Я не понимаю, какой смысл вкладывает сыщик в последнюю фразу, и лишь философски отзываюсь, глядя в окно, за которым ласковый ветерок шевелит листву:
– Но она случилась, и, значит, это правда, что судьба возвращает человеку его зло бумерангом…
Городецкий непонимающе смотрит на меня:
– Ты о чем?
Я пересказываю Антону подслушанный мной ночной разговор Андрюшки и Лидочки, заодно, на всякий случай, добавив про свое неясное ощущение присутствия еще одного свидетеля этой беседы. А после излагаю свою теорию о том, что прослеживается некая высшая справедливость в факте гибели моего брата от яда, предназначенного человеку, чью смерть он замышлял.
Пока я разглагольствую, детектив не сводит с меня задумчивого взгляда. Даже окончив свое повествование, я не вижу в его глазах определенности, поэтому даже не знаю: помогла я ему или еще больше запутала.
– Не думай об этих бумерангах, высших силах и прочей чепухе, – негромко, но твердо произносит Антон. – Твой брат погиб из-за нелепой случайности.
Он заводит свою руку мне за спину и нежно притягивает мою голову к себе на плечо:
– Я знаю, тебе сейчас очень тяжело. Просто я хочу, чтобы ты знала: я рядом, если что…
Я откидываю затылок на его широкий бицепс, и меня вдруг охватывает покой, и даже чуть стихает боль в голове, разыгравшаяся от рыданий.
От сидящего рядом мужчины словно исходят уверенность, сила, надежность. Я закрываю глаза и блаженно замираю, чувствуя, как его пальцы легонько перебирают мои распущенные по плечам волосы…
– Какая романтическая сценка, – доносится до моего слуха ядовитый голос мужа.
Я открываю глаза и машинально парирую:
– Кто бы говорил…
Карен стоит в холле у подножия лестницы, очевидно, собираясь с духом, чтобы обойти труп Андрюшки или переступить через него, чтобы попасть к входной двери. Муж одет в джинсы и пиджак. В руках у него большая спортивная сумка.
– Ты куда это собрался? – удивленно спрашиваю я.
– Уезжаю отсюда, сейчас же! Я здесь больше ни минуты не останусь!
– Никуда вы, Карен Ваганович, не поедете, – произносит Антон и, придерживая меня за плечи, вместе со мной поднимается с козетки и помогает подойти к моему мужу.
– Что с тобой? – подозрительно спрашивает Карен, заметив мою хромоту.
– А ты не в курсе? – язвительно говорю я, и только потом соображаю, что он может и не знать ничего о моем вчерашнем падении с лестницы, если, конечно, это не он толкнул меня, а сейчас ловко притворяется.
– Я что-то пропустил? – поднимает брови Карен.
– Неважно, – хмуро отвечаю я.
– Карен Ваганович, вы не можете сейчас уехать, – терпеливо повторяет Городецкий.
Муж истерически взвизгивает:
– Вы не имеете права нас тут держать, как пленников или арестантов! Я же сказал, что уезжаю! Не хочу быть следующей жертвой! – он протягивает мне руку. – Поехали со мной!
Я отшатываюсь:
– Я остаюсь, и ты никуда не поедешь, пока не выяснится, кто убийца.
– Ошибаешься! – выплевывает муж. – Я уеду. Прямо сейчас.
Антон делает неуловимо быстрое движение, оказывается у Карена за спиной и заламывает ему руки назад.
– Лена, забери у него ключи от машины, пожалуйста.
– Ах, уже просто Лена! Ты уже успела с ним переспать! Шлюха! – злобно, но тщетно бьется в руках у сыщика мой муж, потом вскрикивает и успокаивается.
– Вот так-то лучше, – спокойно произносит Городецкий. – Болевой прием – лучшее лекарство от истерики.
Я подаюсь в сторону Карена и запускаю руку в карман его пиджака за ключами от его «Ауди» и гаража, потому что знаю, где он обычно их держит. Вместе со связкой ключей мои пальцы нащупывают какой-то небольшой твердый предмет цилиндрической формы. Я из любопытства извлекаю его на свет и теряю дар речи.
Это стеклянный пузырек с красной надписью «ЯД», сделанной моей рукой…
Глава 28
Не в состоянии вымолвить ни слова, я лишь протягиваю раскрытую ладонь со страшной находкой в сторону Антона.
Сыщик, отпустив заломленные руки Карена, берет пузырек. Увидев надпись на этикетке, Городецкий резко разворачивает моего мужа лицом к себе и, водя маленькой стеклянной бутылочкой перед его глазами, говорит с ехидцей:
– Как интересно! Вы всегда «на всякий пожарный» носите с собой цианистый калий?
– Что это? – высоким голосом произносит Карен и испуганно мотает головой. – Это не мое! Как оно попало ко мне в карман?
Муж, обернувшись в мою сторону, тычет в меня пальцем:
– Это она мне только что подсунула! Прямо на ваших глазах! Так это она генерала отравить пыталась! Сразу же, едва он подписал завещание в ее пользу! Вот гадюка!
Я сначала теряюсь от такой наглости, а потом, забыв про все свои ушибы, пытаюсь накинуться на этого ухмыляющегося лжеца с кулаками.
– Разберемся, – невозмутимо произносит Городецкий, без усилий останавливая мой порыв одной рукой. – А пока вам, Карен Ваганович, придется посидеть под замко́м – уж очень вы стремитесь покинуть место совершенных преступлений.
