Он вынул из кармана крохотный пакетик, бережно открыл его, положил веред собой. Мелкая белая пыль притягательно искрилась на белоснежном листе бумаги. Еще несколько минут — и мир для него станет добрым, уютным, привлекательным. Уймется саднящая сердечная боль. Забудется одиночество, неустроенность, нищета.
Ну, а потом? Завтра? Чтобы продлить эту безмятежную и бездумную жизнь, надо будет снова доставать этот эликсир счастья — кокаин. Кому-то надо будет врать, у кого-то выпрашивать деньги. В конце концов — достанет. И еще зарядится на день, может, на неделю. Но когда-то, и очень скоро, все это кончится. И он снова будет сидеть здесь, решая все тот же вопрос: как жить дальше? Не лучше ли уж сразу отказаться от этого призрачного счастья?
Он взял в руки пакетик, подержал его на ладони, с отчаянным сожалением последний раз посмотрел на эту обещающую несколько часов внутренней гармонии и тихого радостного покоя искрящуюся пыль и подбросил пакетик вверх. Слабый ток воздуха подхватил тонкий бумажный листочек, и с него просыпалось белое облачко. Истаивая, оно плыло по воздуху и вскоре исчезло, не оставив после себя ни малейшего следа.
И снова Слащёв какое-то время сидел, вперив глаза в одну точку. Вспомнил себя, молоденького подпоручика. Он только что с золотой медалью окончил Императорскую Николаевскую военную академию. Один из немногих, он был прикомандирован тогда к пажескому корпусу в должности младшего офицера. Несколько лет — и летом, и зимой — вся его жизнь была занята муштрой. Он хотел стать хорошим офицером — и стал им. Легко шагал по служебной лестнице, дослужился до полковника. И все ждал: вот она наступит, настоящая жизнь, феерическая, красочная, праздничная, заполненная бравурными и радостными маршами духовых оркестров. Ведь еще совсем недавно была такая: гусары, кивера, ментики, тайные любови, дуэли! Куда все это ушло? Куда делось?
Впрочем, довольно скоро она наступила. Но совершенно иная. Вместо праздников — тяжелые походы, дожди, слякоть, холода, кровавые схватки с противником, вместо бравурных маршей духовых оркестров — госпитали, снова бои и снова изнуряющие походы.
И вот свечным огарком дотлевает жизнь. Чужбина. Одиночество. И ничего впереди.
Басовитый гудок прервал его воспоминания. Лоцманский катерок надрывно втаскивал в залив большой океанский корабль. На его корме развевался невиданный прежде красный флаг с белой звездой. Вспомнил: видел такой на антибольшевистских листовках. Это был флаг новой Советской России.
«Последний привет с Родины»! — с некоторой тоской подумал он и стал наблюдать за кораблем. По нижней палубе носились матросы, легкий ветерок донес до него отдельные русские слова и звуки боцманской дудки. Но корме русскими и латинскими буквами выведено: «Темрюк», и чуть ниже порт приписки: «Одесса».
За спиной Слащёва послышался звук шагов. Он обернулся.
— Господин генерал! — окликнул его Мустафа. — Тут вас спрашивают.
— Что им надо?
— Не знаю. Говорят, очень нужно.
— Скажи, генерал занят! — сердито сказал Слащёв. — Скажи, генерал сегодня не принимает.
И когда Мустафа удалился. Слащёв извлек из кармана револьвер. Покрутил барабан. Все семь патронов были на месте. Семь смертей тускло отсвечивали холодным латунным блеском.
Он повернул револьвер стволом к себе и приставил его к груди. Подержал так. Подумал: как, в сущности, все просто: легкое нажатие на курок — и кончились все заботы и переживания. Тебя нет. Осталась бесчувственная оболочка, а тебя нет. И никогда не будет.
Ему показалось вдруг, что заболело сердце. Что, не хочется умирать?
Ну, а если так? Он медленно поднял ствол и остановил его у виска. Ну, что?
Нет-нет, не сейчас. Потом!
Ах, какой дурак, пустил по ветру кокаин. Один раз нюхнул, и все сделалось бы само собой, легко и просто.
Память подсунула ему давнее воспоминание. Это было в академии. Такой же, как и он, курсант, граф Безродный приволок в казарму отцовский револьвер. Однажды, напившись пунша, они затеяли игру в «русскую рулетку». Какой упоительный страх испытывал он тогда. Судьба пощадила всех. Но слух об этой игре докатился до начальства. И их едва не отчислили из академии.
А может, еще раз сыграть с судьбой в «русскую рулетку» и снова испытать тот давний божественный страх? Всего один раз! Шесть шансов на жизнь и лишь один…
Он стал сосредоточенно и хладнокровно, один за другим, выщелкивать из камер патроны. Один, второй… пятый… шестой. Все! Крутанул барабан, поднял револьвер…
«Ну и к чему эта глупая игра? Кому и что ты докажешь? — остановил его внутренний голос. — Тебя миновали сто смертей. Зачем ищешь сто первую?».
Он поднял голову, удивленно посмотрел вокруг. На закатном солнце в заливе толпились суда. Постепенно к нему стали возвращаться звуки: сердито ругались между собой чайки, перекликались, здороваясь и прощаясь, корабли. Он словно приходил в себя после тяжелой болезни.
