Чокнулись чашками, выпили сока.
— Света, обычно беременных на солененькое тянет, у тебя как?
— А меня, вы знаете, на бананы пробило, а на солененькое — совсем нет… — договорив фразу, Света начала зевать.
— Вот и меня не тянуло, когда я Антона ждала. А вот что я действительно полюбила, когда беременна была, так это ливер. Печенку, сердце…
Светка начала зевать все сильнее.
— Знаете, что-то как-то меня разморило. Немножко… Прямо неудобно, тут гости, а я…
— Да что ты! Брось. У беременных такбывает. Убол-тала я тебя. А тебе отдыхать нужно.
— Нет, я сейчас… Мне таблетки выпить нужно, там витаминки разные…
— Да-да, сейчас. Я тебе подам.
Тамара протянула Свете заранее заготовленные таблетки. Та выпила их уже с закрытыми глазами и тут же заснула.
— Спи, спи. У тебя такое время сейчас, — сказала Тамара.
Забрала недоеденные пирожки. Вымыла чашки с недопитым соком. И перед тем как уйти из палаты, посмотрела на Свету с грустью и пониманием.
На душе было мерзко.
Когда горе переполняет сердце, то хочется одновременно и спрятаться от всех, чтоб никто не увидел, и поделиться переживаниями с каждым встречным.
Кармелита пришла к Максиму в гостиницу.
Он сидел за компьютером.
— Максим! — позвала его девушка. Он встал, подошел к ней.
— Что случилось?
— Бабушка… Бабушка умерла.
И снова Кармелита разревелась, пуще прежнего.
— Тихо, тихо, — попытался утешить ее Максим.
— Понимаешь… Я не могу поверить, что бабушки больше нет. Как же мне ее не хватает. Как бы я хотела побыть с ней. Почему мы всегда спохватываемся, когда человека уже нет…
— Всегда так получается. Мы не ценим того, что имеем. А потом уже поздно становится… Даже когда человек лежит в больнице, нам и то часто некогда сходить, находятся какие-то дела.
— Да, точно. Вот Светка! Моя лучшая подруга, а я у нее в больнице один раз только была…
— Я не думаю, что ей станет легче, если ты придешь в таком состоянии.
Если хочешь, могу я сходить. Надеюсь, Антона там не встречу.
— Ой, сходи, Максим, обязательно. Потом расскажешь, как там продолжательница рода.
На поминки таборные цыгане и зубчановские накрыли один большой общий стол.
Пили, ели, поминали добрым словом ушедших.
И лишь у Миро вырвались злые слова. Но все поняли его, потому что говорил он о нелюдях, убивших Бейбута.
— Табор никуда не уйдет, — пообещал Миро при всех. — Пока я… Пока мы не найдем того, кто приказал убить моего отца.
Цыгане закивали головами и затянули долгую, как дорога в степи, печальную песню.
А Сашка с Халадо убежали на кухню, не забыв прихватить кувшинчик вина.
— Давай еще выпьем, чтобы Рубине земля пухом была, — сказал Халадо.
— Давай! Выпили.
— Душевная была женщина…
— Да, Халадо, это верно. Бывало, поговоришь с ней, и на душе становилось легче..
— А Бейбут!
Сашка налил еще вина.
— Бейбут — настоящий мужик был! Будет и ему земля пухом.
— Давай. Не чокаясь…
Снова выпили. Оба смотрели непонятно куда.
Вдруг Халадо не выдержал, его плечи мелко затряслись, он разрыдался, спрятав лицо в свои огромные ладони.
— Эй! Ты чего? Халадо! — растерялся Сашка. — Халадо, что с тобой?
— Рубину жалко… и Бейбутатоже… это несправедливо…
Сашка приобнял Халадо…
— Всем жалко и мне тоже жалко, но что же будет, если мы все начнем плакать!
Но Халадо уже не мог остановиться. И вдруг Сашку осенило:
— Или ты пьяный? Халадо? Это тоже неправильно! Я ж всегда раньше других становлюсь пьяным!
Халадо улыбнулся сквозь слезы…
— Дурак ты, Сашка… Кузнец утер слезы.
И стали они вдвоем грустно смотреть куда-то далеко-далеко.
С традиционными цветами и фруктами Максим вошел в палату к Светке.
Увидев, что девушка спит, посетитель тихонько ее позвал:
— Света…
Она не отозвалась.
Да, неудачно получилось… Зря только пришел. Собрался уходить, но напоследок еще раз посмотрел на Свету. И вдруг показалось Максиму, что она не просто спит, а мелко-мелко дрожит.
— Света-а-а… — еще раз позвал ее.
И тут уж точно увидел, что бьет Свету мелкая дрожь. Да еще и эта бледность, и синие круги под глазами.
— Светка, ты что?! Свет, Свет, проснись! Свет, Свет, Свет!
Попытался растрясти ее. Не получилось. Светка стонала, но не просыпалась.
Максим открыл дверь, крикнул в коридор:
— Срочно врача, пожалуйста, кто-нибудь!
С поминок Люцита принесла кусок пирога и немного вина в пластиковой бутылочке из-под минералки. Протянула все это Рычу:
— На, помяни. Сейчас все поминали Бейбута и Рубину.
— Как — и Рубину тоже? Она что, умерла?
— Да. Сегодня ночью.
— От чего?
— Все говорят от того, что взяла на себя болезнь Кармелиты.
— Чушь какая-то. Как такое может быть?
— Не знаю. Но Рубины больше нет.
