В лес вбежал, споткнулся – да лбом о березу, и затих, много ли, мало ли прошло, очнулся, а вокруг его медведь, и над головой медведь, и за спиной медведь, и внизу медведь, и вверху медведь.
– Ах, дитятко, – говорит медведь, – зашибся, давай я тебя донесу, не туда бежишь, не в ту сторону.
И сам тоже бежит. Как только до баб добежали, поставил медведь Емелю на землю.
– А теперь кричи, – говорит, и сам ушел. Емеля слабый, в голове гудит, а закричал опять сильно, вспомнил:
– Пожар, – кричит. Бабы петь перестали, Лету позвали, к Емеле подбежала мать.
– Пожар, – говорит Емеля и сомлел.
Бабы мужиков покликали, в деревню все бросились, а только три дома спасли, да еще в центре самом – храм Велеса, у него только крыша тлеть начала, да и то немного: сверху земли было насыпано порядком. А когда все очухались, когда мужики в лес ушли, с топорами, опять избы ставить, а бабы занялись каждая своим делом, спросил Волос Емелю, что же он это восемь лет молчал, а Емеля и скажи ему:
– А о чем, отец, говорить-то было?
Помолчал Волос, подумал и как бы про себя сказал:
– Может, и мое место займешь, вот если б ты еще и зимой не спал.
Но Емеля опять только голову опустил. А через месяц другая беда пришла, едва только избы поставили да оставшиеся подлатали.
Глава о том, как мор в очередной раз пришед в Москву
Стали умирать люди. Сначала в семье Малюты один сын умер, потом и жена за ним, а потом у Святко сноха, а потом и у Ставра сразу трое: два дитенка да жена. Прошла неделя, пятница на носу, «один камень много горшков перебьет», а уж десять человек как не бывало, а то хлопотно, каждого сожги, да не одного – петуха с ним или курицу, а то и птицу какую, что в лесу убили, каждому положи рядом глиняного Велеса да Мокошь глиняную, а уж Волосу сколько работы, каждого в дальний путь проводи, каждому заклинание положи. И Лета не без работы, за пазуху траву райскую сунуть каждому надо, чтобы было с чего в раю землю вспомнить. Горят костры, а кругом люди кричат, поют, пляшут, а уж еще пятеро животом маются, тяжелая пора.
Солнце, тепло, трава зелена, кой-где листья у берез да кленов золотые да красные, как седина на голове леса. Рубахи на всех белые, все вроде и любят друг друга – «Где любовь, там жито живет», а мрут люди. Как ни скакал Волос, как ни бил в колотушки, не помогало. Потом и чародейка Лета за свое дело принялась. Четыре дня в четыре чары, в каждую из четырех речек воду собирала. А потом встала меж них на колени. На все четыре стороны света чары смотрят. В каждой чаре по четыре воды. А воды Москвы нет ни в одной.
В первой чаре Проток да Капля, Пахорка да Ольховец от ветра словно как рябью подернуты.
В другой чаре Студенец да Ходынка, Клязьма да Копытовка плещутся.
В третьей чаре Сивка да Пресня течет, да Кокуй с Черторыем смешаны.
А в четвертой чаре Хинка с Неглинкой, с Серебрянкой да Яузой друг о друга трутся.
Лета глаза закрыла, сначала руки крест-накрест в север да юг окунула, потом стряхнула да на обратный крест-накрест в восток да запад пальцы опустила, а сама приговаривает:
«Вода, водушка, вода чистая, светлая да холодная. Ты нас в жару спасала, ты нам просо растила, ты нам жито дарила и ты, Пахорка, да Капля, и ты, Ольховец да Проток. Помоги, вода-водушка, людей поднять, как ты в жару просо да жито подымала. И ты, Ходынка, и ты, Студенец, и ты, Клязьма, да ты, Копытовка.
Совсем голова к земле клонится: а ты брызнешь дождичком в Велесов день, и опять, смотри, стоит поле ровное.
Ты течешь туда, куда мне путь закрыт, в море Черное, море страшное, где мертва вода, и ты, Черторый, и ты, Кокуй, да и ты, Пресня с Сивкою.
Ты пришла ко мне из тех земель, где волк не живет, где птицы нет, где лежит волна моря Белого, моря тихого и студеного, где жива вода плещется. Там Хинка была да Неглинка была, Серебрянка была да Яуза.
Помоги мне, вода-водушка, я тебе жизнь отдам, отдам силу свою, милая, а ты разлетись брызгами, покропи моих сродников мертвой водой да потом живой. На кого капля падет, пусть тот жив будет. Кто болен был, выздоровеет. Хворь, да недуг, да боль в лес уйдут да березе достанутся».
И берет чаши Лета, несет по кругу и на каждого водой пригоршней брызг, а у самой глаза как не здесь. А к тому, кто лежит и подняться не может, подойдет и тоже покропит. Умирать стало меньше, но все еще мрут, и тогда-то и пришел час Леты. Болезнь эта всех съест. И Волос, и Лета, и их волхвование, и колдовство слабы против врага их. Знает Лета, и знает Волос, что дальше делать. Ничего друг другу не сказали, только посмотрел Волос на Лету, а она на него. И медведь тут как тут – подошел к храму, и стоит, и плачет, а потом опять ушел. И откладывать нельзя.
Последняя ночь у Леты только и осталась. Подошла она к Емеле, ничего не сказала снаружи, а внутри все сказала такое, что Емеля сердцем вздрогнул, как на овцу клеймо выжигом ставят, так и свой знак в сердце Емели оставила, да еще желудь с Велесова дуба в руку ему сунула, и пальцы его своими пальцами в кулак зажала. И отошла.
