— Прошу за мной, ваше благородие.
Он подхватил старый чемодан, который чуть побольше нового, и оружейный кофр, так что мне остался только новый чемодан с вещами. Затем матрос провел меня дальше по коридору, а потом по винтовой лестнице на второй этаж. После этого открыл четвертую справа дверь и, оставив чемоданы у порога, сделал приглашающий жест:
— Обустраивайтесь, ваше благородие. Капитан просил вас прибыть в кают-компанию через десять минут. Знаете, где она находится, или мне подождать?
— Спасибо, братец. Сам дойду. Можешь быть свободен.
Козырнув мне, матрос удалился.
Я же, заперев дверь на защелку, как и было предложено, начал обустраиваться. Предоставленная мне каюта была рассчитана на двух пассажиров и, в отличие от местных пассажирских вагонов, очень напоминала купе советского периода.
Кожаные диванчики стояли лицом друг к другу. Между ними у большого иллюминатора располагался столик. Опытным путем я выяснил, что под сиденьями диванчиков находилось пространство для багажа, частично заполненное запломбированным ящиком. Такой же стоял под другим спальным местом. Спинки тоже поднимались, и за ними обнаружились полки для вещей.
Что касается стен, то они были очень тонкими, зато обиты звукопоглощающим материалом. Так что ни шума винтов, ни звуков перемещений и разговоров экипажа слышно не было.
Скромно, уютно и функционально. Планировку гондолы разрабатывал очень грамотный специалист. Сунув чемодан с вещами и оружейный баул под сиденье, я положил импровизированную переноску для животных на диван. Затем щелкнул замками и откинул крышку. Лео выглядел чуть помятым, но не особо страдающим.
— Так, слушай, как мы будем действовать дальше. По идее, в отведенную мне лично каюту посторонние заходить не должны, но если что, найди где спрятаться.
Кот тоскливо осмотрел тесноватую каюту, но я верил в его изворотливость, поэтому взял из открытого чемодана коробку с песком и перешел к решению, пожалуй, самой серьезной проблемы в этом полете:
— Ходить по нужде будешь сюда. Чтобы не воняло, я стану закрывать ее. Когда припрет, дашь знать, и я открою. Постараюсь надолго из каюты не уходить, но, если что, найду предлог, чтобы наведываться почаще. С едой мы немного лопухнулись, так что поделюсь своей.
Леонард выразительным взглядом выказал крайнее разочарование моими умственными способностями — пожрать он любил за двоих, если не за троих обычных котов. Так что одной пайки нам может не хватить, по крайней мере, по его мнению.
— Ничего, поголодаешь чуток, а то вон даже в такой большой чемодан поместился и то с трудом. Ну что, обживайся, — переадресовал я коту пожелание матроса, — а я пойду сдаваться капитану, пока летеха не наговорил ему чего лишнего. — Уже взявшись за защелку, я остановился: — Знаешь что, посиди пока в чемодане. Вдруг выяснится, что у меня будет попутчик. Не зря же они запретили взять с собой Евсея, а каюта-то двухместная. В худшем случае будем как-то договариваться с соседом. Надеюсь, нам попадется кошатник, а не собачник.
Обнадежив таким образом и без того расстроенного Леонарда, я вышел в коридор.
Путь к кают-компании «Стремительного» был мне знаком, поэтому я быстро поднялся еще на один уровень и, пройдя через дверь кают-компании, получил возможность лицезреть бескрайнее небо.
Капитан немного задержался, но я был занят тем, что смотрел на облака. Выходить на галерею самостоятельно не рискнул, так что не смог поглазеть на уплывающий вдаль Топинск.
— Здравствуйте, господин видок, — послышался за спиной голос капитана.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие. — Тянуться перед кавторангом я, конечно, не стал, к тому же добавил в величание чуточку иронии.
И было отчего. Всего несколько дней назад за обедом мы договорились обращаться друг к другу по-простому — сказался не только неформальный статус встречи, но и моя близость к генерал-губернатору, а сейчас капитан Асташев вернулся к прежнему обращению, тем самым взяв свое слово назад.
По кислой улыбке капитана я понял, что он принял намек:
— Давайте присядем и поговорим, Игнат Дормидонтович.
— С удовольствием, Всеволод Лукьянович, — поддержал я возвращение к прежнему формату отношений.
— Я так понял, что вам не понравился приказ посла? — спросил капитан, когда мы уселись на диванчик у стены.
— С чего вы взяли? Да, приказ неожиданный и без объяснений, но, с другой стороны, я люблю путешествовать, а если учесть, что это можно проделать на таком чудесном корабле, то повеление господина Скоцци меня только порадовало.
Я специально так восторженно высказался о дирижабле и попал в яблочко. Какой капитан не любит своего питомца? Асташев мягко улыбнулся, но тут же нахмурился.
— Тогда, может, вас оскорбил тон, которым этот приказ был доведен до вас?
— Не то чтобы оскорбил, просто озадачил. Мне казалось, что повода для вражды у нас с Николаем Павловичем вроде нет. Не просветите меня в этом вопросе?
— Простите, Игнат Дормидонтович, но мне не хотелось бы лезть в эти дела.
— Я и не настаиваю.
