Я швырнула трубку. Перепутать автоответчик с живой Ксенией – это надо уметь!
Стоп. А может, это просто западня? Впрочем, мои соображения не меняют дела. Если я не выполню распоряжения Родиона и что-то из-за этого случится, то виноватой окажусь я. Ну что же, если он говорит, значит, у него есть на то основания. И ничего иного мне не остается. Все равно своих идей относительно того, что делать дальше, у меня не имелось.
Придется претворять в жизнь идеи босса, отсутствующего по непонятным и не желающим проясняться в моей голове обстоятельствам.
Это был сумасшедший вечер.
С моей работой я часто готовлюсь встретить опасность. Но давно уже не приходилось готовиться так напряженно, как к этому вечернему походу. После разговора с Родионом я странным образом – чем дальше, тем больше – чувствовала, что все проросшие между нами тогда, несколько часов назад, зерна доверия и даже сочувствия… все это было вымученным. Словно кто-то диктовал ей все обвинения в адрес Алексея – в убийстве Таннер, иных злодействах. Да и Родион Потапович сумел пробудить во мне пригасшие было сомнения и подозрительность.
Я снова не верила Ксении Кристалинской. Так странно – будто стою на краю ромашкового поля с цветком в руке и, обращаясь сама к себе, один за другим выдергиваю лепестки: верю – не верю.
А что в конце?
И этот Ельцов, о котором Ксения сказала, что не сможет жить с убийцей и подлецом… Я снова не верила, что он преступник. Что, если она оговаривала его снова – только на этот раз передо мной, а не перед судом!
Перед тем как войти в квартиру Ельцовых, я надела на руки специальные перчатки, не снижающие остроты осязания (так называемые киллерские). После этого я открыла дверь и замерла на пороге, прислушиваясь. Ничего…
Обычная теплая летняя ночь, стрекотали сверчки, откуда-то сверху доносился запинающийся пьяный голос – какой-то забулдыга препирался со своей благоверной. За какой-то дверью порыкивал кран, и только из квартиры Ксении Кристалинской не доносилось ни звука. Бархатная, глубокая тишина, как глаза странной и «чужой» женщины.
Я глубоко и бесшумно вдохнула и вошла в коридор. Квартира была пуста. Я не стала зажигать света, потому что довольно неплохо видела в темноте. Откровенно говоря, я не знала, что искать. Все, что могло касаться жизни Ксении и Алексея, она мне уже сказала и показала в порыве откровенности. Сейчас мне показалось, что это было очень давно – новая для меня, откровенная Ксения…
Я вошла в комнату, где мы еще недавно беседовали. И тут же увидела то, от чего у меня побежали по коже мурашки.
Неужели босс мог рассчитать, что я найду именно это? Ведь он не посвящен во все детали нашего разговора с Ксенией!
…Короче. Мне повезло (или, напротив, не повезло, к чему я больше склонялась впоследствии). Я увидела черный прямоугольник, матово отсвечивающий в темноте, по поверхности которого шли зеленые фосфоресцирующие крупные буквы: Д-Н-Е-В-Н-И-К.
Как будто нарочно положили, чтобы я на него сразу же наткнулась, а для верности еще светящиеся буквы сверху приляпали! Вроде как Стэплтон мазал морду своей собаки фосфором, чтобы представители семейства Баскервилей получше разглядели свое семейное проклятие!
Дневник, плотный томик в черной обложке, лежал на том самом столике, на котором еще недавно стоял графинчик с водкой – наше лекарство от стресса после взрыва.
Я опустилась на колени и, расположив томик так, чтобы он попал в полосу тусклого лунного света, льющегося из окна, отвернула обложку. На второй странице было написано: «Кристалинская, Ксюша Костиковна. Продолжение дневника – с 9 июня 2002 года».
Очень интересно. Хотя хотелось бы прочесть и более ранние откровения «Ксюши Костиковны» (почему-то не Ксении и не Константиновны – неужто самоирония?).
Я прищурилась и начала читать.
Оказалось достаточным прочесть первую страницу, чтобы вызвать у меня, не самой слабой женщины, реакцию, близкую к столбняку и тихой истерике. К тому же у Ксении оказался неплохой стиль.
«9 июня. На перепутье. Не знаю, как отнесется ко всему этому замыслу Владимир, впрочем, он знает, как с деньгами обращаться, чтобы они липли к рукам, в том числе – и от крови. Он вообще всегда был романтичным парнем.
Зато мой Леша Ельцов, по всей видимости, лишился последних огарков разума, когда понял, что ему в руки, совершенно без каких-то его заслуг и усилий, плывет такая сумма денег. Причем денег абсолютно халявных, которые особенно ценятся у нас на Руси. Наверное, ему не терпится. У него даже круги под глазами отпечатались, как будто он тяговый наркоман или у него не на шутку расшалилась печень.
Но я так не могу! Он забывается, он бредит вслух. Ударил меня по плечу за то, что я, видите ли, сказала, будто он похож на взъерошенную белую мышь. Впрочем, вряд ли – мышь. Мышь – это все-таки животное масштабное, вопреки размерам, вошедшее в фольклор. Достаточно вспомнить ту белую, что в греческом зале.
Скорее он смахивает на мышонка. Маленького, недолеченного. Думает, что его недооценили, кардинально недопоняли. Что он такой «лишний человек» вроде Онегина с Печориным. Дурак.