– Что значит «под замко́м»? – вскидывается супруг.
Пропустив вопрос мимо ушей, сыщик обращается ко мне:
– У вас там, на кухне, есть симпатичная кладовочка, запирающаяся снаружи. Можно ею на время воспользоваться?
– На здоровье, – с ненавистью отвечаю я, начиная понимать, что задумал Антон.
Этого гада, отравившего моего брата, действительно лучше запереть до приезда милиции.
– Пройдемте со мной, – говорит детектив и вежливо берет Карена под локоть.
Похоже, моему мужу тоже становятся ясны намерения Городецкого, и он, вывернувшись из захвата сыщика, отшатывается от него, спотыкаясь при этом о лежащее на полу мертвое тело и роняя из рук сумку с вещами.
Антон ловит Карена за рукав пиджака, ставит на ноги, а затем легким движением выворачивает ему кисть. Со стороны кажется, что он просто держит моего мужа за руку, но Карен сразу полуприседает от боли, сморщив лицо, и замирает.
– Давайте не будем обострять ситуацию и вынуждать меня применять силу, – по-прежнему ровным голосом произносит Городецкий.
Да, противники явно в разных весовых категориях: детектив выше моего супруга чуть не на полголовы и раза в два шире в плечах.
Карен гордо вскидывает подбородок:
– Отпустите. Я пойду сам.
Антон, пожимая плечами, ослабляет захват. Муж высвобождает вывернутую руку и добавляет, сверкнув глазами:
– Вы мне еще за это ответите.
Втолкнув Карена в кладовку для продуктов, где не так давно проходило ночное свидание моего брата с Лидой, сыщик подает «арестанту» табуретку и закрывает за ним дверь.
Муж тут же начинает колотить в дверь ногами:
– Не имеете права! Выпустите меня, сволочи! Да тут ни черта не видно!
Фрося, испуганно наблюдавшая за водворением Карена в темную каморку, наконец набирается храбрости спросить:
– Аленушка, за что вы его туда?
Я делаю страшные глаза:
– Не вздумай его выпустить. Это он… Андрюшку. И Деда тоже пытался отравить… Скоро приедет милиция, заберет его.
Домработница шумно ахает, на пару секунд прикрывает рот ладонью, а потом с неприязнью произносит:
– Так ему и надо, аспиду! Он мне всегда не нравился. Чуяла я в нем гниль какую-то нутряную…
Я перебиваю Фросю:
– Дед уже знает, что ему снова пытались подсыпать яд?
– Так мне ж с кухни было не велено выходить. А кроме меня кто ему еще расскажет?
– Я ему сообщил эту новость, – откликается Антон, встревая в наш с Фросей разговор.
– И как он отреагировал? – спрашиваю я у детектива.
– Он сильно испуган.
– А про Андрюшку он уже знает?
– Да.
– И что он сказал?
Городецкий отводит глаза и виновато отвечает:
– Сказал, туда ему и дорога. Что жил, мол, как дурак, и умер по-дурацки.
У меня от злости аж темнеет в глазах. Я сжимаю кулаки. Вот это эгоизм! Если бы в этот момент у меня в руках оказался цианистый калий, забила бы в глотку Деду весь пузырек за такие слова!
В этот момент Антон спрашивает у Фроси:
– Как вы считаете, кто и когда мог отравить завтрак Федора Семеновича?
Домработница восклицает:
– Это не я! Богом клянусь! Зачем мне его убивать?
Голос Городецкого становится вкрадчивым:
– Ну, скажем, из чувства мести за желание жениться на своей сиделке, а не на домработнице.
Лицо Фроси сначала бледнеет, потом идет красными пятнами:
– Скажете тоже… – она отводит глаза в сторону. – Кто я такая, чтоб на мне генералам жениться…
– А кто же тогда подсыпал яд в еду, приготовленную вашими руками?
Домработница, опасливо покосившись на дверь кладовки, вполголоса отвечает:
– Я вам говорю: Федору Семеновичу захотелось парную котлетку. Я пораньше встала, да котлет наготовила, а потом одну на тарелочку выложила чуть остудить – Федор Семенович не любит с пылу-жару…Так вот он, – Фрося указывает взмахом подбородка на запертую дверь, – тут с утра крутился, вроде как завтракал, а потом еще и мадам заходила, как всегда за стаканчиком воды, чтобы запить свои таблетки. Я за ними не следила, что они тут делали: сама туда-сюда шастала – у меня ж куча дел, а тут еще и Федор Семенович на руках… Но этот, – она снова бросает взгляд в сторону кладовой, – этот мог травануть. Уж я таких знаю – и родную мать готовы на тот свет отправить, если через то какая выгода им будет…
Антон, во время этого монолога наблюдавший за дверью кладовки, очевидно, прикидывая, выдержит ли она буйство запертого Карена, поворачивается и останавливает поток красноречия пожилой женщины:
– Я вас понял, Ефросинья Матвеевна. Оставайтесь по-прежнему здесь до приезда милиции. Думаю, через пару часов они уже прибудут.
– А можно я лучше у Федора Семеновича посижу? За ним все еще догляд нужен – уж очень он ослабел.
Сыщик кивает:
– Можете передвигаться по дому, но из дома – ни ногой! Вы поняли?
– А то как же.
– Вот и хорошо, – Городецкий, кивнув выходящей из кухни Фросе, подходит ко мне, берет за руку, бережно прикладывает мою ладонь к своей щеке и, заглядывая в глаза, спрашивает. – Ты как? Нормально? Держишься?