Пару минут я лежу неподвижно, привыкая к новому состоянию, и наконец обнаруживаю, что жить можно. Более того, можно даже попытаться самостоятельно подняться, если шевелиться плавно, скупыми амплитудами.
Стягиваю с себя и сдвигаю в сторону укрывающее меня одеяло, отрываю голову от подушки так, словно боюсь расплескать мозги, и медленно поднимаюсь в вертикальное положение. Затем осторожно спускаю ноги с кровати и встаю сначала на левую ногу, а потом уже ставлю на пол правую, с ушибленной коленкой, и медленно переношу на нее часть своего веса. Ожидаю острой боли, но ее нет. Добавляю на больное колено оставшиеся килограммы и делаю шаг. Получается! Просто гора с плеч – уж очень неприятно быть лежачим больным, особенно когда тебя хотят убить. В принципе, передвигаться я, оказывается, могу, хоть пока и с невеликой скоростью.
Шишка над ухом болит – не дотронуться, но стук в голове прекратился, осталась лишь тупая боль, усиливающаяся от каждого резкого движения.
Проковыляв к трельяжу, приподнимаю футболку – ту самую, что была на мне во время падения с лестницы, и в которой меня так и уложили вчера в постель, решив не тревожить переодеванием, и устраиваю ревизию своим повреждениям, отражаемым одновременно в трех зеркальных проекциях.
Многочисленные синяки, чье появление предсказывал Антон, островами и архипелагами разбросаны на моем теле то тут, то там, и переливаются гаммой от ярко красного до фиолетового. На кого я похожа! Хорошо хоть каким-то образом умудрилась, скатываясь по ступеням, не набить себе «фонарей» на лице.
Осторожно разматываю фиксирующую повязку на правом колене. Разумеется, на нем красуется огромный кровоподтек. Ткани вокруг сустава по-прежнему ненормально раздутые, но опухоль уже меньше, чем вчера. Конечно, болит, но терпимо.
Решив больше не заматывать ногу – все равно у меня так аккуратно, как было, не получится, – я накидываю халат, влезаю в тапочки и, влекомая зовом физиологии, плетусь в туалет – благо, на втором этаже он располагается недалеко от моей спальни. Затем тащусь в ванную комнату. Там, кое-как раздевшись, в несколько приемов забираюсь в ванну, с трудом перекинув больную ногу через высокий бортик, и встаю под душ.
Все действия, ранее казавшиеся такими простыми, я проделываю со стонами, оханьем и кряхтеньем. Но одновременно мне радостно от ощущения боли, потому что оно означает самое главное – я осталась жива, несмотря на попытку меня убить. Ведь если бы план преступника вчера вечером сработал, я сейчас лежала бы в каком-нибудь морге, как лежит сейчас Лидочка, и, как она, смотрела бы перед собой полуприкрытыми мертвыми глазами.
От таких мыслей все ощущения обостряются. Зажмурившись и откинув назад голову, я стою под струями воды, и кажется, ощущаю каждую отдельную каплю, стекающую по коже. Как же это здо́рово – чувствовать себя живой!
Невольно вспоминается вчерашнее нежное прикосновение мужских пальцев к моим бедрам. Я не могла ошибиться: это действительно была ласка.
Ой-ёй! Я вела себя так, словно поощряю такое поведение этого наверняка привыкшего к легким победам красавчика! Но меня-то такой внешностью не удивишь. Среди моих знакомых и покрасивее были. Однако есть в нем что-то такое… Ну почему каждый раз, когда он устремляет на меня взгляд, мое сердце пропускает удар? И как он вчера смотрел на меня: словно пытался без слов поделиться со мной самым сокровенным… А как он испугался за меня! Что-то ни к отравленному Деду, ни к трупу Лидочки он так не бросался! Приятно, черт возьми!
Я приосаниваюсь: может, после развода жизнь все-таки не заканчивается? Может, я могу еще нравиться мужчинам? И даже симпатичным мужчинам… Плевать на Карена! Пусть катится к своим шлюхам! Да здравствует свобода!
Напевая бодренький мотивчик и перемежая его своими «охами», я выбираюсь из ванны, кое-как вытираюсь и закутываюсь в халат.
Вместе с подъемом настроения приходит чувство голода, и я вспоминаю, что вчера из-за сильной головной боли поужинала чисто символически.
Как назло, в коридоре второго этажа пустынно – никого нет. У стены стоит неприбранная раскладушка – Антон не обманул и действительно ночевал возле моих дверей. Я задумчиво провожу рукой по смятой подушке, еще хранящей очертания его головы. Где он? Ах, да! Он же говорил вчера, что собирается с утра закончить осмотр места убийства у реки.
Фроси тоже не видать. А больше и некого попросить принести мне из кухни завтрак. Не стану же я унижаться перед Кареном или Марией. Да я лучше сдохну от голода! Похоже, придется спуститься на первый этаж.
Я подхожу к краю лестницы. Первым делом испуганно оглядываюсь: не стои́т ли кто-то за моей спиной? Нет. Показалось.
Боком, переваливаясь, словно утка, я начинаю спуск, крепко вцепившись в перила, пытаясь максимально перенести на них свой вес, и обнаруживаю, что если каждый раз на следующую ступеньку сперва выносить перед собой здоровую ногу, а потом уже вставать поврежденной, то вполне можно самой, без посторонней помощи, добраться до первого этажа. Не такая уж я и калека!
