Я вспоминаю, что Мария рассказывала мне о себе: «…я чувствовала себя совсем одинокой. Чужая страна. Чужой язык. Чужие обычаи. Потом родились наши дети… Я целиком посвятила себя им, а муж все больше отдалялся от меня. Однажды я узнала, что у него уже давно есть любовница…»
– Да уж! – соглашаюсь я с Антоном. – Вряд ли Марию Данваль можно назвать счастливым человеком.
– Именно поэтому она снова обратилась мыслями к своим родным, оставшимся в далеком Советском Союзе, и решила попытаться возобновить отношения с матерью. Она начала отправлять ей письма – одно за другим.
– Получается, это именно их Дед постоянно сжигал, – произношу я, вспоминая корчащуюся в огне в генеральской пепельнице яркую открытку с латинскими буквами на обороте.
– Те послания, которые попадали прямо в руки генералу, он уничтожал, не читая, – соглашается Антон, – но, думаю, некоторые твоя бабушка все-таки умудрялась распечатать и прочесть. Наверное, в них шла речь и об обещанном когда-то приданом. Помнишь, ты рассказывала, как она прямо перед смертью кричала мужу: «Она же твоя дочь! Ты ей обещал! Это для её детишек, твоих внуков!»
Перед моими глазами встает сцена, подсмотренная в тот душный августовский день через окно в столовой: лежащая на полу уже мертвая Ба с раной на виске и стоящий над ней на коленях Дед.
Из задумчивости меня выводит голос Антона, продолжающего свой рассказ:
– Наверное, даже после смерти матери Мария не оставляла попыток уломать отца отдать ей обещанное когда-то приданое, стоимость которого, наверняка, немалая.
– О да! – отвечаю я, вспоминая все эти дорогущие безделушки, картины, старинную посуду, столовое серебро, которыми просто под завязку набита генеральская квартира.
– Как я понял, упрямый генерал на протяжении многих лет и слышать не хотел о взбунтовавшейся дочери и вообще поддерживать какие-либо контакты «с заграницей». Спустя четверть века, отчаянно нуждаясь в деньгах и узнав, что отец чуть не при смерти, Мария решает пойти ва-банк – сделать попытку примириться лично, рассчитывая на то, что в душе старика еще не полностью умерли отцовские чувства, и снова потребовать свое приданое.
– Так вот для чего она приехала!
– Она лично является на юбилей, чего никак не ожидал ее племянник, случайно проболтавшийся в телефонном разговоре и про сердечный приступ генерала, и про намечающееся семейное празднество. Уж Андрею, плетущему свою собственную интригу вокруг Федора Семеновича, был явно не на руку выход на сцену еще одного кандидата в наследники. Но при появлении Марии ему ничего не осталось, кроме как временно смириться с этим фактом.
Я, прерывая повествование сыщика, мрачно сообщаю Антону подробности того, как Андрюшка три года вел переписку с теткой исключительно из корыстных намерений, периодически выклянчивая у нее для нас двоих небольшие суммы, скорее всего, через переводы «Вестерн Юнион», но при этом тщательно скрывая от меня получение этих денег.
– Насколько я успел познакомиться с Андреем Викторовичем, меня это не удивляет, уж прости, – констатирует Антон.
– Да что уж там! – пожимаю я плечами, стараясь не расплакаться. – Андрюшка никогда ангелом не был. И если есть все-таки тот свет, сидит, наверное, сейчас на какой-нибудь раскаленной сковородке. Хотя был он скорее глупым, чем злым. Жалко его, дурака. Но во многом он сам виноват.
Мы с Городецким из уважения к покойнику, полагающегося по традиции, не взирая на характер усопшего, выдерживаем небольшую паузу после этой краткой эпитафии.
Первой эту гнетущую тишину не выдерживаю я, понимая, что если сейчас буду думать об Андрюшке – обязательно разревусь:
– Итак, Мария появляется на юбилее…
– Да, и, как мы все видели, ей удалось растопить-таки железное генеральское сердце, и отец принял дочь, которую, видно, по-своему любил и по которой, возможно, скучал. Или, может, он увидел в ней свою жену такой, какая она была в молодости – помнишь, впервые встретив Машу через столько лет, он отметил, как дочь похожа на свою мать? Однако когда мадам Данваль при удобном случае снова подняла вопрос о своем приданом, пытаясь разжалобить отца рассказами о его внуках в далекой Франции, Федор Семенович ответил, что по-прежнему не собирается отдавать ей коллекцию, и добавил, что «еще не хватало, чтобы она досталась этому буржуйскому отродью» – так он отозвался о своих полуфранцузских внуках. В общем, ничего у Марии с этой затеей не вышло, поэтому она срочно бросилась осуществлять запасной план – усиленно начала обхаживать твоего мужа, полагая, что тот является владельцем огромной фирмы и очень богатым человеком. Впрочем, так все и было, но лишь до недавнего времени. Ну да речь пока не о том… Ты спросила, почему Мария не выдала Деда, став свидетелем совершенного им преступления…
Я заинтересованно подаюсь вперед, а Антон невозмутимо объясняет:
– Все очень просто: в тот момент она решила, что ей в руки попала козырная карта, и она сможет шантажировать отца этим убийством, чтобы получить и коллекцию антиквариата, и вообще все наследство по завещанию.
