весь в снегу, как выбравшийся из берлоги шатун, к нам в гости завалился сам Дмитрий Иванович.
— Ну что приуныли, господа затворники? — с широкой улыбкой спросил следователь.
И эта улыбка вселила в меня робкую надежду.
— Проходите, Дмитрий Иванович, — сделал я приглашающий жест. — Хотите чаю?
— Не откажусь. Погодка снаружи аховая. Разошелся снеговей не на шутку.
Сняв утепленную шинель, следователь присел за стол. Он сам приготовил себе напиток, воспользовавшись заварником и краником пышущего жаром самовара. И только полностью согревшись, перешел к делу. Чиж как мышка затих на лавке у печки, но проявлял к разговору значительно большее внимание, чем апатичный Евсей. Казак в последние дни сильно сдал, даже перестал бриться.
— Готовьтесь, Игнат Дормидонтович, вам предстоит путешествие в Омск. Пришел вызов из канцелярии генерал-губернатора.
— Это связано с делом кукловода?
— Удивительно, но нет. Я не знаю, что именно там случилось, но омской полиции потребовались услуги видока.