– Вы хотите сказать, что все люди, работающие в роддомах, выглядят, как и вы, на двадцать лет моложе? – усомнился Стасов, которого разговор с Пригариным начал откровенно забавлять.
– Не обязательно, – очень серьезно отозвался тот. – Некоторые сохраняют внешнюю моложавость, другие выглядят на свои годы, но отличаются завидным здоровьем, третьи необыкновенно счастливы в семье и вообще в личной жизни, потому что заряжаются на работе добром и радостью и несут их своим близким вместо обычной усталости и раздражения. У всех по-разному бывает, но биоэнергетика, связанная с рождением детей, сказывается на всех. Редко кто не реагирует, только уж совсем особенные люди.
– Это очень интересно, Владимир Петрович, но мне бы хотелось поговорить не об этом, а о том, что произошло год назад.
– Разве дело не закончено? – удивился Пригарин. – Был же суд.
– Да, осужденный Евгений Досюков отбывает наказание в колонии, но его жена наняла частного детектива, то есть меня, чтобы попытаться доказать, что произошла судебная ошибка и Досюков преступления не совершал. Поэтому я заново встречаюсь со всеми свидетелями.
– Зачем? Что вы хотите доказать?
– Скорее не доказать, а просто проверить. Хочу убедиться, что следствие было проведено грамотно и добросовестно, хочу посмотреть, не было ли действительно какой-нибудь ошибки. Поэтому я прошу вас, Владимир Петрович, вспомнить как можно детальнее и заново пересказать мне все, что вы видели в ночь с первого на второе декабря прошлого года на улице Веснина.
Пригарин несколько мгновений молчал, словно стараясь сосредоточиться.
– Значит, я шел по улице Веснина со стороны Старого Арбата, – начал он. – Мимо меня со стороны Арбата проехал автомобиль и остановился метрах в ста впереди. Из машины вышел мужчина в куртке, издалека мне было не видно, какого она цвета и как пошита, но по силуэту я понял, что куртка короткая, с широкими плечами. Мужчина стал снимать «дворники» и зеркала, запирать машину, я за это время подошел ближе, и мне уже было видно, что куртка такого среднего цвета, не светлая, но и не черная, отделана белым мехом. Мужчина закурил и вошел в подъезд. Похоже, он там стоял и курил, потому что, когда я подошел к дому и заглянул через окно в освещенный холл, он как раз сделал последнюю затяжку и выбросил окурок. «Дворники» и зеркало, я заметил, лежали на подоконнике, и еще, кажется, приемник автомобильный был. Там такой широкий низкий подоконник, а мужчина стоял у самого окна и одной рукой рылся в кармане, похоже, что ключи искал. Я остановился и посмотрел на часы, было чуть больше пяти минут четвертого, минут шесть или семь. Я тогда еще подумал, какой удобный подъезд – светлый, теплый, консьержки нет, а подоконник широкий, на нем сидеть удобно. Шаг замедлил и стал за мужчиной наблюдать, ждал, когда он сядет в лифт и уедет, чтобы зайти в подъезд, погреться, отдохнуть. И вдруг мне так неловко стало, думаю, да что ж это такое, уважаемый человек, врач с тридцатипятилетним стажем – и буду сидеть в подъезде, как пьянь подзаборная. Через три часа метро откроется, там посижу. А пока – пешочком. Я-то когда из дому выскочил в пылу ссоры, еще двенадцати не было, поэтому сломя голову в метро помчался и поехал в сторону Кузьминок, где живет мой давний товарищ. А когда спохватился, вышел на улицу да в себя пришел, уже всюду опоздал. Пришлось потихоньку в сторону дома пешком брести. Но я люблю ходить, ноги у меня сильные, тренированные, – улыбнулся Пригарин. – Вот, собственно, и все.
– Понятно. А вы точно уверены, что мужчина, который вышел из машины, и мужчина, которого вы потом увидели в освещенном холле, это один и тот же человек?
– Ну а как же? – удивился Владимир Петрович. – Во-первых, куртка точно такая же, и без головного убора, и «дворники» с зеркалом. И сигарета во рту. Но вы знаете, Владислав Николаевич, следователь мне этот вопрос тоже задавал, и адвокат на суде к этому прицепился. Так что не вы первый.
– И к какому же выводу они пришли?
– Они сказали, что вопрос об идентичности этих двух мужчин ставиться не должен. Речь должна идти только о том, что я запомнил и сумел опознать мужчину, которого видел в холле.
– Хорошо, давайте поговорим об этом поподробнее. Почему вы обратились в милицию спустя два дня после этого?
– Потому что в передаче «Петровка, 38» показали, как его ведут в наручниках, и сообщили, что он арестован по подозрению в убийстве, совершенном в ночь с первого на второе декабря. Я и вспомнил, что видел его в ту ночь. Честно признаться, я в милицию пошел не для того, чтобы стать свидетелем обвинения, а совсем наоборот. Хоть я его видел-то совсем недолго, но он мне не показался уголовником или там бандитом каким-то, и я подумал, что, может быть, мои показания помогут ему оправдаться. А вдруг он как раз в момент убийства был там, где я его видел, и теперь не может этого доказать, потому что думает, что никаких свидетелей нет. В общем, помочь хотел, а вышло наоборот. Получилось, что я его видел как раз тогда, когда он после убийства домой вернулся.
– И когда вы увидели его по телевизору, вы сразу его узнали?
– У меня зрительная память отменная. Я фамилию могу забыть или даже имя, ни одного телефона наизусть не помню, но лица запоминаю на долгие годы. Вы постройте сейчас передо мной десять тысяч женщин, я вам безошибочно отберу тех, у кого детишек принимал. Ни одной не пропущу, можете быть уверены.
– Он был одет так же, как и тогда, ночью?
– Нет, при аресте на нем было темно-серое пальто и меховая шапка.
– И вы даже в другой одежде его узнали?
– Я же вам сказал, я смотрел не на одежду, а на лицо.
– Давайте еще раз вернемся к той ночи. Вот вы подходите к большому окну и видите ярко освещенный холл. Можете схему холла нарисовать?
– Пожалуйста, – пожал плечами Пригарин, взял чистый лист бумаги и ручку и принялся чертить план. – Вот здесь вход в подъезд, здесь, слева, окно, по правой и левой стенам висят почтовые ящики, синие такие, железные. Дальше, вот здесь, в левой стороне, дверь и ход на лестницу, а прямо – ступеньки, ведущие к лифтам.
– Покажите, где стоял мужчина, – попросил Стасов.
– Вот здесь. – Пригарин поставил на схеме крестик.
«Все верно, – подумал Стасов. – Досюков жил в двести семнадцатой квартире, и его почтовый ящик находился как раз на левой стенке, рядом с подоконником. Он положил на подоконник стеклоочистители, зеркало и приемник, докуривал сигарету и одновременно искал ключи в кармане. Все это похоже на правду и совсем не похоже на выдумку».
– Вы не могли бы показать мне наглядно, как именно стоял мужчина, как он курил и искал ключи?
Владимир Петрович послушно поднялся из-за стола, сунул одну руку в карман брюк, другую поднес к лицу, соединив подушечки большого и указательного пальцев.
– Вот так он затянулся в последний раз, потом сигарету щелчком в угол отправил, сплюнул и пошел к лифту.
– Вы точно это помните? – настороженно спросил Стасов. – Именно щелчком отбросил окурок и сплюнул?
– Именно так.
– Что ж, спасибо вам, Владимир Петрович. Не обессудьте, если придется еще разок вас побеспокоить.
– Ну что вы, какое беспокойство, – добродушно откликнулся Пригарин. – Приходите, буду рад помочь.
Интересно, где же это всеми уважаемый молодой бизнесмен Евгений Досюков успел нахвататься тюремных жестов, размышлял Стасов, возвращаясь домой после разговора с Пригариным. Неужели сиживать приходилось? Да нет, вряд ли. Наталья говорила, что Досюков в зоне усиленного режима, то есть там, где отбывают наказание лица, впервые осужденные за тяжкие преступления. Если бы это была вторая ходка, он бы загремел на строгий режим. И в приговоре об уголовном прошлом ни слова не сказано, а ведь, если была судимость, они обязаны были бы это отразить. Надо просить, чтобы взяли в архиве дело, самому Стасову его никто не даст.
Но откуда же этот чисто тюремный жест? Срок, может, и не мотал, а в камере сиживал в качестве задержанного, подозреваемого, обвиняемого и даже, может быть, подсудимого? В уголовном деле должны быть материалы проверки.
Заверещал лежащий в кармане телефон. Звонила бывшая жена Стасова Маргарита, и голос у нее был раздраженный, как всегда, когда она чувствовала себя виноватой.
– Черт бы взял эту проклятую работу, – начала с ходу причитать Маргарита. – Мне опять нужно срочно ехать.
– Куда на этот раз? – лениво поинтересовался Стасов, внимательно глядя по сторонам и перестраиваясь в другой ряд, где было поменьше машин.
– В Мюнхен. Там фестиваль документального кино. Владик, я лечу завтра днем. Ты заберешь Лилю?
– Когда?
– Прямо сейчас.
– Конечно. Я уже еду.
Стасов даже не пытался скрыть радость, что ему придется как минимум неделю прожить вместе с обожаемой дочерью. В глубине души он лелеял несбыточную мечту о том, что Маргарита соберется выходить замуж, забеременеет и отдаст Лилю ему, Стасову, навсегда. А пока девочка жила у родителей по очереди – в зависимости от степени их занятости.
Добираясь до дома, где жила бывшая супруга, Стасов лихорадочно вспоминал, есть ли у него чем кормить Лилю с учетом ее специфических вкусов. Получалось, что по дороге нужно заехать в гастроном и купить сырокопченую колбасу, кетчуп и черный хлеб, неплохо было бы разжиться и ананасовым компотом, Лилечка его очень любит.
Дочь уже ждала у подъезда, слишком рослая и слишком крупная для своих без малого девяти лет, но все равно такая маленькая и беззащитная, что у Стасова сердце сжалось. Рядом с ней на скамейке стояла большая сумка.
– Почему ты здесь? – строго спросил он, хватая девочку в охапку и поднимая на руки. – Где мама?
– Мама дома, им нужно к поездке готовиться, – ответила Лиля, обхватывая Стасова за шею.
– Кому это – им?
– Маме и Борису Иосифовичу. Они вместе летят.
«Еще бы не вместе, – подумал Стасов. – Ну Маргарита! Девчонку за дверь выставила дожидаться, пока отец за ней приедет, а сама с Борей Рудиным в койку прыгнула. Неймется ей, подождать не может».