мот размер в размер. Да только нафига, если я люблю, чтоб руки и ноги свободно летали, не стесненные одеждой? Плюс ствол удобнее прятать под полой куртки, ничего подозрительно не выпирает и не привлекает ненужного внимания.
На поясе убитого я обнаружил два кожаных чехла с магазинами к «Форту». Ишь ты, аккуратный боевик попался, не по карманам рассовал, а чехлами озаботился. Хотя действовал он при боевом столкновении далеко не как профи, а скорее как обычный гражданский, насмотревшийся штатовских боевиков. Странно всё это, очень странно…
Кстати, Фёдор куда-то запропастился. Как вошел в офис, так и сгинул. Что ж такого с ним там произошло?
На всякий случай держа пистолет в руке, я осторожно приоткрыл дверь, заглянул…
Фёдор сидел возле заляпанной кровью двери, свернув ноги в позу лотоса и примостив на них тот самый ноутбук, в который пялились боевики, когда я зашел в этот офис с четверть часа назад. Теперь в ноут пялился Фёдор с сосредоточенно-отрешенным выражением лица. Наличие мертвых тел в полуметре от него компьютерного гения ничуть не волновало.
– Мы счастливы? – подойдя, задал я кинематографический вопрос.
– Серьезная машина, – глубокомысленно проговорил Фёдор. – Четырехъядерный процессор, разрешение экрана две тыщи триста четыре на тысяча четыреста сорок, изогнутый дисплей, управление взглядом, шестьдесят четыре гига оперативки…
– Я понял – мы счастливы, – кивнул я. – Поздравляю с находкой. А что по делу?
– Мне надо немного времени, чтобы взломать коды к секретным файлам… Я вот сейчас…
– Сейчас мы сматываемся, – сказал я. – Если ты не заметил, это не лучшее место для того, чтобы ломать файлы. Так что расплетай ноги и погнали.
Фёдор с трудом оторвал взгляд от ноута и с явным сожалением его закрыл.
– Вон там сумка за столом стоит, сунь его туда, – сказал я. – Плюс подбери один пистолет и магазины к нему поищи…
– Я не могу прикасаться к оружию и боеприпасам, я пацифист, – сказал Фёдор.
– Хреново, – хмыкнул я. – Знаешь, когда пацифист перестает быть пацифистом?
– Нет…
– В двух случаях. Когда мозги становятся на место, и чаще всего это происходит в результате очень болезненного ранения. Либо когда боеприпас в виде пули, вылетевшей из вражьего ствола, касается пацифистского лба.
– У меня твердое убеждение, что… – начал было Фёдор, но я махнул на него рукой. Странные убеждения, когда машиной врага давить можно, а из пистолета в него стрелять – нет. Впрочем, не было у меня времени перевоспитывать Федю, поэтому слушать я его не стал, а занялся делом. То есть сбором трофеев. Именно так, и никак иначе. Мародерство – это когда с тебя убитого враг добро снимает. А когда ты с него – это однозначно ты законную добычу забираешь. Об этом я не раз говорил уже и говорить буду, пока до высоконравственных твердолобых моралистов не дойдет эта простая истина, написанная кровью на скрижалях войны.
Второй «Форт» я просто подобрал с пола, запасные магазины ожидаемо нашел на ремнях боевиков, оттуда же снял две вполне себе приличные кобуры для пистолетов…
А еще я нашел Сашку.
Бывший бандит лежал на полу лицом вниз, и его затылок напоминал развороченное жерло вулкана. Я узнал Сашку по навороченному костюму и крокодиловым ботинкам. М-да, вот она, обратная сторона что бандитизма, что большого бизнеса. Чем выше взлетаешь, тем больше чужих сфер влияния накрывает твоя тень. И тем больше появляется желающих подстрелить крупную птицу, заслоняющую собой зеленое долларовое солнце…
Но сейчас Сашке все эти страсти были уже по барабану. Ни ботинки из шкуры экзотической рептилии ему не нужны, ни дорогущий костюм, ни содержимое его карманов. Ничего. Даже могила не требуется. Ибо мертвые тела вообще ни в чем не нуждаются. Это живые люди считают, что их необходимо закапывать в землю, сжигать, топить, подвешивать на деревьях, мумифицировать… Мертвым же реально пофиг, что мы с ними будем делать. Это живым нужно зачем-то. Не им…
Между тем в карманах Сашки могло быть много ценного для нас, которые пока что живы и которым вследствие этого факта еще не пофигу всё на свете. Потому я быстренько обыскал труп. Результатом этого обыска стали:
– связка ключей,
– пачка дорогих сигарет,
– золотая авторучка,
– золотая зажигалка,
– холдер с документами, сработанный из крокодиловой кожи
– и портмоне из того же материала.
Не исключаю, что в Краю вечной войны за Сашкой сейчас гоняется целое стадо зубастых рептилий, жаждущих отомстить тому, кто при жизни так любил вещи, сделанные из их шкур. Я же пренебрег сигаретами и золотыми побрякушками, зато рассовал по карманам своей куртки ключи, холдер и портмоне.
– Это ты сейчас что делаешь? – осведомился Фёдор, похоже, немного оправившийся от шока.
– Выживаю, – бросил я, застегивая куртку. – Пошли отсюда. Быстро.
