Машина вписалась в фигурный фонарный столб, и я даже выставила вперед правую руку, чтобы она приняла на себя основной удар. Иначе бы мне просто вмяло нос и изуродовало лицо до полной неузнаваемости.
Впрочем, мне и без того стало дурно.
Дэпээсник подскочил к машине и, рванув дверь на себя, грубо схватил меня за руку. Едва не сломав мне пальцы, он выволакивал меня из салона, злобно ругаясь. При этом он костерил меня «пьяной жабой» и грозил «пожизненным расстрелом». Оглушенная, в крови и в полуобморочном состянии, я мало понимала, что со мной происходит и куда меня тащат. Голова вяло болталась, как набитая опилками башка куклы, то валясь подбородком на грудь, то стукаясь затылком и висками практически обо все подряд.
– Ах ты, сука! – приговаривал мент. – Олег, ты глянь на эту проститутку! Вот жаба! Жаба! Ну ничего, ты у меня легко не отделаешься, коррова!
– Да че там, каэшна-а, базарить? – встрял второй. – Недаром говорится в поговорке, каэ-эшна-а: за рулем… – это не езда. Каэ-э-эшна!
В тот момент я, понятно, была не способна оценить этот замечательный образец ментовского юмора. Но зато я услышала вопль мента, который держал меня:
– Слышь, вот это наглухо!.. Да ты глянь, грузовик… а-а-а, черрт!!
Омерзительный звук пронзил воздух. Пронзительный вой тормозов мог бы поднять на дыбы целый табун бешеных лошадей. С треском рухнул сломавшийся пополам молодой тополь. Его раскидистая зеленая крона прошелестела в воздухе и рухнула прямо на крышу моей машины.
Листья и ветви больно хлестнули меня по лицу. Я взмахнула руками, отстраняясь от мента, и угодила костяшками пальцев во что-то теплое и влажное. Потный лоб дэпээсника, с отвращением поняла я.
– Да она, жаба, еще и по харе меня хлестнула!..
Тупая боль пронизала мое тело, но я не упала, напротив – я выпрямилась, мною уже овладела всепожирающая, почти животная злоба. Да что же это – я сумела оторваться от преследователей, я почти обезопасила себя, а тут меня хватают, как последнюю преступницу, только за то, что я спасала свою жизнь?!
– Вы что оборзели?! Не за ту меня… при-ня-ли… – взвизгнула я, но тут же мой затравленный взгляд засек в нескольких метрах серый корпус грузовика, врезавшегося в рухнувший ствол тополя. Грузовик был почти полностью скрыт кроной дерева. Кто-то натужно орал: «Опять ларе-ок свистнули!»
Листья тополя зашевелились, ветвь обхватила дрожащая рука, затем из кабины разбитого грузовика выпал человек с окровавленным лицом. Он попытался ползти, но тут же получил удар по ребрам от мента и застыл на земле неподвижной изогнутой горкой.
…Я еще успела заметить, что второй дэпээсник, выволокший меня из салона, поднял руку, в которой я увидела табельное оружие. Он целился в меня.
А в моей руке все еще оставалась «беретта», из которой я отстреливалась там, во дворе Ксении.
Господи, она, «беретта», была там же…
Я хотела выронить пистолет и сказать, что произошла ошибка, что меня хотели убить и я нарушила все мыслимые правила вождения только из желания спасти свою жизнь, – но вместо этого кто-то каркнул чужим голосом, мелькнули чьи-то серые, как мостовая, лица, наверное – случайных прохожих… а потом стремительно приблизились плиты мостовой. Во лбу, в переносице, в надбровных дугах закипела ослепительная боль…
За что? Сколько же можно этих приключений с нелепыми комиксными трюками? Зачем на меня кидаются эти люди с нашивкой ДПС на рукаве?
Как оказалось, со стороны все выглядело иначе. Рассказали – позже – свидетели. Они видели, как высокая стройная девушка в обтягивающих серых джинсах и тонком белом свитере, с испачканным кровью лицом, к которому липли растрепавшиеся волосы, стояла, придерживаясь за свою машину, вдруг прохрипела что-то невразумительное… и неожиданно вскинула на милиционера пистолет. Зачем, зачем она сделала это?
А из-за спины этой коварной девушки, как черт из табакерки, вынырнул второй милиционер и одним четким ударом тяжелой резиновой дубинки саданул по изящной головке – по ветру взметнулись каштановые волосы…
Все сбилось в один слипшийся ком.
Мне снились одни и те же сны, посещали одни и те же видения, словно кто-то назойливо раз за разом демонстрировал мне одну и ту же запись. В снах из серой глины пучились чьи-то глаза, падали деревья и горели искореженные груды железа. Бетонные коробки подъездов – большое треснувшее сердце полумертвого титана пульсировало и сжималось, не умирая, кто-то бешено визжал, дыбился надо мной, а над всем этим висело белое лицо, знакомое и страшное, с залегшими в углах глаз багровыми тенями.
Кто-то приходил и уходил, мелькали тени; вспомнился, привиделся вдруг отец и учитель Акира – как карты из огромной колоды, выпадали те или иные моменты моей жизни.
Я попыталась открыть глаза. Я еще не могла понять, проснулась ли, очнулась ли я или вновь накатил прихотливый заворот нового бредового видения, которое сложно отличить от действительности.
Кто-то сидел рядом, слов я не могла разобрать, но то, что мне что-то говорили, не вызывало сомнений. Голос был далеким, но вдруг он приблизился до устрашающей, непривычной отчетливости.
