Ты прав, я не очень люблю наше общество за ту ложь, в которой оно купается, за его ханжество, уникальную экономику, когда покупатель бегает за продавцом, но я этого не скрываю. А ты…
— А я в отличие от тебя стремлюсь принести людям хоть какую-то пользу, чтобы заблуждения, о которых ты говоришь, больше не повторились.
— А случись новые заблуждения, ты вовсю будешь ковать для них металл и найдешь этому исторические обоснования. И вдобавок будешь врать своим студентам, вызывая у них отвращение к своей будущей профессии. Кстати, просвети немного, кем сейчас числится в вашей науке Шамиль: народным героем или агентом английской разведки?
Не дожидаясь ответа, рву на себя дверь, выхожу на улицу, дав себе слово никогда больше не видеться с Вадиком, хотя знаю: будь это выгодно ему или мне — наша встреча станет неминуемой.
Телефон-автомат легко проглатывает две копейки и эта потеря компенсируется тем, что я слышу голос уважаемого Константина Николаевича. Почему-то сегодня обошлось без услуг секретарши.
— Здравствуйте, Константин Николаевич, большое вам спасибо за интервью… Хотелось бы кое-что уточнить. Конечно… Хорошо…
Через сорок минут подъезжаю к парадному дома, у которого торжественно застыла персональная «Волга» Константина Николаевича, еще минута — и жму его тяжелую властную руку.
— Большое спасибо, Константин Николаевич, вот ваша бумага.
— Я же сказал, что ты можешь оставить ее у себя.
— Думаю, что мне она уже не пригодится. Тем более, вдруг кто-то случайно найдет ее дома, могут возникнуть нежелательные вопросы.
— Ничего страшного. Что у тебя еще?
— То, что вы просили. Пришлось, правда, побегать, но учитывая ту помощь, которую…
Мой собеседник расплывается в добродушной улыбке, мол, пустяки. Действительно, пустяки: весьма сомнительный банальный комплимент, а как он поможет решить сразу несколько проблем.
— Вот. Единственная, кстати, медаль, выпущенная во времена Елизаветы Петровны с изображением императрицы. Андреевской ленты, правда, нет, но не это главное, хотя сбить цену ее отсутствие мне помогло. Конечно, было бы желательнее иметь медаль без ушка, но их всего тысячу штук начеканили.
Вижу, что Константину Николаевичу некогда вникать в такие подробности, и закругляюсь:
— Хотели за нее 700, но выторговал за 600.
— Не дорого? — на всякий случай недоверчиво переспрашивает он.
— Вспомните мои слова, что через десять лет она будет стоить втрое больше.
— Через десять лет, может статься, нас не будет, — вздыхает Константин Николаевич, достает из заднего кармана бумажник и отсчитывает шесть сотенных. Затем из другого кармана вытягивает две двадцатипятирублевки и подает их небрежным жестом:
— А это твои комиссионные.
— Константин Николаевич, я могу обидеться, еще не хватало, чтобы вы подумали, что я на такое способен, — дрожат трагические нотки в моем голосе.
Константин Николаевич, пожимает мою руку, и я выхожу из его квартиры с чувством до конца исполненного долга. Красная цена этой медали рублей четыреста. Плюс сто полученных от Вадика. И никакой спекуляции. Ведь спекуляция есть скупка и дальнейшая перепродажа с целью наживы, но факта скупки нет. Есть факт обмена на окаянного Святополка, которого я купил на прошлой неделе в опте у Борьки-Инженера вместе с другими интересными вещами.
Самое смешное, что в наши производственные отношения никак не может вписаться инструкция Министерства культуры, сочиненная сравнительно недавно. Уж чего-чего, а инструкций у нас хватает, особенно тех, которые несут в массы любимое слово сочиняющих «низзя!». Так вот, Министерство культуры решило, что все коллекции нумизматов должны быть зарегистрированы в органах культуры. Есть у вас коллекция серебряных монет, что по каталогу двенадцать с полтиной, спешите ее регистрировать, ну а если вы располагаете какой-то там коллекцией полотен пусть даже Делакруа с Пуссеном вперемешку с Гоей и Тинторетто, их регистрировать не обязательно. Но что-то не припомню, чтобы после выхода в свет этой инструкции, коллекционеры ринулись наперегонки регистрировать свои сокровища.
Кроме того, инструкция требует, чтобы на каждый случай обмена, дарения, купли или продажи коллекционер запасался разрешением в местном управлении культуры, а если таковое отсутствует, то ему нужно сразу же брать приступом само министерство и там решать организационный вопрос, к примеру, подарка старинной серебряной монеты своему другу ко дню рождения. И больше того, чтобы совершить такой подарок, если такая монета стоит чуть больше пятидесяти рублей, нужно еще успеть заскочить к нотариусу, чтобы зарегистрировать этот факт. Но даже если представить себе, что собиратели решили не плевать на эту инструкцию с высокой колокольни, а следовать ей во всем, то времени для работы у них просто не останется: будут целыми днями совершать пробежки от нотариальной конторы до управления культуры, и это без учета нашей традиционной волокиты, сопровождающейся обычно вежливой фразой «зайдите завтра».