Фёдор спорить не стал, но пока мы быстрым шагом шли к лифтам, явно решил по пути прополоскать мне мозги.
– Ты в курсе что сейчас мародерством занимался? С мертвеца одежду снял, у трупа забрал то, что при нем было…
– Ага, – безразлично ответил я. – Ноут вот этот, по ходу, тоже тому кадавру принадлежал, которого я, по твоим словам, ограбил подчистую. У офисных служащих таких навороченных гаджетов не бывает.
– Ну это ж то, за чем мы сюда пришли, – уже несколько менее уверенно отозвался горе-пацифист.
– Нравятся мне твои двойные стандарты, – усмехнулся я, нажимая на лифтовой панели кнопку «1». – Впрочем, не ты один так живешь. За редким исключением все так живут.
– Как? – не понял Фёдор.
– Выкручивают в своих головах ситуации так, чтоб им проще жилось. Выстраивают для себя удобную картину мира и следуют ей, при этом на ходу меняя правила, подстраивая их под свою индивидуальную правду. Только названия этих выкручиваний разные. В политике – волюнтаризм. В религии – толкование. В психиатрии – амбивалентность. При этом что политики, что верующие, что психопаты руководствуются лишь одним желанием – оправдать в собственных глазах и в глазах общества свое желание делать то, что им хочется. И, соответственно, не делать то, что не хочется.
Фёдор смотрел на меня, хлопая глазами от удивления.
– Ну, ты выдал, – пробормотал он. – Не ожидал я такое услышать… хммм…
– От тупой боевой машины? – усмехнулся я.
– Ну… это… – замялся Фёдор. – Ладно, предположим, ты прав. И ты сам, как я понимаю, исключение из общего правила?
– Я хуже, – сказал я. – Мне просто наплевать, что про меня подумают другие. Поэтому я живу так, как считаю нужным, не придумывая оправданий тому, что делаю. Так и время экономится, и нервы, и слова. Потому как объяснять что-либо я тоже не люблю. Хотя иногда приходится.
И, кивнув на распахнувшиеся двери лифта, сказал:
– Пошли, что ли.
– Пошли, – проговорил Фёдор, растерянно почесав затылок. – Обалдеть. Профессиональный убийца-философ. Такое не каждый день встретишь…
Из башни Делового центра мы вышли без проблем. Москва, как я понял, вообще интересный город в этом плане. Никому ни до кого нет дела. Это в Штатах, судя по кино и личным впечатлениям, все очень друг за дружку переживают. Подсматривают, подслушивают, чуть что, стучат на ближних своих в полицию и в случае чего охотно идут в свидетели. В России же априори никто свидетелем становиться не хочет. Потому что нашим людям совершенно неинтересно всё, что напрямую их не касается. Да и поговорка исконно русская говорит сама за себя: меньше знаешь – крепче спишь.
Вот и заботился народ о своем здоровом сне, глядя себе под ноги либо в телефоны. Даже охранник, с которым я собачился совсем недавно, равнодушно пялился на вращающуюся входную дверь. В отличие от входящих, выходящие из здания люди его совершенно не интересовали, потому мы и прошли через турникеты со своими считывателями кодов словно бесплотные привидения, совершенно никем не замеченные.
Впрочем, тому некоторым образом способствовали два фактора: я накинул на голову матерчатый капюшон, интегрированный в куртку, а Фёдор натянул на голову бейсболку, которую до этого таскал в кармане. В общем, вошли в здание одни люди, а вышли – другие.
– Может, на метро рискнем? – спросил Фёдор. – Лиц наших не видать, камеры не зафиксируют…
– Менты сто пудов зафиксируют, – сказал я. – Больно уж у тебя лицо подозрительно нервное сейчас, а у них профессиональный нюх на адреналин. Поэтому давай-ка лучше на такси. Тем более что бабло у нас теперь есть.
Бумажник Сашки был набит деньгами, поэтому как бы ни стонал мой напарник насчет аморальности моего поведения, но не признать очевидного и он не смог. Хоть и с оговорками. Пока мы шли от башни к шоссе, он продолжал бубнить своё:
– Конечно, брать у мертвых что-то неправильно. Не по-человечески. Но в нашей ситуации, увы, выбирать не приходится…
– Ты как будто себя уговариваешь, – хмыкнул я. – В нашей ситуации это просто хабар.
– Что это?
– Как нам поясняет Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля, хабар – это барыш, пожива. А на зараженных землях так называют законную добычу. Без которой там не выжить, ибо в чернобыльской Зоне супермаркетов нету. Так что ты верно заметил – в нашей ситуации не до жиру. Кстати, вот и такси.
За годы моего отсутствия в столице ситуация с наемным транспортом заметно улучшилась. В потоке машин как минимум каждая десятая из них была желтого цвета. И стоило поднять руку, как к тебе торопливо направлялись сразу две, а то и три машины, выстраиваясь в очередь.
– Пятихатка до ближайшего фастфуда, – сказал я в открытое окно автомобиля.
– Без проблем, садитесь, – охотно согласился водила, понимая, что если не он, то конкуренты, выстроившиеся в хвосте, по-любому перехватят клиентов.
Впрочем, и путь оказался недолгим. Минут через десять такси тормознуло возле здания, облепленного рекламой, словно цветными заплатками.
– А почему фастфуд? – поинтересовался Фёдор, когда мы вышли из машины.