Мне нужно избавиться от него. Смахнуть, как смахивают пушинку с ресниц, которая раздражает глаз и мешает без досадных слез смотреть вокруг…
Впрочем, с ума не один Леша сходит. Сегодня едва не попала в погром на Манежной. У Грифа, кстати, сожгли машину. Весело, очень весело. Звонила подруга, Гульнара, мы с ней еще в Усть-Каменогорске общались. Сказала, что ее приняли, кажется, за японку и чуть не убили, потому что наша сборная по футболу, кажется, проиграла как раз Японии.
11 июня. Я пока что размышляю над тем, как наиболее точно определить дату операции. Все-таки в оперативных условиях любой штрих, любой взмах имеет значение, особенно если этот штрих, этот взмах обозначается скальпелем.
Мой Леша-мышонок боится, что от него уплывут деньги, запах которых только попал в его ноздри, а на вкус распробовать еще нельзя. По агентурным сведениям, милая Т.О. преодолела климактерический застой в мозгу и решила перекинуть свои старушечьи финансы в пользу этой стервы и шала <неразборчиво> Таннер.
Ну что ж, на ловца и зверь бежит.
Сегодня у меня был разговор с Куценко. Прикидывали то и се, хотя Жора, мне кажется, больше прицеливается, как ему уложить меня в постель. У них с Ельцовым соревнование, что ли, одних и тех же баб клеить?
Хотя что это я поставила себя в один ряд с Таннершей?
Ельцов жаловался, что его подарочный пес Бим подрывает кредит доверия у Т.О. Квартира у нее просто нереальная, а эта тупая тварь, этот Бим, бесчинствует по полной программе: дерет мебель, обои, грызет решительно все подряд. Да еще и гадит, пес такой, в социально значимых местах типа бильярдной и кухни.
Я, конечно, о Биме, а не о… гм.
Ельцов пришел накрученный, трясущийся, башка разбита, причем он побоялся сказать об этом Таннерше. И все потому, что домоправительница Таннер, эта идиотка Римка по прозвищу Деревянное Ухо, зарядила ему чем-то по башке. От души так врезала. Леша, верно, перепугался, что вся его гениальность от этой сковороды, что называется, сублимируется. Заперся в туалете, что-то там долго пыхтел и страдал, а потом объявил, что я тупая сука. Это в ответ на одну мою невинную фразу: «Леша, ну что ты там в туалете рукоблудствуешь, идем, я тебе помогу». Он там стихи писал, я это самое и имела в виду, а не то, что подумал он. Хотя у него стала рожа типичного идейного онаниста.
Он и сейчас, наверное, строчит-дрочит свои эпохальные стишки. Гений нашего времени. Лучше бы футбол посмотрел, честное слово, чем бумагу терзать. А на компьютере не пишет, только играет.
Звонил Владимир.
12 июня. У России – День независимости, а у Леши – день алкогольной зависимости, что, в сущности, очень хорошо сочетается. А вообще он жалкий трясущийся болван. Чем дальше, тем больше становится похож на плюшевую игрушку. Если бы деньги были оформлены на Туманова, то <нрзб> убил… и Римку, глухую суку, на довесок.
А Лешенька снова отличился, кинул в меня сковородой. Попал. Правда, не в меня, а в колонки компа, так что они полетели. Впрочем, он подслеповат, так что с него взять нечего.
Ходила в ночной клуб с Грифом. Он открыл новый клуб, предлагал конкретную работу, ну да я отказалась.
У меня более серьезные планы: готовлю свадьбу с Лешей. Адвокат составляет брачный контракт. Лишь бы эта жирная сучара Валентина Андреевна не напаскудила в своих лучших традициях.
Впрочем, Туманов решит. Чем больше я на него смотрю, тем больше понимаю, что он состоялся. Наконец состоялся. Когда я десять лет назад по малолетству выходила за него замуж, он был сопляк. Шарил руками по телу, говорил глупые слова. Хотя в постели и тогда был мужик настоящий, с огнем, с перцем и приправами острыми, не то что <неразборчиво>. А теперь он дозрел, закрепился, как фотоснимок, теперь его не столкнуть. Впрочем, я не хочу сходиться с ним вот такой – никакой, голозадой, на откуп. У меня тоже будут деньги, и тогда поговорим с Тумановым на равных.
Хотя Вову тоже нужно держать в узде. А то он невесть что о себе подумает. Так что я спустила пар с Куценко. Жора – он тоже ничего, правду говорят, что самые лучшие жеребцы – это не Аполлоны с литыми мускулами, а именно такие, как этот банщик Куценко – маленькие, лысенькие кривоножки. Жалко только, что ручонки потные, а так ничего…
Сегодня пойду к Жоре, уже созвонилась. Впрочем, пошла. Погляжу на него, до чего он там дорешался.
В случае чего всегда есть запасной вариант, люди Володи Туманова…»
Я поднялась с колен и почувствовала, что у меня затекли ноги. Мне было душно. Да-а-а! Какая все-таки мерзавка! Сколько спекшейся злобы и цинизма залегло жирными и грязными пластами на этих аккуратно исписанных листах. Да, вот и новый лепесток ромашки оторван: «верю – не верю». Не верю! Опять ложь, опять мне кажется, что все перевернулось, как в калейдоскопе.
Опять, опять кажется!