тут и мне дали место в общежитии. Чтобы все было правдоподобно, институт выбрала дальний, аж в Долгопрудном, а мы с бабушкой на самом юге Москвы жили, в Южном Бутове, там даже городской застройки не было, только индивидуальные домишки-развалюхи, которые от деревни остались. Поэтому она, конечно, не удивилась, что я поселилась в общежитии. Мне из Южного Бутова до Долгопрудного часа три добираться пришлось бы, если не больше. Потом и бабушка умерла. Слава богу, она так и не узнала, в какую дрянь превратилась ее любимая внучка. Но суть не в том, конечно. Просто, пока у меня еще был дом и возможности, мне ничего не хотелось делать, я все на бабку спихнула. А потом, когда повзрослела, мне так захотелось иметь свою семью, свой дом, свою кухню – ты представить себе не можешь. Но было уже поздно. Ринат меня заарканил накрепко, график работы чудовищный, мы продыху не знали. Если мне удавалось добраться до своей хаты, я валилась спать без задних ног. Потом Бутово стали застраивать, хатку нашу снесли, мне дали квартиру, а толку-то? Все равно я в нее приезжала только поспать немного и дух перевести, помыться, переодеться – и назад, к Ринату. И вот я начала читать кулинарные книги. Я их покупала, коллекционировала, обменивалась ими, искала редкие и старинные. У меня их много. Я читала описание какого-нибудь блюда и представляла себе, как стою на своей собственной кухне в вышитом красивом фартуке и готовлю его для любимого мужа и детей. Некоторые женщины так романы читают: уткнутся глазами в страницу и видят на месте героини себя. А я кулинарные книги читала и млела от восторга. Глупая я, да?
Березин протянул руку через стол и ласково погладил ее по щеке.
– Ты – чудесная. Ты – необыкновенная, Ирочка. Ты напрасно не сказала мне всего этого раньше. Может быть, тебе нужна какая-нибудь техника специальная? Ну, я не знаю, печка какая-нибудь особенная, гриль, комбайн или еще что-то. Только скажи, я сразу же тебе все раздобуду.
На какое-то мгновение ему показалось, что она как бы качнулась навстречу его руке и прижалась щекой к его ладони. Но только на мгновение.
– Спасибо, Сережа. Ты доел? Наливать чай?
Они долго пили чай с теплыми и необычайно вкусными ватрушками и вели неспешные и какие-то непривычные Березину разговоры. Он страшно удивился, когда обнаружил, что уже половина двенадцатого ночи, а они все сидят на кухне при свете бра и пьют уже по третьей чашке чаю, да и на блюде с ватрушками мало что осталось. Но еще больше удивился Сергей Николаевич, когда сообразил, что все это время они разговаривали о том, хорошо или плохо жить в деревне, чем отличается жизнь в отдельном деревянном доме от жизни в городской квартире, какие существуют способы засолки капусты и огурцов, меняются ли отношения с родителями, когда дети, которые раньше жили отдельно, но в том же городе, переезжают в другой город. Хорошо ли, когда в квартире живут одновременно собака и кошка. А если две собаки, то какие породы лучше всего сочетаются по характеру и темпераменту…
За последние восемь лет, с тех пор, как он расстался с Дианой, Березин не помнил, чтобы он сидел с женой на кухне, долго пил чай с пирогами и вел с ней разговоры ни о чем. Простые домашние разговоры, не о делах и не о политике, не о счетах в банках и не об интригах конкурентов, не о происках Центризбиркома и не о стратегии предвыборной борьбы и не о встречах с нужными людьми. А просто о жизни. О жизни вообще. И как, оказывается, хорошо сидеть на кухне в приятном полумраке, когда яркое световое пятно падает только на стол перед тобой, а не в вычурной нарядной комнате.
Все это было вчера, в субботу. Ночь Сергей Николаевич Березин провел без сна, лишь слегка задремал часов в пять, но в шесть уже окончательно проснулся и понял, что не может больше лежать. Нужно встать и занять себя чем-нибудь, иначе он сойдет с ума. Сегодня все решится. В восемь часов откроются избирательные участки, и до десяти вечера не будет ему покоя. А потом останется только ждать, когда вскроют урны, подсчитают бюллетени. И сделать уже ничего нельзя, нельзя укрепить свои позиции, сделать какое-нибудь важное заявление, провести благотворительную акцию. Именно сейчас, когда сделать уже ничего нельзя, в голову полезли мысли о том, как много осталось несделанным во время предвыборной кампании, как много возможностей упущено, как много ошибок совершено.
Стараясь не шуметь, он на цыпочках прошел в ванную, принял душ, вымыл голову, почистил зубы, побрился и вышел на кухню. Ира вчера перед тем, как идти спать, вымыла посуду и все убрала, и на столе сиротливо лежала последняя ватрушка, заботливо положенная на блюдечко и накрытая салфеткой. Березин вскипятил воду, но кофейные зерна молоть не стал, боялся, что жужжание кофемолки разбудит Ирину – комната, где она спала, находилась рядом с кухней. Сделал растворимый кофе, сжевал холодную и потерявшую воздушность ватрушку. В голову ему пришла совершенно неожиданная мысль сделать что-нибудь приятное для Ирины. Но что? Березин огляделся в поисках какого-нибудь непорядка, который можно было бы ликвидировать, к ее удовольствию, например, что-нибудь сломанное или испорченное. Он же точно помнил, что миксер был неисправен еще три месяца назад, а на карнизе сломались и застряли в пазах два крючка, из-за чего задергивание штор на кухне превратилось в поистине нерешаемую проблему. Еще Березин помнил, что в духовке не работало освещение, а ножи были тупыми. Но, к его удивлению, миксер исправно работал, со шторами не было никаких проблем, крючки легко скользили в пазах во всех направлениях и нигде не застревали, свет в духовке горел, а ножи были острыми как бритва. За четыре дня, проведенных Ириной здесь после возвращения из санатория, она успела все сделать и починить, хотя совершенно непонятно, как ей это удалось.
