— Ничего, у Светы все нормально. Вы меня для этого позвали?
— Расскажи, как идут дела с перекачкой денег Астахова? — спросил Форс без долгих предисловий.
— Пошли последние деньги. У него уже почти ничего нет.
— И?
— Ну, осталось дождаться перевода и обналичить. Все.
— Так что ж, получается — через пару дней мы станем самыми богатыми людьми в городе? — улыбнулся адвокат. Молодой бизнесмен улыбнулся в ответ.
— Обанкротить родного отца — не ожидал от тебя такой прыти! — Форс продолжал улыбаться. — И не жаль?
— Можно подумать — он меня жалел!
— Но Астахов — твой отец! Он дал тебе жизнь, а когда ты вырос — работу…
Антон уже не замечал иронии Форса:
— И при этом постоянно унижал меня, критиковал все мои идеи, заставлял жить под его диктовку!
— Твой отец — сильный бизнесмен. Я думаю, ты мог бы многому у него научиться…
— Да, в какой-то степени я с вами согласен, но при этом он же продолжает соблюдать свои дурацкие принципы. А я считаю, что в бизнесе главное — прибыль!
— Если бы у твое го отца не было этих, как ты говоришь, "дурацких принципов", он бы не доверил право подписи собственному сыну, который его и разорил.
— Ну, значит, это будет ему хорошим уроком. Такой логики не ожидал даже столь циничный человек, как Форс.
— Что ж, мне нравится, как ты начинаешь вести дела. Но предупреждаю тебя раз и навсегда. — И он нехорошо посмотрел Антону прямо в глаза. — Так, на всякий случай. Со мной такие игры не пройдут. У меня другие принципы!
Тамара не знала, как ей быть. Надо было с кем-то поговорить, пусть не посоветоваться — выговориться. Но с кем? К кому могла она пойти? И Тамара пришла к Игорю.
Рассказала ему все-все. Поплакала.
Игорь растерялся. Антон — Света — ребенок — выкидыш… Он действительно не знал, что на все это сказать.
— Тамара, ты только успокойся. Слушай, ты ведь столько лет акушеркой проработала!
— Ну и что?
— Ну ты, наверное, не одну такую операцию провела…
— Да, но я всегда делала это по желанию пациенток. А Света, наоборот, очень хочет этого ребенка!
— Тамар, а как же наш ребенок?
— Ты о чем? — Тамара перестала плакать и посмотрела на Игоря.
— Об Антоне. Ты знаешь, я могу его понять: Света беременна, а кто отец — неизвестно. Я ведь и сам всю жизнь думал одно, Астахов — другое, ты знала третье… И еще. Ты только не злись, Тамара, но я боюсь, что если Света не потеряет своего ребенка, то мы можем потерять Антона…
— Я не понимаю тебя.
— Только отнесись к моим словам спокойно, без истерики. Ну ты же отлично знаешь, что Антон — человек жестокий. Как ты думаешь, он простит тебе, если ты откажешься ему помочь?
— Но я же его мать!
— А Астахова он разве не считал своим отцом? Однако все его денежки прикарманил.
Тамара задумалась. Да, Игорь прав. Антон непредсказуем. А она ни за что не согласится потерять для себя сына, иначе потеряет смысл вся ее жизнь.
Сделать то, о чем он просит? Пойти на это? Помочь избавиться от ребенка?
Но как же это сделать, как устроить выкидыш? Акушерской практики у нее не было уже много лет, да и этих специальных препаратов, когда она работала, еще не знали… Хотя, конечно, найти эти самые препараты можно, и все про них разузнать, разобраться… Но ведь Света лежит в больнице, под присмотром…
— Ну и что? — ответил Игорь, когда Тамара поделилась с ним всеми своими сомнениями. — У тебя же получилось передать отравленный пирог в тюрьму, когда ты хотела отравить цыганку.
— Мы!
— Что — мы?
— Мы хотели!
— Хорошо, мы. Так что, если получилось в тюрьме — неужели не получится в больнице?
Тамара молчала.
— Подумай — ты освободишь сына от всяких обязательств.
Люцита расчесывала волосы. Рыч завороженно смотрел на нее из-за занавески. За эти дни она как-то привыкла к нему, как к неотъемлемой части своей палатки, своего дома. Здесь были стол, стул, кровать, сундук, Рыч.
Именно так, через запятую.
— Чего уставился? — Люцита перехватила взгляд мужчины.
— Любуюсь, — сдавленно ответил тот. — Ты очень красивая. Вот так бы сидел и смотрел на тебя…
— Лучше помолчи!
— Ты знаешь, а мне даже нравится, когда мы ругаемся. Совсем как родные люди, по-семейному как-то.
— Еще чего!
— Не веришь? А, между прочим, когда ты уходишь из палатки, мне становится так тоскливо…
— Боишься, что я тебя сдам?
— Нет, это другое. Когда ты уходишь, мне тебя не хватает, именно тебя.
И в груди ноет… А когда возвращаешься — как будто солнышко восходит.
Для Люциты такое откровение было слишком неожиданным. Нет, она, конечно, знала, что красива, что производит впечатление на мужчин. Но услышать такое от Рыча — от бандита, убийцы, от этого цыганского медведя, устроившего берлогу в ее палатке… Как-то не укладывалось все это в голове.
— Тебе не на что надеяться, Рыч.
— А мне показалось, что тебе приятно было это слышать.