«Ха! – мысленно говорю я своему неудавшемуся убийце. – Мы, Виноградовы, живучая порода. Нас не так-то легко убить, не то что всяких лидочек! Еще посмотрим, чья возьмет!»
Дохромав до последней ступеньки, я отпускаю перила и дальше передвигаюсь уже чуть менее уверенно через холл в сторону гостиной. Вдруг за моей спиной хлопает входная дверь.
Я испуганно оборачиваюсь. И снова пульс дает сбой. У порога стоит Антон. Из одежды на нем только джинсы. Под мышкой какой-то мокрый сверток – наверное, снятая рубашка. Во влажных волосах еще поблескивают капли воды.
Я мысленно ахаю, делая невольное открытие, что сыщик до сих пор прятал под своими шмотками такой пир для женских глаз. Какое тело! Наверняка он занимался или до сих пор занимается каким-то спортом. Ладони у меня аж зачесались от желания провести ими по бугрящимся гладким мышцам.
Но тут я осознаю, что самым идиотским образом уставилась на полуголого не особо знакомого мне мужчину. От досады заливаюсь краской. Ну что со мной творится! Никогда я раньше себя так не вела!
Обстановку разряжает Антон. Он бросается ко мне со словами:
– Елена Викторовна! Зачем вы встали – вам бы еще полежать.
– Голод не тетка, – шутливо произношу я, скашивая глаза в сторону кухни.
Городецкий укоризненно качает головой и мягко произносит:
– Я сам собирался с утра принести вам завтрак, специально договорился об этом с Фросей. Мы вчера с ней решили, что она берет на себя заботу о Федоре Семеновиче, а я ухаживаю за вами.
Когда Антон произносит слова «Я ухаживаю за вами», у меня внутри возникает такое ощущение, словно кто-то пальцем коснулся струны, и она начинает вибрировать, рождая музыку. Мной овладевает чувство, словно я просыпаюсь после долгой спячки. Я пока не могу дать ему названия, но затихаю, прислушиваясь к нему, наслаждаясь им и боясь, что оно исчезнет так же неожиданно, как и появилось.
А сыщик продолжает:
– Я специально ушел на реку, едва рассвело. Думал, успею вернуться до вашего пробуждения. Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, – произношу я, все еще пребывая в состоянии какой-то эйфории.
– А как ваше колено?
– Уже гораздо лучше. Сами посмотрите, – я выставляю вперед больную ногу и поднимаю полу халата до бедра.
Очевидно, Городецкий не ожидал этого от меня. На мгновение ошеломленно замерев, он кидает быстрый взгляд мне в глаза, а затем опускается передо мной на корточки и осторожно ощупывает сустав.
– Так больно? А так? – спрашивает он, пробегая чуткими пальцами, а я лишь бездумно отвечаю: «Нет… Нет…» – и смотрю на его широкие плечи, покрытые легким загаром, запоминая на них каждую родинку, рассматриваю густые волосы, которые, намокнув, кажутся совсем черными и еще больше вьются, а еще отмечаю про себя, что сверху его ресницы кажутся еще длиннее, чем тогда, когда я, лежа вчера на полу, рассматривала их снизу.
Но все-таки боль пробивается в мое сознание, и я от особо неприятного ощущения вскрикиваю:
– Ай, больно!
– Все-все, больше не буду вас мучить, – отзывается Антон, поднимаясь и снова нависая надо мной своими метр девяносто.
– А как голова? Не тошнит? Со зрением проблем нет?
Я отрицательно качаю головой:
– Так, побаливает немного – и всё. Ну, и синяков, конечно, по всему телу куча. Уж позвольте их не демонстрировать, – пытаюсь я шутить.
– В общем, считайте, вам очень повезло, – не поддерживает детектив моей несерьезности. – Вы отделались, можно сказать, испугом. Помните, я предупреждал вас, что преступник может начать охоту за вами? Вот и получилось: то ли напророчил, то ли накаркал. А потом не оказался рядом, чтобы вас защитить. Вы даже не представляете, как я себя за это ругаю. Я чувствую, что скоро разберусь в том, что творится в этом доме. Но мне до сих пор не хватает некоторых фактов. Скажите, – Городецкий склоняется, приближает ко мне лицо и пытливо заглядывает в глаза, – вы готовы быть со мной предельно откровенной?
Я настораживаюсь. О чем это он?
– Разумеется, – отвечаю я, и смысл фразы противоречит неуверенному тону голоса.
– Даже если вопрос будет касаться ваших семейных тайн? – продолжает Антон, не отводя взгляд, от которого мне теперь делается неуютно.
Я нервно смеюсь:
– Да бросьте вы, мы же не старинная королевская династия, чтобы у нас шкафы были забиты скелетами! Спрашивайте, что вас интересует – я всё расскажу.
Сыщик чуть ослабляет напор, подается назад, выпрямляясь, и произносит:
– Скажите, пожалуйста, чем вы шантажировали своего деда?
У меня перехватывает дух, а сердце падает в пятки. Откуда ему это известно?
Я чувствую, что у меня на лице написано: «Виновата», но все-таки делаю попытку вывернуться:
– Кто вам сказал такую ерунду?
Нахмурившись, Городецкий берет меня за плечи и аккуратно встряхивает, похоже, не забывая про мои синяки и разбитую голову.
– Елена Викторовна! – произносит он укоризненно, и я чувствую в его голосе скрытое разочарование. – Я же не спросил вас: «Шантажировали ли вы своего деда?» То, что этот факт имел место, мне и так известно. Я хочу знать, чем вы его шантажировали. Об этом он мне говорить отказывается.