— Что ты говоришь, Рубина? В смерти Рады нет твоей вины… На то была воля Божья…
— Рамир, я хочу тебя попросить: не ставь преград Кармелите… Она любит своего Максима. Это ничего, что он не цыган… Это не против закона…
— Да-да, не волнуйся, у Кармелиты все будет хорошо.
— А теперь ты, внученька… Подойди ко мне… Подойди… А вы оба отойдите, мне с внучкой поговорить нужно… Моя детка! Послушай, что я тебе скажу… Послушай. Я должна открыть тебе тайну… Одну… самую важную!..
Максим ушел.
А Олесю Астахов попросил задержаться на минутку. Сел рядом с ней.
— Вы знаете, Олеся, у меня такое странное чувство… оказаться бедным после стольких лет богатства.
— И вы испытываете страх перед бедностью?
— Не знаю, трудно сказать. Если честно, то пока ощущаю лишь некую особую легкость. Такое, знаете ли, облегчение от жизненных тягот.
— А почему?
— Ну, я был преуспевающим бизнесменом, вы были моей горничной. А теперь я — банкрот, вы — бывший бухгалтер, потерявший работу… Понимаете? Нет? Мы с вами оказались на одной социальной ступени. И мне приятно, что мы с вами на равных.
— Откровенность за откровенность, — улыбнулась в ответ Олеся. — Я ведь тоже, как это ни глупо звучит, рада, что вы — банкрот.
— А вы-то почему радуетесь такому несчастью?
— Да все потому же. Вы же сами все так хорошо сказали. Теперь мы с вами на одной ступени. Понимаете, Николай Андреевич, если бы я вам раньше сказала то, что хочу сказать сейчас, вы бы меня неправильно поняли… Да и окружающие вам то же самое сказали бы — мол, меня интересует ваше богатство и ваше положение в обществе… А это не так!
Астахов слушал, как никогда, внимательно.
— Хотя… Я даже теперь не могу сказать все, что хотела бы. Потому, что у вас есть семья… жена…
— Она не жена, она скорее деловой партнер…
— Подождите, Николай Андреевич, не перебивайте, иначе я не скажу того, что я хочу сказать. Дело в том, что я люблю вас, ужасно люблю… Коля…
— Богты мой, Олеся, мы как старшеклассники ведем себя. Я ведь тоже боялся к вам подойти, потому что у вас был жених и вы были горничной. И могли бы неправильно меня понять. Будто бы я использую свое положение хозяина дома. А ведь все гораздо серьезней, гораздо глубже. Я тоже вас…
Олеся поспешно приложила палец к его губам. И они поцеловались.
Рубина посмотрела на внучку:
— Кармелита, с тобой мне расставаться тяжелее всего.
— Бабушка! Не нужно расставаться. Ты еще выздоровеешь…
— Да ничего, не плачь. Когда-нибудь все уходят, внученька. А ты не грусти. Просто не забывай меня и помни все, чему я тебя учила.
— Да!
Кармелита расплакалась еще сильнее.
— Ну вот, я тебя просила не плакать, а ты плачешь все сильнее. Выполни, пожалуйста, другое мое желание, — Рубина перевела дыхание. — Там, в тумбочке письмо, я его написала, когда почувствовала, что пришел мой час. Отдашь его Паше.
— Пал Палычу?
— Да. А ты будь счастлива. Будь счастлива с Максимом. И помни: чтобы ни случилось, твой отец всегда любил тебя и любит. Прощай…
Глаза Рубины закатились. Тяжелое дыхание прервалось.
Баро закрыл Рубине глаза и сказал плачущей Кармелите.
— Пойдем, дочка. Пойдем, бабушки с нами больше нет!
— Как нет? Я же с ней только что разговаривала, у нее же еще ладонь теплая! Она не умерла! Бабушка!
— Пойдем, доченька! С этим уже ничего не поделаешь! Нам остается только смириться. Пойдем!
Отец обнял ее за плечи, вывел из комнаты. Но перед уходом Кармелита бросилась к тумбочке, достала из нее письмо…
— А кто такой этот Палыч? — спросил Баро.
— Друг Максима, они с ним наше золото нашли.
— Не понимаю, что же их с нашей Рубиной связывало?
— Они были знакомы еще много-много лет назад, когда не только меня, но и тебя не было…
— И она всю жизнь о нем помнила… Удивительно. Значит, и Рубина, возможно, когда-то любила не-цы-гана. До чего же все причудливо в этом мире…
Глава 19
Рыч собрался. Стоял, можно сказать, наготове. Люцита выглянула за полог палатки, посмотрела вокруг — тихо.
— Никого. Можешь идти.
— Да, спасибо, — он замялся на пороге. — Спасибо тебе, Люцита, что так долго меня терпела, прятала… Ну, прощай… Может, и свидимся…
— Постой!
Рыч остановился. А Люцита и сама не поняла, зачем она его позвала:
— Куда ты пойдешь?
— Не знаю, но я обещал уйти — значит, уйду…
— Получается, что я гоню тебя в никуда?
— Нет. Это я сам себя гоню в никуда. Прощай.
— Подожди… Ты хотя бы присядь на дорожку… Рыч улыбнулся, и они с Люцитой вместе присели.
— Ну все, — сказал он через минуту. — Прощай.
— Стой! — опять позвала Люцита. — Рыч, на прощание ты мог бы мне сказать те слова, которые уже говорил?
— Какие?
— Ты знаешь какие…
— Да, понимаю. Я могу их повторять бесконечно. И говорю это совершенно искренне: ты красивая, Люцита. Ты могла бы быть счастливой, если бы не вбила себе в голову, что тебе нужен только Миро.