– Что?.. Что… я?
Сверху протекло:
– Вы в палате. В больнице, Мария. Вы уже вторую неделю в больнице. Вы не помните?
– Н-нет, а… я…
– Вы попали в серьезную аварию. Автокатастрофа, ДТП. Вас отвезли в больницу. Боролись за вашу жизнь.
– И… как?
– Вы живы.
– Это я поняла. Что гово… рят?
– Доктор сказал, что он не видел такого живучего организма, как у вас. Он сказал, что после такой тяжелой травмы, какая была у вас, многие восстанавливаются месяцами или вообще остаются калеками на всю жизнь. А вы восстанавливаетесь потрясающе.
Во рту тяжело повернулся язык.
– Вы кто? Сестра?
Мне ответили вопросом:
– Значит, Мария, вы меня не узнаете?
– Гм… а должна? Должна… узнать?
– Да вроде бы должны. Я ведь последний человек, с кем вы говорили перед случившимся с вами несчастьем. Я ждала, пока вы придете в себя. У меня есть к вам разговор.
– А-а…
Сознание осыпалось на меня, как тяжелый белый бархан в пустыне на одинокого путника. Кажется, только сейчас я по-настоящему приоткрыла глаза и влилась в реальность.
И мне удалось узнать человека, сидевшего у моей постели.
Это была Ксения Кристалинская.
– Я рада, – сказала она. – Вы наконец-то пришли в себя, Мария. Все получилось так… так глупо, так нелепо. Мне жаль, мне искренне жаль. Вы понимаете меня, Мария? Слышите меня?
– Слышу, – ответила я. – Слышу, Ксения. Вы что тут?.. Вы?..
Ксения ответила:
– Решила вас навестить. Вы, наверное, подумали… впрочем, верно, не время вам что-либо объяснять. Вы еще слабы. Я принесла вам апельсинов. И еще гранат. Там, в тумбочке, потом посмотрите. Только опять их, наверное, врачи возьмут, как в прошлые мои посещения. Им же надо чем-то спирт закусывать, правда?
Я попыталась улыбнуться. В скуле возникла тупая боль, как будто туда уперли что-то тяжелое, теплое, как отогретую в руке свинчатку.
– А вы много раз уже были? – пробормотала я. Лицо Ксении снова начало расплываться у меня перед глазами, как отражение в воде, куда бросили камень.
– Да. К вам еще заходил какой-то мужчина, очень лохматый, и с женщиной, такой бледной, словно она никогда не видела солнца.
– А, это, верно, мой босс и его жена Валентина, – уголком губ улыбнулась я, помня, что это причиняет мне боль. И вспомнила о той боли, во сне, когда мне казалось, будто бархатные глаза Ксении давят на мои глазницы.
– А как там Алексей? – выговорила я.
Ксения повернулась ко мне вполоборота.
– Алексей? – неожиданно резко проговорила она. – Да что с ним может случиться? Тут к вам, Мария, приходила мамаша Алексея и разговаривала с вами, будто вы могли ее слышать. Была в своем репертуаре, сетовала, что неудачно вложила в вас деньги. Мол, ваша контора плохо работает.
– Пло… хо?
– Вот именно. Что же касается Алексея, то у него через полторы недели суд.
– Через полторы недели? Так скоро?
– А что вы хотели? Суду, кажется, хорошо заплачено, чтобы… чтобы все произошло скоро. Суд скорый и неправый. Все та же комедия со взятками и подкупом. Только платят, кажется, не те, кто играет в пользу Алексея. Вот такие дела, Мария. Так что ничего радостного, понимаете?
Я тут же вспомнила о сумме в двадцать пять тысяч долларов, полученных Ксенией от Туманова, и во мне проснулось, заворошилось нехорошее воспоминание о том жутком дне. Накаленный асфальт, крона рухнувшего дерева, матерные вопли ментов и – мысль о том, что это она, Ксения. Что это она уничтожила, заказала меня. Что это все из-за нее…
Зачем же она теперь явилась? Виновная вряд ли бы пришла, да… Странная женщина. Странная и – опасная. Очень опасная, я это чувствую спинным мозгом и – тем не менее – мирюсь с ее присутствием в палате.
– Ксения, я чувствую себя прилично, – сказала я, бессовестно попирая истину, – и хотела бы спросить у вас кое-что. Ксения, я буду говорить прямо… ведь это вы навели на меня тех убийц? Которые стреляли в меня, гнались на машине… Ведь это вы сделали, не так ли?
Какое-то время она сидела молча, стараясь не глядеть на меня, потом заговорила:
– Я так и думала, что вы это скажете. Больше того – что я причастна к убийству Таннер и обвинению Алексея. Но вы этого не сказали. Пока не сказали. Ведь вы именно так и думаете, иначе не стали бы просить о встрече с Тумановым. Ведь вы считаете его моим подельником, не так ли?
– Быть может, – честно призналась я.
– Ну вот видите, – тихо произнесла она. – Вот что, Мария. Так вот, знайте – я тут ни при чем. Воля ваша, вы можете считать, что я вру, но это уже ваше дело. Моя совесть чиста.
Я долго лежала, не шевелясь. Она ждала, что я отвечу.
– Честно говоря, Ксения, мне хотелось бы верить вам, – наконец сказала я, – но не знаю… честно говоря, я сейчас мало что понимаю. Башка трещит. Верю – не верю… это как гадать на ромашке, а гадать я не люблю. Ксения, вы сказали, что я тут почти две недели, не так ли?