Да и без надобности. Судя по кислой мине капитана, это что-то из разряда человеческих слабостей, которым подвержены юноши. Летеха старше меня года на три-четыре, но вряд ли его можно назвать умудренным жизненным опытом мужчиной. Вывод один — замешана женщина. Список общих знакомых дам сводится к одному пункту. Похоже, мои ночные приключения в Омске для посольской свиты не секрет, а лейтенант по уши влюблен в княжну. Безнадежной и оттого грустной любовью.
Думаете, мне жаль этого придурка? Ни капельки. Ну вот почему мне везет на таких роковых дам? И Лиза, и Даша — дамочки с осложнениями, у обеих неизвестно откуда выскочили шизанутые воздыхатели. Почему же тогда явно неровно дышащий к Оле Дава не роет рогом землю? Возможно, потому что его интерес к баронессе чисто плотский и не имеет восторженно-романтических мотивов.
Я никогда не был ловеласом, которые с наслаждением ломают чужие судьбы. В прошлой жизни отказы от дам доводилось слышать чаще, чем согласия. Так уж получилось, что сочетание умудренной опытом души и хоть не очень красивого, но все же смазливого юношеского тела вкупе с флером из интригующих слухов сделали нового меня популярным у женщин. Но в прошлой жизни и у меня уводили женщин, даже горячо любимых, при этом мне и в голову не приходило мстить и гадить более удачливым соперникам. Они-то тут при чем? Женщина всегда делает выбор самостоятельно, что бы там милые дамы нам ни говорили впоследствии. Нельзя завоевать женщину, если она любит другого. С ней в этом случае вообще ничего нельзя сделать, начиная с подкупа подарками, заканчивая убеждениями.
Не знаю, как именно отразилась на моем лице выстроившаяся в голове цепочка рассуждений, но увиденное явно озадачило капитана.
— Игнат Дормидонтович, надеюсь, поведение лейтенанта Митрохина не повредит вашей миссии?
— Я тоже надеюсь, но нужно кое-что уточнить. Это вы приказали не брать на борт никого из моих помощников?
— Такого приказа я не получал, — чуть вильнул капитана в ответе, — но и указания брать кого-то, кроме вас, тоже не было. Так что трактовка приказа могла быть двоякой.
— Я предпочитаю все приказы трактовать в ключе: если не запрещено, значит, разрешено…
И все же капитан не позволил мне подвести себя к очевидной и закономерной мысли:
— Мы не будем возвращаться за вашим помощником. На этот случай есть приказ, не терпящий разных трактовок: следовать к точке назначения без промедлений. Вы сможете исполнять обязанности видока без помощников?
Пришлось отвечать утвердительно: не говорить же капитану, что Евсей нужен мне только для душевного равновесия.
В общем, полного взаимопонимания с командованием дирижабля достичь не удалось. Так что признаваться в присутствии на корабле кота я не собирался. Посему возникла определенная проблема. Завтрак и обед для офицеров проводился в кают-компании, и стащить со стола ничего не удалось. Кроме капитана и лейтенанта, за столом присутствовал мужчина средних лет в звании младшего инженер-механика. А также совсем молоденький медик, явно выбившийся из низов. Из-за кислой морды летехи аппетит был испорчен у всех. После выволочки начальства задираться он не стал, но всем своим видом выказывал недовольство моим присутствием на судне.
Похоже, мальчонка из влиятельной семьи, раз Всеволод Лукьянович не смог вставить ему пистон на максимальную глубину.
В общем, разделить с Леонардом получится только ужин, который принес в каюту все тот же матрос. Как ни странно, наши проблемы решил именно он:
— Здравия желаю, ваше благородие. Изволите принять ужин?
— Да, братец, заноси.
Оставив на столе квадратный поднос с высокими бортиками, в котором находились глубокая тарелка с кашей, хлеб и металлический стакан с какао, матрос вытянулся в струнку и изрек:
— Ваше благородие, господин капитан приказал провести с вами инструктаж… — Последнее слово далось ему с трудом.
И вообще мне кажется, что для пассажиров это должен делать кто-то рангом повыше. Опять козни летехи? Впрочем, мне с моим заниженным дворянским гонором как-то пофиг.
— Проводи, — широким жестом позволил я, буквально чувствуя недовольство Леонарда, спрятавшегося в нише между стеной и диванчиком.
— Тут такое дело, — собравшись с мыслями, изрек матрос, — облегчаться можете в конце коридора в гостевой уборной. Только мыться там нечем. Воды у нас маловато. Есть мокрые полотенца — ими, значится, нужно и обтираться. Еще в случае чего совсем плохого, не дай бог, нужно напялить на себя паришут.
— Что напялить?
— Ну, ентот, как его, штука такая новая, чтобы прыгать с дирижабля, когда совсем плохо станет.
— Парашют?
— Точно, — обрадовался матрос, — он. Нас скоро для учебы заставят сигать с ним вниз. Токмо навряд сдюжу я. Страсти-то какие.
— Но это же лучше, чем упасть вместе с дирижаблем. Ты вообще как попал в летуны, если высоты боишься?
— Не боюсь, потому и стал небесным матросом, — чуть приосанился мой собеседник. — Но лучше мы с «Шустриком» вместе сгинем, — упомянул матрос наверняка ласкательное прозвище корабля, — чем этой простынкой накрыться.