— Я давно уже так не думаю…
— Если бы начать все заново… Если бы ты могла поверить мне… Я бы постарался сделать тебя счастливой.
Люцита удивленно посмотрела на него.
— Да-да. Если бы все переиграть, я бы все сделал иначе, верой и правдой служил бы Баро, не связывался бы с бандитами, жил бы как настоящий цыган. И когда-нибудь пришел бы к Баро с Земфирой и попросил бы твоей руки.
— Ты серьезно, Рыч?
— Абсолютно. Но только кто же теперь отдаст тебя за меня? Я никому не нужен, я — изгой…
— Нет, еще не все потеряно. Кое-что еще можно вернуть.
— Поздно. Я никому никогда не был нужен, кроме своей матери. Да и она умерла.
— Не поздно! Ты нужен мне.
Люцита бросилась к Рычу, поцеловала его, но тут же отстранилась.
— Не надо, Рыч… Хватит. Все-таки мы цыгане… И не можем так просто позволить себе это…
— Я понимаю. Спасибо тебе за все. Прощай!
— Э, нет, Рыч! Теперь я никуда тебя не отпущу! Да, пусть между нами ничего не может быть этой ночью. Но это совсем не значит, что я выгоню тебя в никуда… Понял? А теперь иди за занавеску и ляг поспи…
Где же эта котельная? Где-то рядом с гостиницей. Вот она…
Только бы Палыч был дома. А то второй раз прийти будет очень трудно.
Девушка постучала в дверь, не дожидаясь ответа, вошла.
— Кармелита? — удивился Палыч. — Вот уж кого не ожидал увидеть! Чем обязан?
Она достала конверт и перед тем, как протянутьего, вдруг разревелась.
Палыч растерялся:
— Что с тобой, Кармелита?
— Бабушка…
— Что? Что с ней? С Рубиной что-то случилось?
— Умерла… — только и смогла сказать девушка.
Палыч упал на кровать, закрыл лицо руками. — Ее последняя просьба — передать вам вот это. Кармелита положила письмо на стол и ушла. Не вставая с кровати и все еще плача, Палыч взял письмо, вскрыл конверт и начал читать.
"Прощай, Паша! Какое еще письмо может начинаться такими словами? Только последнее. Если ты читаешь это, значит, меня уже нет в живых…"
Трудно читать дальше. Невозможно. Палыч перевел дух, прикусил до крови нижнюю губу. И, немного успокоившись, продолжил чтение.
"Мы с тобой так внезапно расстались, а потом так неожиданно встретились, чтобы снова расстаться уже навсегда. Ты не горюй, я всегда знала, что рано или поздно смогу сказать тебе те слова, которые не сказала тогда, сорок лет назад: Паша, я люблю тебя!
Любовь жила в моем сердце все эти годы, а теперь я уношу ее с собой.
Прости, что не сказала тебе раньше… негоже нам, старикам, говорить про любовь… Да и не принято это у цыган — выставлять чувства.
Прощай.
И помни свою Рубину.
А я помолюсь за тебя на небесах…
И буду ждать тебя там.
Только ты уж не торопись. Это всегда успеется.
Твоя Рубина".
Да что же Антон творит такое? К чему принудил ее?
Никогда еще Тамаре не было так стыдно и больно, как сейчас.
Хотя…
Она и сама не могла объяснить, когда это случилось и почему она так влюбилась в еще не рожденного Светкиного ребенка. Но одно Тамара высчитала точно — это ребенок Антона. Ошибки быть не может.
И все ведь было так хорошо. С женитьбой и отцовством сын ее окончательно превращался в добропорядочного буржуа-семьянина. Но вдруг Антона переклинило. И чего вдруг он решил, что Света забеременела от Максима? С календарем в руках и медицинскими заключениями Тамара ему просто, как дважды два, доказала, что это его ребенок. Его!
Но Антон все равно капризничал и требовал избавиться от плода.
И она пообещала это сделать.
Вот — готовы пирожки. Очень вкусные, но с легкой дозой снотворного. А вот — таблетки, очень похожи на те, что лежат в стаканчике на тумбочке у Светы. Похожи, да не те, другие, совсем другие. Провоцирующие выкидыш.
Как же не хочется все это делать. Как не хочется…
Но поздно хныкать. Нужно идти в больницу, как в бой.
Света лежала на койке, читала какую-то книжку. Увидев Тамару, обрадовалась.
— Ой, Тамара Александровна! Проходите. А вы одна?
— Да, Антон, к сожалению, не смог прийти, много работы. Но он просил тебя расцеловать.
"Иудин поцелуй!" — подумала про себя Тамара.
— Ну! Как ты себя чувствуешь? Рассказывай!
— Да как чувствую, отлично… — грустно сказала Света. — Лежу..
Сохраняюсь. Нормально.
— Антон за тебя очень волнуется. Да и мы с Колей тоже… В общем, мы все за тебя волнуемся. И, кстати, не только за тебя, вас же двое. И вы должны хорошо питаться.
Тамара выложила свои пирожки.
— Ой, Тамара Александровна, не надо ничего! Меня здесь отлично кормят!
— Я не сомневаюсь, но все же свое, домашнее, всегда лучше…
Света надкусила пирожок.
— М-м-м! Очень вкусно! А давайте вы со мной? Мне одной столько не одолеть, давайте!
— Нет, нет, нет, — замахала руками Тамара. — Мне хватит. Я напробовалась, пока пекла. А вот соку с тобой с удовольствием выпью. За компанию!