А Волос уже по домам ходит. В каждом дому Лете по мужу на последнюю ночь выбирает, а утром на заре, как солнце взойдет по огню да дыму, уйдет от них Лета за синие моря, за высокие горы к Пращуру их Велесу, просить, чтобы родичей не трогал, оставил в живых, а то род их пресечется, как бывало в их краях не раз, а пресечется род, нет большего греха, тут не то что жизни не жалко, тут и муку любую за людей принять можно.
Глава о Велесовом храме
И пошли тут сборы. Завели Лету в Велесов храм. А храм этот всех домов выше, лемехом покрыт, из дерева священных дубов рублен. Длиной он в шестьдесят локтей, шириной – в двадцать, а высотой – тридцати локтей, а другой мерой – тридцати метров в длину, десяти – в ширину и пятнадцати – в высоту. Как бы три квадрата вслед друг за другом поставлены.
В голове храма алтарь, яблоневым, ореховым, грушевым деревом да чудной березой обшит, и весь резьбой затейливой украшен, на которой русалки, берегини, вилы да сама мать сыра земля с четырех сторон в самую середину алтаря в высоту смотрят.
А высота алтаря двадцати локтей, а посреди его – окно, каждая сторона в десять локтей, а сквозь это окно вверху в горнице Велес виден, свет на него сбоку поверх окна падает, из дуба священного Велесов лик резан. Туда Лете ход заказан – святая святых. Это Волоса место; да и то раз в году в день пробуждающегося медведя. А храм алтарем, как стрелка компаса, на север повернут, на самую Полярную звезду смотрит, что на небе, в конце хвоста медвежьего, маячит, сама вокруг себя ходит. С этой звезды северный человек пришел. А там, где в центре неба Полярная звезда стоит, Божественный день и Божественная ночь поровну время делят.
Второй квадрат – тоже двадцати локтей каждая стена – место, где каждый день Волос службу правит. В центре огонь горит, на каждой стене предки трех родов, и всякий из своего дерева резан.
На северной стене – предки Волоса, Ждана и Кожемяки из чудной березы, осины и липы: медведь, волк, сохатый с человеческими лицами.
На южной стене – из груши, липы, сливы предки Бояна, Храбра и Нечая: орел, ворон и теленок.
На западной стене – из рябины, ели и тополя резаны предки Добра, Третьяка и Мала: конь, сом да гусь.
На восточной стене – из ивы, сосны да пихты предки Ставра, Святко и Малюты: баран, козел да селезень.
И, наконец, в самом южном квадрате, двадцати локтей каждая сторона, место Лете назначено.
Вот и выходит, что храм Велесов, как и Соломонов, в длину шестьдесят локтей, только в Соломоновом храме святая святых на запад смотрит, а в Велесовом – на север, но если их сложить, крест выйдет.
В этом третьем квадрате и будет жить эту ночь Лета, лежа на жертвенном столе, льном застеленном.
А кругом жертвенного стола, немалой кровью политого, полотном укрытого, холсты белые с красной да черной вышивкой, в центре деревянный столб стоит, а вокруг него с четырех сторон лики вырезаны. Четыре лика вверху, с какой стороны ни зайдешь, все Велес на тебя смотрит. С одной стороны, с севера, – хмур он, воин. С запада – умен да мудр. С востока – хитер да лукав. С юга – лик царский, надменный.
А под ними – Мокошь. С севера – мать. С юга лицо дочери смотрит, с востока – жена. С запада – воин. Еще ниже – кони, еще ниже – птицы, а совсем внизу по солнцу вырезано с четырех сторон. С запада – колесо. С юга – цветок. С востока – квадрат, на четыре части деленный, с севера – ноги по кругу идут – Полярная звезда, которая недалеко на небе от Волоса-бога, что ковшом по небу разлегся.
Раздели бабы и девки Лету догола, стали собирать ее по ленточке да по ниточке. Волосы в одну косу заплели. Как на тот свет идти, так надо одну косу толстую, чтобы ею след заметать, чтобы зло за ней на тот свет не попало.
Ленты в косу, чтобы свои видели, ленты красные, как огонь, на котором ей гореть, и огню – жертва. На руки браслеты бронзовые, чтобы знать после, где руки были, когда сгорит Лета, а поверх тела рубаху, не такую, как в лес ходила, и не такую, в какой с мужем спала, а ту, просторную, как поле, как небо над головой и длиною до полу, и рукава до полу, зашитые, как у той рубахи, в которой дождь вызывала, которая вся в крестах, ромбах, птицах, да «грозой» вышита, что белым-бела, выстирана, да чиста, редко она бывает нужна, хотя в каждом храме такая есть… Девки кругом плачут, бабы плачут, песни поют: «Ты прости нас, матушка, ты прости нас, Летушка»… – и в слезы.
А она смеется: «Да я там счастлива буду, если бы не Медведко, да Волос мой, я бы с одной радостью…»
А бабы опять: «Ты прости нас, матушка, ты прости нас, Летушка…» и хоровод идет, да не посолонь, а все против солнца плывет…
Глава о прощанииЕмели и Волоса с Летой
А вот уже и вечер на Москву-реку опускается, уже и звезды зажглись, и луна в свете прибавила. Первым Емеля к Лете в храм зашел. Встал на одно колено. Она ему только голову взлохматила тихо так, ласково, и слезинка одна на темя Емели упала. Потом Волос вошел, встал на одно колено, его тоже только погладила по голове и тоже слезинкой омыла.