Карпин встретил меня с открытой улыбкой, тут же сменившейся озабоченным видом. Поздно, раньше нужно было брови нахмуривать, суровый вид себе придавать. Улыбочка твоя добрая при рукопожатии о многом сказала — мол, все в порядке, но есть какие-то незначительные проблемы, из-за которых, впрочем, приходится отрываться столь занятому человеку, как Карпин для встречи со мной, ярко выраженным бездельником.
— Понимаете, — осторожно начал Карпин. — Порой методы ваших людей пересекают границу дозволенного.
— Неужели? — изумился я. — Мне казалось, они действуют строго по существующему законодательству. В нем, кстати, предусмотрена уголовная ответственность за организацию азартных игр. Я мимо казино проезжал, смотрю — точно закрыто. Хозяин его, надеюсь, под следствием?
— Оставим это, — сдался Карпин. — Существуют же какие-то нормы общечеловеческой морали. Методы, которые вы выбрали в самом начале, устраивали всех. Но потом начались инциденты.
— Что такое? Вместо притона, где торговали маковыми зернышками для рождественских пирогов, ребята разбомбили клуб ветеранов сцены?
— Ладно, давайте перестанем играть словами, — заметил мой собеседник. — Не спорю, в городе стало гораздо чище, но ведь это не означает, что «Содействие» имеет право превращаться в структуру, все более и более становящуюся криминальной.
— Николай Федорович, сейчас практически нет ни одной структуры, которой при желании нельзя инкриминировать какой-то уголовщины. Любовнице одного из ваших ближайших сподвижников, стоящего на страже закона, пятнадцать лет. Уже отменили статью за нежные отношения с несовершеннолетними? Или мы отказались от этого пережитка прошлого и теперь малолеткам большие права дали? Судя по тому, как омолодился состав местных сук, скоро в путаны начнут идти прямо из детских садов. Давайте так, Николай Федорович, если у вас есть какие-то конкретные претензии, я внимательно слушаю. В противном случае, ваше время наверное слишком дорого, чтобы вы его понапрасну тратили.
Карпин задумался. Вот как человек может испортиться за короткое время. Телевизор его постоянно показывает, газеты хвалят, другие, правда, грязь льют, но я же в этом не виновен. Зато какой правопорядок в городе наводится. И вместо спасибо необоснованные претензии. Вот обижусь, так завтра все фонари потухнут и на улицах начнется такое, что Карпин на полусогнутых стропилах приползет.
— Есть факты, конкретные. Я бы попросил вас разобраться, для того чтобы исключить это в дальнейшем, пресечь в корне. Мне известно, что «Содействие» проводит большой объем работы, правда, порой…
— Перестаньте, Николай Федорович, — мягко направляю разговор к его деловой части, эмоции порядком стали надоедать. — Какие могут быть проблемы после того, как вы выдали «Содействию», — я чуть было не сказал дословно — лицензии на убийства, но сдержался и добавил, — … определенные права. Допускаю, что в их работе могут быть шероховатости…
— Шероховатости? Задержали двух студенток, продававших наркотики. И вместо того, чтобы сдать их в милицию, завезли в какую-то квартиру и насиловали несколько суток. Подростки ночью пытались вынести из магазина продукты питания — им перебили руки. А убийство на автовокзале? На глазах у сотен людей.
— Что за убийство? — решил разобраться я с конкретным случаем.
Карпин ответил мне предельно ясно.
— Там убили двоих.
Теперь я взглянул в сторону молчащего Рябова.
— Пара джигитов в город приехала. Стали обходить точки, дань требовать. А сейчас все так запутано, лавки уже не знают, кому платить… За охрану. Короче, они избили хозяина одного из магазинов. А его, магазин, конечно, открывал банк «Надежда».
— Рябов, мне все ясно. Николай Федорович, другие претензии есть?
Сейчас Карпин или ответит отрицательно или еще что-нибудь расскажет. Его ведь не методы, а их последствия интересуют.
Если бы эту пару пристукнули не на автовокзале, а где-то в безлюдной лесополосе, вряд ли Карпин так нервничал.
— В основном, это все, — подтвердил мое предположение Карпин.
— Я понимаю, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но тем не менее, это с меня ответственности не снимает. Рябов, я даю Николаю Федоровичу слово, что такие инциденты больше не повторятся.
Рябов с озабоченным видом тряхнул головой, а Карпин тут же натянул на лицо выражение его доброй открытости.
Рябов гнал машину в город, впрочем, не превышая положенной скорости, а я решил наказать его тем, что прикурил сигарету. Как настоящий совковый руководитель я не снял с себя ответственности? Не снял. А поэтому тут же стал воспитывать своего подчиненного.
— Чего это Карпина такие мелочи интересуют, Сережа?
Рябов тактично промолчал.
— Молчи, молчи. Думаешь, я вчерашний. Это его твой приятель Вершигора науськал. Его же менты постоянно с твоим «Содействием». Наверняка, они вместе со спортсменами тех студенток трахали, а потом докладывать об этом побежали. О себе, конечно, упомянуть забыли. И еще. Ответь мне на другой вопрос: твои конторские кореша такую полную информацию выдали или ты по дороге ко мне отчекрыжил кусочек?
— Тебе нужно встретиться с Вершигорой, — ответил Сережа.