— Да… Жаль ее. Хорошая была бабушка…
Рыч молча отпил вина. Люцита посмотрела на него внимательно и сказала с едва уловимым намеком:
— Еще цыгане поминали Бейбута.
— За упокой его души я тоже выпью. Видит Бог, не хотел его смерти.
Знаешь, Люцита, иногда мне хочется верить, что покойники еще какое-то время рядом с нами…
— Почему?
— Я думаю, Бейбут видит, как я раскаиваюсь в том, что каким-то боком… причастен к его смерти… Надеюсь, мне когда-нибудь удастся заслужить прощение.
Рыч допил вино.
— Красивая ты, — сказал он.
— Ты мне это уже говорил. Причем в прошлый раз до того, как выпил.
— Так я и сейчас сказал совсем не из-за того, что выпил. А тебе что, уже надоело?
— Разве могут надоесть такие слова?
— Люцита, а наш вчерашний поцелуй…
— Это было. Это не привиделось…И я ни о чем не жалею
Напоследок, перед тем, как уехать, Миро поговорил с Кармелитой, потом зашел к Баро…
— Теперь, Миро, мы с тобой оба осиротели, — Грустно сказал Зарецкий.
— Да. Люди напуганы, Баро. Говорят, уходить нужно, недобрые здесь места для нас.
— Суеверия… Хотя, честно сказать, последнее время я и сам часто об этом думаю.
— Я понимаю, что нужно бы увести табор из города хотя бы для того, чтобы все немного успокоились. Но сейчас я никак не могу это сделать. Я предам память моего отца, если не разберусь с теми, кто его убил. Со всеми этими Удавами, Лехами…
Зарецкий понимающе кивнул головой.
— Баро, вы мудрый, опытный человек, скажите, что мне делать? Вообще, я правильно рассуждаю?
Барон тяжело вздохнул.
— Миро, теперь на тебе весь табор. Ты сам должен решать, куда и когда его вести… Но и убийц, конечно же, нужно найти и наказать. Я помогу тебе в этом.
Какое же счастье, что он так вовремя пришел в больницу! Максим стоял в коридоре, ожидая врача. И вот наконец дождался, подкараулил его:
— Доктор, ну, как там она?
— Пока ничего не могу сказать.
— А что было-то?
— Похоже, она приняла лекарство для… Скажите, если вы, конечно, в курсе. Она не собиралась избавиться от ребенка?
— Да нет, что вы. А почему вы спрашиваете?
— Вот, как-то засомневался. Если бы я не видел, как она ждет этого ребенка, подумал бы, что Светлана применила препараты, которые могут вызвать выкидыш.
— Так ребенка удалось спасти?
— Да. И дитя, и мать — в порядке. Все худшее уже позади.
— А к ней можно сейчас?
— Нет, пока нельзя. Давайте чуть попозже.
Со временем свое новое состояние (не денежное, а душевное) Астахов начал воспринимать с каким-то особым мрачноватым юмором. Наверное, оттого, что Олесина любовь смягчила, разгладила все, или почти все, жизненные углы.
Николай Андреевич поразмыслил, что же делать, если все попытки последних верных сотрудников спасти хоть часть средств окажутся тщетными. И вспомнил о деньгах, одолженных Зарецкому. Хорошо получилось, какая-никакая, а все же заначка. Перезвонил Форсу, велел ему прийти в ресторан.
Как только тот появился, сказал:
— Форс, помогай. Мне нужны деньги. Леонид тут же полез в карман, достал кошелек.
— Сколько?
— Не смешно, Леонид. Мне нужны деньги, которые я дал в кредит Зарецкому Форс удивленно посмотрел на Астахова и убрал кошелек в карман.
— Это невозможно.
— Почему?
— Вы с Зарецким договаривались на определенный срок. Если не ошибаюсь, на месяц. А сейчас он даже разговаривать на эту тему не станет.
— А если все же попробовать?
— Николай Андреевич, к чему такая спешка? Если вы боитесь, что Зарецкий через месяцзабудет про долг, смею вас заверить — не забудет.
— Нет, дело не в этом.
— А в чем же?
— Если коротко — я банкрот. Точнее говоря, почти банкрот.
— В каком смысле?
— В прямом, в самом прямом! — А?..
— Подробности — потом. Ну поговори с Зарецким. Объясни, что бывают какие-то форс-мажорные обстоятельства… Ты же и сам по себе весь такой Форс-мажорный.
— Не смешно, Леонид Андреевич. Зарецкого не интересуют чужие обстоятельства. Для него важны принципы.
— А что же мне делать?
— Я могу посоветовать только одно: ищите деньги в другом месте.
— Леня, но… мне не к кому больше обратиться… Понимаешь ли ты?
— Николай Андреевич, не травите душу. Я просто не хочу вас обнадеживать… Зарецкий откажет, а вы будете ждать, потеряете время…
— Но почему ты так уверен, что Зарецкий откажет?
— Да потому, что я прекрасно успел его изучить.
— А может, ты все-таки попробуешь?
— Хорошо… я попробую с ним поговорить… Но предупреждаю: не очень-то надейтесь на положительный ответ.
Глава 20
Странное дело. Женщина во время болезни кажется иной раз прекраснее, чем в обычной жизни, когда она здорова. Почему так происходит? Может, где-то в подсознании срабатывает какой-то неведомый механизм, умножающий восприятие ее привычной внешности на сочувствие. Оттого бледность и заостренность черт лица кажутся не болезненными, а изысканными.