С удивлением обнаружил в своей руке револьвер. Вспомнил: в барабане всего один патрон. «Русская рулетка». Нет-нет, не гоже так российскому офицеру. В бою — понятно. А так, без всякого смысла…
И он опустил ствол вниз, к земле.
«А интересно все же, как бы на этот раз распорядилась мной судьба?» — подумал он и нажал курок.
Раздался оглушительный выстрел. Руку с силой отбросило вверх. Он стер со лба холодный пот и… представил себя мертвым.
Возле него возник взволнованный Мустафа.
— Что тут? Кто стрелял?
— Я — спокойно ответил Слащёв. — Проверял револьвер. Показалось, сбит боек.
— А тот… он вас все еще ждет.
— Кто?
— Ну, я вам говорил. Пришел, спросил вас. Говорю: занят. Не уходит. Сидит возле калитки.
— Пригласи.
Мустафа торопливо пошел к калитке. Слащёв пошел следом. Уселся на скамейке возле дома и обнаружил, что все еще продолжает держать в руке револьвер. Выщелкнул стреляную гильзу и вынув из кармана жменю патронов, дозарядил револьвер. Обернувшись на шум шагов, увидел невысокого крепкого мужчину, вразвалку идущего к нему. Это был Красильников.
— Что вам надо? — недружелюбно спросил Слащёв.
— Мне — ничего. Меня послали сказать вам, что хотели бы вас видеть.
— Меня многие хотят видеть. Кто?
— Как я понимаю, вы тоже хотите видеть этого человека. Вы знаете его как комполка. Он вам назвал себя: Павел Андреевич.
— Я ждал его.
— Он намеревался сегодня навестить вас и окончательно все решить. Я его сотрудник и во все посвящен. Если ваш уговор остается в силе, он не может сегодня прийти к вам, но был бы рад встретиться с вами в другом месте.
Слащёв уже несколько дней ждал комполка и досадовал, что тот, пообещав увидеться, надолго исчез.
Как бы отвечая на немой вопрос Слащёва, Красильников сказал:
— Он был крайне занят и приносит вам свои извинения. Вы сами сегодня сможете убедиться, что он действительно очень занят.
— Ну, а если я не пойду? — спросил Слащёв.
— В этом случае Павел Андреевич велел сказать, что он сожалеет, но ваш уговор об амнистии и прочем теряет силу. Насколько я знаю, он лично поручился за вас в самых высоких инстанциях и получил добро. Я бы не стал упускать этот редкий шанс. Но это ваше дело. Прошу извинить за беспокойство, — и Красильников встал, чтобы уйти.
— А вы не торопитесь делать поспешные выводы, — улыбнулся Слащёв. — Я всего лишь сказал «если», — и добавил: — Посидите еще пару минут. Я переоденусь.
— Если у вас есть оружие, захватите его с собой, — вслед ему сказал Красильников.
— Зачем?
— Время неспокойное.
Глава одиннадцатая
Жихарев не любил сложные планы, в них, как правило, неожиданно обнаруживался какой-то изъян, и они либо проваливались, или уж, во всяком случае, зачастую не осуществлялись из-за какой-то мелочи или сущей безделушки.
Нынешний план Жихарева был прост, как молоток.
Под вечер в калитку банка позвонили.
— Началось, — тихо сказал Болотов Кольцову, выглядывая в окно.
Возле калитки стоял аккуратно одетый мужчина, похоже, русский, в шляпе, очках, с бородкой клинышком. В руках он держал кожаный докторский саквояж.
— Ну, кто там? — спросил Кольцов.
— Вероятно, папа кондитера, — сказал Болотов. — Похож на мастерового.
— Кто вы и что вам нужно? — прозвучал искаженный динамиком голос Болотова.
— Разве вас не предупредили? Мне велели к вам зайти по поводу сейфов.
— Кто велел?
— В полиции сказали, у вас злоумышленники повредили сейфы.
— А почему так поздно?
— Днем я мастерскую не имею права закрыть. А сейфы — дело не одного часа. А может, и дня.
Болотов добросовестно играл свою роль. Кольцов за него боялся и хотел вывести его из этой опасной игры. Но бандиты знали управляющего, видели его в лицо, и его отсутствие могло бы сильно их насторожить. Поэтому Болотова оставили. Но Кольцов не спускал с него глаз и готов был в любую секунду прийти ему на помощь.
Но Болотов вел себя молодцом, страха пока не обнаруживал.
«Мог бы уже и впустить», — подумал Кольцов, но Болотов продолжал доигрывать:
— А вы что же, мастер?
— Всю жизнь только этим и занимаюсь.
— И сейфовыми тоже?
— Случается. У турков даже в банках стоят сейфы, которые можно гвоздем открыть.
Кольцов из-за оконной занавески метр за метром просматривал обозримое пространство и наконец увидел своих: Красильникова и Слащёва.
Жихарева и его компанию он не обнаружил, они либо хорошо спрятались, или, возможно, были уверены, что никто не посвящен в эту затею и поэтому первый акт этого спектакля пройдет гладко, без сучка и задоринки. Сигнал для их действий должен будет появиться позже, когда мастер уже будет в подвале и ему для работы зажгут яркий свет.
— Впускайте же, наконец! — велел Болотову Кольцов.
Болотов поднял какой-то рычажок возле двери, и калитка вдали с металлическим стуком отворилась.
— Ну, войдите!
Мастер прошел через двор и стал подниматься по ступеням.