– Куда?
– Не знаю, я его не спрашивал.
– Кстати, забыла тебя вчера спросить: ты зачем закрыл Карена в кладовке и не выпустил, когда уже почти наверняка знал, что он не виноват в отравлениях?
Кошачьи глаза, только что ласково и игриво смотревшие на меня, на мгновение жестко вспыхивают:
– Это была моя маленькая месть за то, как он обошелся с тобой.
– Да черт с ним, – устало произношу я.
Антон усмехается:
– Он сам себя наказал своей жадностью. Сделал сразу две ставки: одну на «красное», а другую на «черное». Знал ведь прекрасно: по законам рулетки не могут и та, и другая выиграть одновременно. Он всё метался: жена, вроде, назначена наследницей целого состояния – но кто знает, сколько еще протянет Дед, а Мария виделась ему и так уже очень богатой женщиной, вот только чтобы заполучить ее, надо рискнуть и порвать с женой. Вот он и запутался окончательно в этой дилемме…
– Я рада, что он хотя бы не оказался убийцей. Мне было бы нелегко смириться с мыслью, что человек, с которым я прожила столько лет, способен на такое преступление… Спасибо тебе, что нашел настоящих виновных.
– Знаешь, на тот момент, когда генерал меня только-только нанял, я в глубине души вообще полагал, что затевающееся убийство – просто плод фантазий этого глубоко пожилого человека. Думал, прокачусь за город, подышу свежим воздухом, отдохну немного от суеты. А в результате четыре трупа, да еще один из них с иностранным подданством, – Городецкий запускает пятерню в свои густые волосы и ерошит их. – М-да-а-а… Ситуация, однако…
– Как же это дело со столькими смертями собираются «спустить на тормозах»? – удивляюсь я.
– Понятия не имею, – отвечает детектив. – Скорее всего, эксперты снова напишут какую-нибудь ерунду: например, отравление бледной поганкой. Якобы Виноградовы сперва по глупости не тех грибочков собрали, потом нажарили их с картошечкой, навернули всем семейством и приказали долго жить… Да что им: трудно, что ли, что-то подобное написать? Бумага – она всё стерпит.
Я вспоминаю человека с рыбьими глазами, который последним видел моего деда живым. Такой запросто «надавит» на экспертов.
– С другой стороны, – философски произносит Антон, – в таком подходе есть и хорошая сторона. Если не будет заведено уголовное дело, тебе не придется бегать на многочисленные допросы, да и с принятием наследства всё пройдет без сучка и задоринки.
От этих слов я спохватываюсь: а ведь мне после смерти Деда ни разу и в голову не пришло, что теперь я законная наследница заветной квартиры и прочего генеральского добра!
Да, я стала владелицей огромного состояния. Пятикомнатные хоромы в самом центре столицы. Большая коллекция антиквариата. Три машины. Наверняка немалые суммы на сберкнижках. Эта дача с участком, наконец. И кто его знает, какие там еще накопленные Дедом сокровища обнаружатся при ближайшем рассмотрении.
Да, я теперь богата.
Нет, я страшно богата.
Но уже через секунду меня обжигает другая мысль. А не потому ли так ласков со мной Антон? Не в этом ли причина его вспыхнувшей вчера ко мне страсти? Я заливаюсь румянцем, вспоминая, какие он шептал мне слова, но тут же холод недоверия сковывает мне сердце и чувства.
Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, когда детектив впервые начал со мной флиртовать.
Так и есть! В памяти всплывает наш разговор, случившийся почти сразу после спектакля Деда с его отравлением. Тогда я сначала сама подтвердила Городецкому, что стала единственной наследницей генерала, и тут же буквально через пару минут он прижал меня к стенке, опершись рукой о стену над моей головой, и со своими кошачьими интонациями начал меня убеждать, что я очень интересный персонаж. Сейчас и не вспомню точно, что он мне мурлыкал, но помню, что я уже тогда таяла от его слов.
Так и есть! Этот красавчик-детектив – всего лишь еще один охотник за богатством! Он ничем не лучше Карена!
Так же, как и моего мужа, этого сыщика привлекаю вовсе не я сама. Снова во мне видят лишь генеральскую внучку! Но если Карену, когда он подбивал ко мне клинья, нужны были связи и поддержка живого генерала, то Городецкому на руку смерть старика – можно шутя охмурить легковерную дурочку-Леночку и потом тратить налево и направо полученные ею по завещанию деньги.
Сколько же еще я буду наступать на одни и те же грабли! В этом виновато мое одиночество. Я так хочу быть кем-то любимой, что заглядываю в глаза каждому встречному: а вдруг эту любовь я там обнаружу! И при этом я так наивна, что готова принять за искреннее чувство любое выражение интереса. Вот только какой именно интерес зажигает глаза мужчины, я до сих пор, прожив на свете почти три десятка лет, так и не научилась различать. А пора бы понять, что этот интерес – лишь бубновый. Этим миром правят деньги.
Невольно вспомнился пьянящий восторг недавних объятий. Господи, до чего же противно осознавать: то, что было между мной и Антоном этой ночью – всего лишь часть его игры. А я даже на минуточку поверила, что меня можно по-настоящему полюбить…
Когда я уже перестану даже мысленно произносить это глупое слово «любовь»! Дура! Идиотка!