— Слышать такие слова приятно любой девушке. А вот даже задумываться о чем-то большем с таким, как ты…
— С каким? С беглым преступником? С позором всего цыганского рода?
— Ну вот — ты сам все понимаешь.
— Но я же не всегда был таким, Люцита! Нуда, я действительно хотел проучить этого Максима, помочь Баро. А Баро меня за это выгнал, да еще как — с позором, как будто я какой-то шелудивый приблудный пес! И я захотел отомстить, отомстить за унижение… — Рыч говорил и говорил, выворачивая перед Люцитой наизнанку всю свою душу.
А та внимательно слушала, не перебивая его ни единым словом.
— …И только сейчас, когда я рядом с тобой, я готов простить всех, весь белый свет!
Он сделал шаг к девушке, и вдруг рядом с палаткой раздался детский крик:
— Люцита! Люцита!
Рыч едва успел заскочить за занавеску, когда в палатку вбежал Васька:
— Люцита, меня мама к тебе за солью послала. Где она у тебя? — И, не дождавшись ответа, Василий прошел мимо испуганной хозяйки прямиком к занавеске. Когда он уже собирался ее приподнять, Люцита вышла из оцепенения и окликнула его:
— Васька! — Что?
Максим с Олесей, сидя у компьютера, подводили неутешительные итоги.
— То есть получается, что из фирмы Астахова выбраны все средства. Все.
— Так что же, он разорен?
— Да. До полного банкротства остался день, от силы — два.
— Подожди, Олеся, но это можно еще как-то предотвратить?
— Можно попробовать. Но, во-первых, это нужно делать срочно, а во-вторых, это может сделать только сам Николай Андреевич.
— Ну так беги к нему, расскажи все, пусть он остановит ход денег!
— Послушай, Максим, мы с тобой вместе все это обнаружили, давай вместе и расскажем ему об этом. Пошли! — И Олеся решительно поднялась.
Но Максим как-то не спешил.
— Олеся, — он замялся. — Я не могу…
— Почему?.. Постой, ты что, тоже? Ты с Антоном? — в голосе Олеси было больше не столько испуга, сколько разочарования.
— Нет, ну что ты — как ты могла подумать! Просто, понимаешь, если я приду к Николаю Андреевичу и сообщу, что его грабит собственный сын… Ну, в общем, это будет выглядеть как донос.
— Почему донос? Мы пытаемся спасти Астахова!
— Да, я все понимаю, но у меня давний конфликт с Антоном. Я не хочу, чтобы это выглядело как месть.
— Какая еще месть? Николая Андреевича обманывают самые близкие и дорогие люди. Кто же тогда ему поможет? — Она смотрела на задумавшегося Максима, не отрывая глаз. — Он столько хорошего для тебя сделал, неужели ты бросишь его в трудную минуту?
— Пойдем! — Максим решился и стал сгребать в портфель Олесины бумаги вместе с новыми распечатками со своего компьютера.
Старые любовники все сидели в кабинете Игоря и говорили о своем Антоне, когда неожиданно в кабинет ввалился сам герой их разговоров с ящиком шампанского в руках.
— Так и знал, что обоих вас тут застану. Чего испугались? Между прочим, я настроение вам поднимать приехал. Открывай бутылку, папаша!
— Что, есть повод?
— Еще какой! Провожаем последний день бедности и ничтожества!
— Сынок, а не слишком ли рано ты начал праздновать? — спросила Тамара.
— Нет, мамочка. Машина запущена. И нам с вами остается только подставить свои ладошки под золотой дождик! — Антон совсем развеселился. — Ну что, родственнички? За победу! — Он взял наполненный Игорем бокал, одним глотком осушил его и с силой разбил о пол.
Выпили и Игорь с Тамарой.
— Скажи, Антон, а как мы будем делить астаховские деньги? — спросил биологический отец.
— Как делить? По-честному. То есть так, как скажу я!
— Ты все шутишь, а я серьезно.
— Нет, это я серьезно! Делим очень просто: первую половину получаю я, а вторую — вы. Но только при том условии, что наша дорогая мамочка согласится мне помочь.
— Что ты хочешь? — Тамара мрачнела все сильнее.
— Я не хочу повторить судьбу Астахова, вот и все. Я не хочу воспитывать чужого ребенка! Я не хочу, чтобы моя жена скакала из одной постели в другую!
Я не хочу, чтобы Форс заставлял меня жениться! Я не хочу, чтобы потом моя жена, ее любовник и их драгоценный сын меня разорили!
У Тамары на душе кошки не только скребли, но казалось, что они там уже и нагадили. Она отвернулась, но впавший в истерику Антон силой развернул мать к себе и заорал ей в лицо, что ненавидит Максима, Свету, ребенка, Астахова — весь белый свет. Потом неожиданно взял себя в руки и сказал совершенно спокойно:
— Значит, так, если ты мне не поможешь, вы не получите ни копейки.
— Успокойся, я все сделаю. Непросто дались Тамаре эти слова.
Глава 18
Земфира сидела у постели Рубины. Старушка говорила с ней из последних сил:
— После моей смерти ты станешь шувани в нашем таборе.
— Рубина, но я ведь теперь живу не в таборе.
— Не перебивай меня, мне и так осталось немного. Станешь шувани именно ты, — старая цыганка сняла с руки одно из колец — казалось, самое старое и потертое — и отдала его Земфире. — Но ты должна очистить душу от всех дурных помыслов. А в твоем сердце должна вырасти большая любовь к каждому, кто к тебе обратится…