— Столько свиданий организовываешь за последнее время. Ты с ним работаешь — ты и встречайся.
Рябов перестроился в правый ряд, остановил машину и достал из бардачка генеральский погон.
— Вершигора об этом еще не знает. Приказ будет подписан завтра. Думаю, будет правильным, если ты первым поздравишь его. Пойми, у ментов свои правила игры и нарушать их он не может. Кроме того… Словом, Вершигора сам тебе все скажет. Мы с ним работали плотно. Так что — информация из первых рук. Что бы ты не говорил потом — я себе что-то, как это, отчекрыжил.
— Почему ты сам не доводишь дело до конца?
— Эта линия, считай, закрыта. А ее результат больше нужен тебе.
— Чего это ты такой щедрый, Рябов? Хорошо, когда мы встречаемся с Вершигорой?
— Я тебя к нему уже везу, — пробормотал Рябов, заранее рассчитавший все мелочи, вплоть до моего поведения, так что, хотя мне очень хотелось закурить, я выбросил незажженную сигарету в чуть приоткрытый ветрячок.
Сейчас Вершигора меньше всего походил на генерала. Он открыл дверь, стройный, подтянутый, мускулистый — это хорошо подчеркивала свежевыстиранная футболка и плотно облегающие, немного замызганные, спортивные брюки. Несмотря на то, то Вершигора устроил мне спектакль в райотделе, я рад за него. Потому что на генералов не похож. И вовсе не тем, что звезды к погонам он добирал не в кабинете, а оттого, что находится в форме. Это пентагоновские генералы обязаны наравне с солдатами сдавать спортивные нормативы. Не пробежишь стометровку за положенное генералу время — иди в отставку. А наши генералы почему-то такие пузатые, что заставь их стометровку бежать, где потом на всех лафетов напасешься и гробов по спецзаказу?
В доме у Вершигоры я впервые. Знаю, что еще до нашей подвальной встречи он успел обзавестись женой, воспитывает ее сына и, судя по обстановке, не слишком использует свое служебное положение. Скромно, как у Коти Гершковича. Неужели вправду противоположности сходятся, хотя бы в привычках?
Я достал из бокового кармана плаща плоскую бутылку «Смирновской» и спросил у Вершигоры:
— Стакан граненый есть?
— Ты пить сюда пришел? — негостеприимно бросил Вершигора.
— Пойдем на кухню, люблю дать банку в домашней обстановке, — выразительно смотрю на Вершигору.
Откручиваю пробку, рванулась в стакан водка, наполняя его до краев. Я достал из кармана погон и всунул его в стакан так, что водка стала выплескиваться на до синевы накрахмаленную скатерть.
— У вас так обмывают очередное звание, генерал?
— Нет. У нас только звездочки в стакан положено…
— Извини, не все мне в этом мире известно. Одно прощает, несмотря на всеобщую воинскую повинность…
— Обязанность… — поправил, меня генерал Вершигора. — Откуда знаешь?
— Откуда знаю, что повинность? А вы сделайте эксперимент. Пусть один из райвоенкоматов вывесит объявление: дорогие призывники, пусть кто хочет служить — служит, а кто не хочет…
Вершигора поморщился. Он по прежнему не понимает иезуитской разницы между формулировками и уверен: если ему хочется носить погоны, так это желание обязаны испытывать другие.
— Впрочем, товарищ генерал, тебе виднее. Потому что я человек сугубо штатский, у меня даже, несмотря на всеобщую воинскую обязанность-повинность, военного билета нет.
Вершигора уже не интересовался, откуда я узнал о его повышении. Он молча смотался в комнату и водрузил на стол бутылку «Камю».
— Я еще тогда купил, после подвала. За двадцать рублей. Чувствовал, когда-то разопьем.
— Часом не тогда, когда твои орлы на меня наручники цепляли? Ладно, что было, то… Не хочу с одним глазом ходить. Знаешь, генерал, я рад за тебя. Я думал, ты о том подвале давно забыл, — почему-то расстрогался я. — Давай, выпьем.
— Давай, — сказал генерал Вершигора, — нервы у тебя на пределе. Ты когда-то закусывал коньяк селедкой?
— Не положено, товарищ генерал.
— Я тоже не закусывал. Давай попробуем? Селедку я сам солил. А лимончик к коньячку при селедке найдется.
Мы быстро приговорили эту двадцатирублевую бутылку и селедка под коньяк оказалась довольно приятной закуской. До того приятной, что я даже не спросил Вершигору, зачем ему нужно было сообщать Карпину о некоторых шероховатостях в работе «Содействия».
— Я тебе тоже подарок приготовил, — заявил генерал после того, как селедка и коньяк были доблестно уничтожены. — Пошли мыть руки.
— Ты всегда рисковал, но не до такой степени, — заметил Вершигора, когда я уселся на скрипнувший подо мной диван в его крохотном домашнем кабинете.
— Ты тоже, вроде бы часто свою голову ставил, — отвечаю, прикуривая сигарету. — А сейчас такой бардак, что он наш риск до минимума сам собой сводит. Это хорошо…
Я глубоко затянулся и перестал распространяться. Вершигора, конечно, неплохой парень, но он мент. И этим все сказано. Несмотря на точки соприкосновения, у нас разные взгляды на жизнь. И бутылка уже распита, теперь мы просто партнеры. Не более.