Я сжимаю кулаки, и ногти впиваются в ладони. Больно. Но боль хорошо отрезвляет. И я понимаю, как мне нужно поступить.
Я мертво, одними губами, улыбаюсь Антону и говорю ему:
– Слушай, ты можешь отвезти меня в город?
– Что, прямо сейчас? – удивляется он.
– Да.
– Откуда такая срочность? – Городецкий внимательно заглядывает мне в глаза, но я отгораживаюсь ресницами, опуская взгляд, и отвечаю притворно бодрым голосом, стараясь, чтобы он не дрогнул:
– У меня есть пара дел, которые не могут ждать.
– Ну поешь хотя бы сперва, – мягко настаивает сыщик. – Я так старался, готовил… – он широким жестом указывает на поднос с завтраком.
– Что-то не хочется, – равнодушно отвечаю я, ощущая, что аппетит действительно куда-то пропал.
– Выйди, пожалуйста, я оденусь, – добавляю я.
Антон еще более сосредоточенно сверлит меня взглядом несколько секунд, затем кивает:
– Хорошо. Я пока соберу свои вещи и выведу машину из гаража.
Он встает и выходит из комнаты.
Всю дорогу до Москвы мы молчим. Я специально села сзади, чтобы не дразнить себя близостью к этому человеку. Передо мной лишь его затылок и широкие плечи, но как обмирает сердце каждый раз, когда он бросает на меня встревоженный и вопрошающий взгляд в зеркало заднего вида!
До чего же быстро я впала в зависимость от этого проходимца! Мои пальцы уже никогда не забудут, как ласкали его красиво очерченные губы и застарелый шрам над бровью. Мое познавшее этого мужчину тело уже сейчас сопротивляется, не желая его терять. Но я всегда была сильной. Я запрещу себе любить этого корыстного негодяя. Вычеркну его из своей жизни, словно он в ней никогда и не появлялся.
Глава 38
Я прошу Антона высадить меня у метро, но он, проигнорировав просьбу, довозит меня до самого дома, в котором расположена генеральская квартира.
Заглушив мотор, сыщик вынимает из багажника мою сумку с вещами, а я, между тем, выхожу из салона и останавливаюсь посреди знакомого с детства двора, безвольно опустив руки.
Вот и всё. Надо рвать по живому. Сейчас или никогда.
– Ну, я пошла, – выдавливаю из себя и тянусь за своей сумкой.
– Я помогу донести – у тебя еще болит колено, – вскидывается Антон.
– Не надо. Я сама. Она не тяжелая, – я подхватываю свой багаж.
Антон наклоняется, чтобы на прощание поцеловать меня в щеку, но я инстинктивно отшатываюсь. Городецкий удивленно поднимает брови и, не выдержав, задает терзавший его всю дорогу вопрос:
– Да что с тобой случилось? Я чем-то тебя обидел?
– Нет, что ты, – я изо всех сил креплюсь, чтобы не разреветься. – Просто я очень устала за три последних дня.
– Понимаю, – покорно произносит Антон и отступает на шаг. – Конечно, тебе очень нужно отдохнуть. Я позвоню тебе завтра, можно?
Он заглядывает в мои глаза, наверное, пытаясь отыскать в них тот, прежний взгляд, которым я смотрела на него еще вчера. Но я равнодушно пожимаю плечами и произношу без всяких интонаций:
– Звони.
Я прекрасно знаю, что не сниму трубку. Ни завтра, ни в другой день. Я смогу. У меня получится.
Затем я захожу в подъезд, захлопываю за собой дверь и, прислонившись к ней спиной, наконец даю волю слезам под удивленным взглядом консьержки.
Следующие дни пролетают, словно в бреду, из-за свалившейся на меня кучи хлопот, связанных с похоронами родственников. Если с Марией всё устроилось само: по настоянию ее детей гроб с забальзамированным телом мадам Данваль был отправлен в Париж, то вот генерала тихо, по-семейному, похоронить не получилось. Пришлось проходить через все круги церемониала.
Сперва было организовано торжественное прощание с покойным в Краснознаменном зале Центрального Дома Российской армии на Суворовской площади. Разумеется, всё было по протоколу – с солдатами из роты почетного караула военной комендатуры Москвы, застывшими у гроба, заваленного цветами, и с выносом всех наград покойного. А мне, выряженной в черное, пришлось провести у гроба несколько часов, принимая соболезнования от людей, которых я либо никогда в жизни не встречала, либо видела только по телевизору и на страницах газет.
Потом тот же почетный караул сопроводил катафалк к месту захоронения, на Новодевичье кладбище, и там эти солдаты с траурными повязками на рукавах сделали несколько выстрелов в небо, отдавая воинские почести мертвому генералу.
А у меня под эти залпы в ушах отдавался другой выстрел – на берегу нашей подмосковной речки, оборвавший жизнь генеральской сиделки. Я смотрела на всех людей, собравшихся на церемонию похорон, и ощущала дикое желание встать, махнуть рукой, чтобы, наконец, замолчал этот оркестр, исполняющий Шопена, а после громко рассказать всем присутствующим, что покойный, о котором мы сегодня выслушали столько пышных и умильных речей, был дом