Тогда Сергей Николаевич решил проехаться до круглосуточно работающего гастронома и купить Ирине к завтраку что-нибудь необычное. Все продукты они купили еще вчера, но можно же, наверное, что-нибудь найти такое, чтобы было сразу понятно: это только для нее, это маленький подарок, знак внимания, доброго расположения. Уже надев ботинки и натягивая куртку, Березин вдруг спросил сам себя: с чего это вдруг ты решил оказать ей знак внимания и расположения? Что с тобой, Березин? С какой это стати? Зачем? Возьми себя в руки, не надо никуда ехать, что ты себе напридумывал? Кто она такая, чтобы в семь утра ехать в гастроном и искать ей пирожное к завтраку? Ты совсем очумел от своих предвыборных страстей?
Он нерешительно взялся за «молнию», чтобы расстегнуть куртку и начать раздеваться, но подумал, что если он останется дома, то снова будет мучительно ждать, пока проснется жена и можно будет хоть чем-нибудь «забить» медленно тянущееся время. Включить телевизор, например, или радио, или хоть с Ирой поговорить. Позже, часам к одиннадцати, он поедет в штаб-квартиру своей партии и там уже будет сидеть сутки или двое, пока не станут известны окончательные результаты выборов. Но пока впереди еще три-четыре часа, которые надо как-то прожить. Да, в конце-то концов, он же не для Ирины едет за этим дурацким пирожным, а для себя самого, чтобы чем-то заняться, отвлечься, убить время.
Березин решительно вышел из квартиры, осторожно, стараясь, чтобы замок щелкнул как можно тише, запер дверь и спустился на улицу.
Когда через сорок минут он вошел в квартиру, то первое, что он услышал, было жужжание кофемолки. Она не боялась разбудить Березина: спальня находилась далеко от кухни. Сергей Николаевич, не раздеваясь, заглянул в кухню. Ирина стояла полностью одетая, в длинной юбке, которой он еще не видел, и в строгой, с глухим воротом блузке, держа в руке надрывающуюся от натуги кофемолку.
– Доброе утро! – весело поздоровался он.
– Сережа? – изумленно протянула она. – Я была уверена, что ты еще спишь. Ты что, дома не ночевал?
– Обижаешь, красавица, – ответил Березин с шутливой укоризной. – Я ночевал дома, но вскочил в шесть утра и помчался искать для тебя пирожные к завтраку. Поскольку мы с тобой, как два троглодита, вчера сожрали все твои восхитительные ватрушки и на утро не осталось ничего вкусного, я решил сделать тебе маленький кондитерский подарок. Тем более что я сегодня уйду и совершенно непонятно, когда вернусь, поэтому пусть у тебя останется в память обо мне вот это.
Он поставил на стол перед Ириной огромную нарядную квадратную коробку, театральным жестом снял крышку, и ее взору предстало великое разнообразие пирожных – заварных, песочных, слоеных, маленьких и больших, с масляным и белковым кремом, с ромовой и коньячной пропиткой. Она подняла на Березина глаза, которые вмиг стали почему-то странно темными и блестящими.
– Это мне? – спросила она дрогнувшим голосом. – Ты не обманываешь? Это не для гостей, которых ты ждешь?
– Это тебе, это только тебе. Сегодня мы никаких гостей не ждем, и я очень надеюсь, что за сегодняшний день ты все это съешь, чтобы не скучать, пока меня не будет. Ты что, Ирочка? Ты обиделась? Почему ты плачешь?
Она отвернулась к окну и быстро отерла слезы пальцами. Потом снова повернулась к Березину и попыталась улыбнуться, хотя губы ее дрожали.
– Спасибо тебе, Сережа. Мне никто никогда не дарил пирожных. Знаешь, чего только не дарили – и портвейн дешевый, и серьги золотые, а такой простой вещи, как цветы и пирожные, нет. Да не в них дело.
– А в чем? – насторожился Березин.
– Никто никогда не вставал в шесть утра, чтобы купить мне подарок. Это со мной в первый раз. Спасибо тебе. – Она помолчала и нерешительно добавила: – Милый.
На этот раз она сама шагнула к нему и прислонилась лбом к его плечу. И снова Березин почувствовал слабый запах духов, исходящий от ее волос, и ощутил, как его охватывает какая-то неизведанная доселе всепоглощающая нежность.
– Ну вот, – произнес он, ласково гладя ее по плечам, – а про цветы я и не подумал, болван. Но я исправлюсь, честное слово.
Ирина подняла голову и посмотрела на него сияющими глазами.
– Я очень на это надеюсь, – сказала она серьезно и вдруг прыснула.