Потому, чтобы не отрывать министерских работников от составления подобных инструкций, беру на себя нелегкий труд, который состоит в том, что сперва я в качестве местного органа культуры разрешаю себе продавать, покупать, менять все, что угодно, затем вместо нотариуса фиксирую эту сделку и храню деньги с неменьшей надежностью, чем государственный банк. В конце концов, государство наше народное, а я тоже частица народа, не Бог весть какая, но все-таки.
С этими мыслями направляюсь обедать в облюбованный давным-давно ресторанчик «Прибой», который сейчас многочисленные отдыхающие берут, что называется, с боя. Участвовать в их баталии так и не удается, потому что к моим услугам стол, на котором несколько минут назад красовалась табличка «служебный».
И уже через час, вооруженный огромным букетом цветов и верным «дипломатом», в недрах которого позвякивают две бутылки «Камю», еду брать приступом мою «соученицу» Крыску. А чтобы вспыхнувшее к ней чувство скорее нашло понимание красавицы Татьяны, в карманчике-пистоне лежит обыкновенное колечко, которое штампуется массовыми партиями из металла пятьсот восемьдесят третьей пробы…
Вторая бутылка, выпитая уже в постели, настроила Таню на сентиментальный лад. И вызывать ее на откровенный разговор труда не составило.
— Иногда я себя ненавижу, — пробормотала Крыска, неуверенно ставя на тумбочку пустой фужер, — но разве можно иначе, грязь кругом. И ты все врешь. Какой ты кандидат, голодного блеска в глазах не достает, наверное «зеленкой» торгуешь, глаз у меня наметанный.
— Что делать, Таня, иначе как бы я смог так близко познакомиться с такой прелестной девушкой.
— А как все, — с вызовом произнесла Крыска, прикуривая сигарету, и посмотрела на меня краснеющими от выпитого глазами, — ты знаешь, какая мне цена? Да…
— Погоди, — перебил я, вынимая из ее пальцев тлеющую сигарету, — у меня есть кое-что получше. — Роюсь в «дипломате», стоящем рядом с двуспальной кроватью и, наконец, достаю пачку «Данхила».
— Каждый человек что-нибудь стоит, — сказал я, разрывая золотистую оболочку фольги, — но ты, наверное, стоишь очень дорого. Давно не видел женщины, сложенной так хорошо.
— А ей знаешь, какая красная цена? Двести рублей. Пять клиентов в месяц от силы. Противно. Что вылупился? Не нравится? Может, жениться на мне хочешь, так я тебе верность до гроба хранить буду, потому что на мужиков уже смотреть не могу, скоты все. Господи, меня ж раньше любой подонок за пятерку купить на ночь мог.
Я тактично промолчал о том, что сегодня ее любой подонок может купить за несколько большую сумму, и спросил:
— А в школе как относятся к твоему увлечению?
— Ты что, с ума сошел? Кто об этом знает, школа у нас образцовая, дети меня любят, сейчас десятый класс веду.
Пошло-поехало. После исполнения своих обязанностей по отношению ко мне, Крыска ударилась в воспоминания о своих профессиональных обязанностях в родной школе.
— Послушай, — перебиваю ее рассказ, плеснув остатки коньяка в фужеры, — может, пойдешь в долю к путанам, а то заработок в твоем деле не гарантирован…
Крыска молча опрокинула в себя коньяк, как будто это был не тонкий французский напиток, а обыкновенная водка, к которой женщины ее профессии питают слабость, и пройдясь рукой по остаткам помады, ответила:
— Мне эти суки предлагали в свое время. Вступительный взнос две тысячи — и вперед, Франция. Нет, я сама по себе, и клиент мой, как и я, светиться не любит. У меня уже постоянный круг знакомых. А с тобой легла, потому что понравился чем-то, человеком хотелось себя почувствовать, чтоб переспать просто так, не за деньги…
Этой информации вполне хватает. А душевные метания изрядно опьяневшей Крыски больше интереса не представляют.
17
Я уже был возле двери, Таня откровенно зевнула, ждала только, чтобы захлопнулась за мной эта легонькая перегородка из прессованных опилок, отделяющая ее от остального мира, и тогда можно будет завалиться на постель, еще хранящую тепло человеческих тел, и отоспаться после проведенной в неплохо оплачиваемых трудах ночи. Поворачиваюсь к ней, разбивая одним вопросом этот план на ближайшее время:
— Послушай, Таня, все хотел тебя спросить, откуда ты знаешь телефон Игоря Шелеста?
Зрачки ее глаз суживаются, однако она не протрезвела настолько, чтобы сразу понять, в чем дело.
— Какой Игорь, я такого не знаю.
— А если подумать…
— Чего ты хочешь?
— Я так хочу, чтобы лето не кончалось, — и тут раздается голос моей милой собеседницы «Меня ж раньше любой подонок за пятерку купить на ночь мог». Все-таки прекрасное это изобретение — японские диктофоны, легко вмещающиеся в небольшой сумочке рядом с пачкой сигарет. О «дипломате» и говорить нечего.
Пока Танька изумленно таращит глаза на портфель, из которого раздается ее собственный голос, я, не дав ей опомниться, спрашиваю:
— Так ты вспомнила Игоря Шелеста?
— Иди ты вместе с ним, — не поняв ситуации до конца, контратакует Крыска, — а то…