Глава 34
Городецкий делает паузу и, видя, что я уже поела, забирает у меня с коленей тарелку, а из рук пустой стакан из-под минералки, который я, поставив донышком на ладонь, рассеянно вращаю пальцами то в одну, то в другую сторону.
Сыщик возвращает посуду на тумбочку, снова прислоняется спиной к стенке и привлекает меня к себе. Я кладу подбородок ему на грудь и, подняв глаза, исподтишка рассматриваю его лицо во все более сгущающихся сумерках, пока он продолжает свой рассказ:
– Да, мадам сразу после убийства Лиды решила, что сможет теперь манипулировать отцом. Однако, к ее огромному удивлению и возмущению, с подачи генерала убийство девушки было замято, официального расследования проводить никто не стал. Мария поняла, что доказать виновность отца в этом преступлении ей в любом случае не удастся – даже если она заикнется о том, что видела всё собственными глазами. Разумеется, поверят армейскому генералу, а не заезжей иностранке. А можно еще и нарваться на какие-нибудь неприятности. Она злится, чувствуя собственное бессилие, но поделать ничего не может. И тогда она вспоминает о недавно найденном под твоей кроватью пузырьке с цианистым калием.
– Что?! – восклицаю я. – Пузырек с ядом? Под моей кроватью? Откуда?
– Он был туда подброшен сразу после попытки отравления генерала тем, кто хотел свалить вину за это преступление на тебя.
– Кто эта сволочь? – произношу я воинственно.
– Подожди, не всё сразу. Давай по порядку. Мне и так нелегко всё складно излагать. Помнишь, ты рассказывала мне, как застала Марию в своей спальне, стоящей на коленях перед кроватью? Разумеется, в тот раз она пыталась в твое отсутствие извлечь из тайника свой старый дневник. Однако первое, что она увидела, заглянув под твою кровать, была злополучная склянка с цианидом. Сомнений возникнуть не могло – ведь на этикетке была большая красная надпись «ЯД». Допрашивая мадам, я упоминал об этом пузырьке и допытывался, не брала ли она его, и где он может сейчас находиться. Так что твоей тетке нетрудно было догадаться, что это – тот самый цианид, который я разыскивал в связи с попыткой отравления генерала. И тут в комнату входишь ты. Мария, быстро сориентировавшись, хватает и прячет пузырек…
Я прокручиваю в голове те события и вспоминаю, как тетка поднялась с пола, зажимая что-то в кулаке и утверждая, что подобрала сережку, которую только что уронила. А ведь я тогда обратила внимание, что на ней не было второй сережки, а, значит, скорее всего, сережек не было вообще! Ведь это должно было сразу насторожить меня, а всплыло в памяти лишь позже. Ну почему я всегда так медленно соображаю!
Антон разъясняет дальше:
– Чтобы отвлечь внимание от того, что она делает в твоей комнате, Мария рассказывает о неверности твоего мужа. При этом она заодно преследует цель окончательно рассорить вас и подстегнуть Карена к разрыву вашего брака. Затем мадам, оставив тебя в растрепанных чувствах, но так и не сумев забрать старый дневник, уходит из твоей спальни не солоно хлебавши. Однако теперь у нее на руках имеется страшное оружие – цианистый калий. Она еще не знает, что будет с ним делать. Но и выдавать его мне она не намерена. Жизнь научила ее обращать любую возможность и любые средства себе на пользу.
Городецкий делает театральную паузу и, страшно довольный оттого, что я слушаю его, затаив дыхание и не сводя с него глаз, продолжает:
– И вот, буквально на следующий день, когда мадам Данваль поняла, что не сможет ни шантажировать своего отца, ни привлечь его к ответственности за убийство девушки, в ее голове созрел новый план. Она не только знала, что он – расчетливый убийца, ушедший от наказания. Она по-прежнему помнила всё то зло, которое видела в жизни от отца, включая гибель любимого человека и неродившегося ребенка. При этом она знала, что кто-то пытался отравить генерала, из чего сделала вывод, что, как у нее написано в дневнике, «это чудовище сломало жизнь кому-то еще». И поэтому Мария решила сама совершить правосудие – отравить своего отца. Но отвечать за это преступление, разумеется, не входило в ее планы, поэтому она пересы́пала цианистый калий в другую склянку, а пустой пузырек с надписью «ЯД» расчетливо собралась подкинуть в качестве главной улики тому, на кого решила бы «повесить» обвинение в отравлении.
– Карену! – восклицаю я.
Антон усмехается:
– Недолго мадам выбирала эту кандидатуру, потому что вскоре состоялся неприятный разговор в кабинете, из которого Марии стало известно от тебя про то, что господин Симонян ее обманывал. И тогда она подбрасывает твоему мужу пузырек из-под яда, убивая одним выстрелом двух зайцев: заранее отводит от себя подозрения и заодно изощренно мстит Карену Вагановичу.
– Но когда и где она успела это сделать? – растерянно произношу я, возвращаясь в памяти к тому неприятному разговору с Кареном и Марией. И тут до меня доходит, и я радостно ору: