ственно, и на факультатив по литературе она ходила только из-за Гены, потому что у самой не было ни малейших способностей к филологии. Каждый раз после занятий она делала вид, что ей нужно куда-то ехать, и провожала Гену до метро. Все об этом знали, но никто Таню не дразнил, потому что всем хорошо был известен ее независимый и свободолюбивый нрав. Она бы все равно не обиделась, а вот отомстить за глупую выходку вполне могла.
Тогда, уже в начале ноября, перетрясли всех учеников старших классов, всех Таниных знакомых, но не удалось найти ни малейшей зацепки. Девочка как в воду канула.
– У вас есть список адресов всех старшеклассников и знакомых девочки? – спросила Настя.
– Есть, а как же.
Юлов с готовностью раскрыл папку и вытащил оттуда скрепленные вместе листы с фамилиями и адресами.
– Давайте смотреть, не живет ли кто-нибудь из них в доме на Котельнической набережной.
– Я уже посмотрел, пока сюда к вам ехал.
– И что?
– В этом доме никто не живет.
– А близко, например, в соседнем доме?
– Понимаете, я очень серьезно занимался поисками Тани, – смутившись, пояснил Саша Юлов. – И на всякий случай собрал адреса не только самих ребят, но и их родственников. Понимаете, я исходил из того, что если девочку куда-то заманили, чтобы изнасиловать, то ее скорее всего приглашали на пустую квартиру. Это очень часто бывает квартира старшего брата, дяди с теткой или деда с бабкой.
– И в доме на Котельнической… – подсказала Настя.
– … живет дедушка Гены Варчука.
– Прямо в том самом доме или хотя бы рядом?
– В том самом.
– Ясно. Найдите-ка этого учителя, Турина Андрея Георгиевича. Варчук, как я понимаю, преспокойно ходит в школу, никуда бежать не собирается?
– Так точно, Анастасия Павловна, исправно получает свои пятерки и прекрасно себя чувствует.
– Ну и славно. Сначала мы побеседуем с Андреем Георгиевичем. Когда с момента преступления прошло два месяца, а со следами напряженка, нужно сделать все, чтобы преступник раскололся. Иначе мы фиг что докажем. А нам нужно узнать как можно больше об этом Геннадии Варчуке.
Глава 16
Владимир Петрович Пригарин смотрел на Настю Каменскую с неподдельным изумлением.
– Неужели вы думаете, что я могу вспомнить обстоятельства почти тридцатилетней давности?
– Ну, не с ходу, конечно, – улыбнулась Настя. – Я вам покажу карту роженицы, может быть, вы посмотрите свои записи, и в памяти что-нибудь всплывет. И потом, я слышала, у вас феноменальная зрительная память на лица. Я вам даже принесла фотографию этой женщины, правда, не того периода, когда она рожала, на снимке она чуть постарше, но изменилась мало.
– А почему такой интерес к этой роженице?
– Скорее не к ней, а к ее ребенку. Мы сейчас собираем материалы для судебно-психиатрической экспертизы ее сына, поэтому нам важно знать кое-какие подробности о состоянии здоровья матери и о течении родов. Вам, как опытному врачу, это должно быть понятно.
– Конечно, конечно, – закивал Пригарин. – А позвольте спросить, откуда вам известно про мою зрительную память? Неужели в роддоме сказали?
– Слухами земля полнится, Владимир Петрович, – уклонилась от ответа Настя.
Ей почему-то не захотелось упоминать Стасова. Они не смогли поехать к Пригарину вместе, как собирались, у Стасова возникли какие-то проблемы на работе, и Насте пришлось отправиться одной. Если бы они приехали сюда вдвоем, Владимир Петрович и сам догадался бы, откуда Настя знает о его замечательной зрительной памяти. Но она приехала одна и вот теперь, повинуясь совершенно необъяснимому мотиву, не стала отвечать на такой простой и безобидный вопрос. «Вот и я начинаю принимать немотивированные решения, – усмехнулась она про себя. – Неужели у меня появилась профессиональная интуиция? Да нет, скорее всего дурака валяю».
– Что ж, давайте посмотрим карту, – сказал Пригарин.
Настя протянула ему карту, Владимир Петрович взглянул на фамилию, и что-то в его лице резко изменилось.
– Нет, я совершенно не помню эту роженицу.
– Прочтите, пожалуйста, ваши записи. Я, к сожалению, плохо разбираю ваш почерк. Почему понадобилось делать чревосечение?
Он внимательно прочел все записи, начиная с самой первой строчки. Насте стало казаться, что он вчитывается в текст с преувеличенным вниманием, и это ей почему-то не понравилось.
– У этой роженицы была сильно выражена астматическая компонента, – наконец сказал Пригарин. – Она никогда не занималась спортом, никогда не дышала с такой частотой, как это приходится делать при родах, и при наличии астматической компоненты она могла просто задохнуться.
– Понятно. А на здоровье ребенка эта компонента могла сказаться?
– Безусловно. Хотя и утверждать категорически я бы не взялся. Видите ли, любые проблемы с нормальным дыханием – это проблемы с поступлением кислорода в организм. Нарушение кислородного обмена у беременной вполне может вызвать самые разнообразные нарушения у плода.
Настя вдруг бросила взгляд на его руки, держащие карту, и увидела, что они сильно дрожат. Испугался, что ли? Интересно, чего? Или просто разнервничался? Тоже любопытно.
Они проговорили еще около получаса, Настя подробно выспрашивала Пригарина о том, может ли нарушение кислородного обмена привести к нарушениям в психике ребенка. Но саму роженицу Владимир Петрович так и не вспомнил – ни по фамилии, ни по фотографии. Что ж удивляться, подумала Настя, столько лет прошло.
Ей очень хотелось закурить, но в квартире Пригариных табаком не пахло, она поняла, что здесь не курят, и мужественно терпела. Попрощавшись с доктором-пенсионером, она вышла на лестничную площадку и вызвала лифт, но, когда двери кабины открылись, передумала и не стала входить. Пригарин жил на последнем этаже, рядом с его дверью находилась лестница, ведущая на чердак. Настя присела на нижнюю ступеньку и вытащила сигареты. Не успела она сделать и двух затяжек, как из-за двери Пригарина послышался его голос:
– Виктор? Это я.
Настя поняла, что Владимир Петрович разговаривает по телефону. Она вспомнила его преувеличенное внимание к карте Галины Ивановны Параскевич, его дрожащие руки и прислушалась.
– Ко мне приходили из милиции. Нет, не то. Нет, насчет Параскевича. Виктор, что происходит? Я ничего не понимаю. Откуда все это полезло? Да не психую я, а просто мне это не нравится. Насчет родов спрашивали. Да. Да. Нет, сказал, что не помню. У нее в карте записана астматическая компонента. Нет, с этой стороны все нормально, но я не понимаю, почему именно сейчас… Ладно. Хорошо, договорились.
Настя докурила сигарету, на цыпочках спустилась по лестнице на два этажа ниже и только оттуда поехала на лифте. Ай да доктор!
До особняка в центре Москвы, где располагались административные службы киноконцерна «Сириус», она добралась довольно быстро. Стасова на месте не было, но девушка из соседнего кабинета, порхая по коридору мимо Насти, прощебетала на ходу, что Владислав Николаевич где-то здесь, скорее всего у шефа. Настя устроилась в когда-то мягком, а ныне продавленном чуть ли не до пола кресле и достала предусмотрительно припасенную газету с кроссвордом. Вписывая буквы в мелкие клеточки, она продолжала думать о странной реакции Владимира Петровича Пригарина на ее визит. Нигде никакого криминала, а он сначала испугался, а потом, только за ней закрылась дверь, кинулся звонить какому-то Виктору. Не зря Владу не понравилось это совпадение с самого начала, ох, не зря! Все-таки чутье у него развитое, тренированное.
– О чем задумалась? – послышался голос Стасова над самым ее ухом.
– О том, что твой начальник, который дал тебе уйти на пенсию, полный дурак, – ответила она, убирая кроссворд в сумку и вставая с низкого кресла.
– Почему это? Нормальный мужик, дал мне уйти спокойно, без выговоров и без нервотрепки.
– Был бы нормальный – ни за что бы тебя не отпустил. В ногах должен был валяться, слезы лить, уговаривать остаться. А он? Взял и отпустил тебя без звука, как будто такие, как ты, пачками на улице валяются и по первому его свистку прибегут к нему работать.
– Ты чего, Настасья? – оторопел Владислав. – Мороженого переела? Или кофе был некачественный? Ты чего такая заведенная?
– Да потому, что меня всегда злость берет, когда самые лучшие от нас уходят, а наши начальнички смотрят вам вслед с отеческим укором, вместо того чтобы взять ноги в руки и делать для вас хоть что-нибудь – квартиры вам выбивать, премии, льготы. Обидно мне, понимаешь?
– Ну-ка пойдем.
Он крепко взял Настю за плечо и завел к себе в кабинет.
– Раздевайся, садись и рассказывай, с чего это тебя посреди полного здоровья обиды начали грызть.
– Я была сегодня у Пригарина, – сообщила она, сняв куртку и устроившись в удобном, на сей раз не продавленном кресле в углу. – И могу тебя поздравить с тем, что твое сыщицкое чутье не утратило остроты.
– Серьезно? Наш моложавый дедок чем-то тебе не угодил?
– Еще как не угодил. Он страшно перепугался моих расспросов о родах Галины Ивановны Параскевич, а как только я вышла за дверь, кинулся названивать какому-то Виктору. И эдак, знаешь ли, с претензией, мол, что это значит, да почему, да отчего именно сейчас.
– Настасья, ты еще не устала морочить мне голову?
– Ты о чем? – не поняла она.
– О твоем визите к Пригарину. За каким, извини меня, чертом ты к нему потащилась?
– А что? – испугалась Настя. – Я тебе дорогу перешла? Ты что-то в отношении его планировал? Прости, Влад, я же не знала. Мы договаривались ехать вместе, и я подумала, что…
– Я не об этом. Ты поехала к нему именно потому, что твое чутье тоже тебе подсказывало что-то смутное. Тебе тоже не понравилось это совпадение. И не нужно разыгрывать тут целый спектакль и делать из меня гениального Эркюля Пуаро. Ладно, проехали, рассказывай про нашего доктора.
Настя пересказала Стасову свой разговор с Пригариным и почти дословно воспроизвела его реплики в случайно подслушанном телефонном разговоре.