— В связи с благополучно завершившимися событиями, — вернулся Вышегородский к прерванной беседе, — на какое-то время внешнеэкономическую деятельность в Южноморске следует прекратить. Однако, дело есть дело, а потому из-за наших неприятностей партнеры не должны страдать. Недели через две можно разморозить запасной канал, тем более, что наступило лето. Так что следующий транзит будет через Одессу, — приказал мой тесть и чуть ли не царственным жестом отпустил нас.
— Рябов, все, что болтал Леонард, в общем-то справедливо. Поэтому твой штраф мы делим на двоих, и не вздумай возражать. Прикрытие Вершигоры меня интересует так же остро, как положение на Дальнем Востоке. Сережа, я знаю, ты на меня немного дуешься за «Барракуду»…
— Мог бы сказать. Я думал, что где-то всунул ее.
— Что ж, будем откровенны. Ты тоже многое мог бы говорить мне, но предпочитаешь широковещание только в комнате, из которой мы только что вышли. Так что будем квиты. А нож твой я бросил под кровать тем памятным вечером, незадолго до принятия успокоительного. Кстати, Рябов. Если не трудно, поясни, на чем купили менты Глебова?
— Тебе не все равно? — наглеет Сережа.
Вообще-то он прав, дело прошлое, однако мне отвечать таким образом не имеет права. Наверное, выражение моего лица несколько изменилось, потому что Рябов тут же поправился.
— На жене его взяли. Он довольно легко повелся. Ты знаешь, где она работает?
— Нет, — чистосердечно признаюсь Сереже.
— Заведует комиссионным мебельным магазином. Там и антиквариат бывает. По просьбе босса Вершигоры сработал ОБХСС. Но южноморские менты даже не знали, в чем истинная цель, хотя действовали традиционным методом. Глебова не было в городе, иначе он бы сразу потушил это дело. А так опоздал. Вершигора прижал его. Только один мент в городе знает, кто такой Вершигора на самом деле.
— Взятка?
— Да, с подставой.
Как это делается, мне известно и без Рябова: бывший мент Федорчук на такие дела слыл мастаком. Проще всего доказать факт взятки таким образом. В магазин приходит сексот, который долго и нудно просит оказать ему огромную услугу, при этом постоянно намекает, что он и неблагодарность — две большие разницы. Как правило, чтобы скорее расположить потенциальную жертву к себе, задание выполняет стукач, который сам работает в системе торговли. В день совершения сделки стукач где-то в укромном месте передает продавцу заранее помеченные купюры и тут же, словно по мановению волшебной палочки рядом вырастают менты и понятые. И провоцирование на взятку тут же превращается в ее вымогательство. В таком случае есть всего два финала: либо продавец откупается, либо идет под суд. Вершигора для достижения своей цели сочинил совершенно иную концовку и не ошибся, уж слишком Глебов любил свою супругу. Теперь мне и без липовых объяснений Леонарда понятно, почему законсервированный на несколько лет Глебов стал работать на Колотовкина.
— Сережа, может быть отдохнем вместе? — спрашиваю Рябова.
— Тебе нужно побыть с семьей.
Эти слова перебили возгласы сына, вопли жены и наверное по выражению моего лица Рябов смог безошибочно догадаться, как я обрадовался его совету.
— В вашей комнате на столе газета. И посмотри программу по местному телевидению, — прощается Сережа.
Газета для людей — одна из самых острых необходимостей, особенно если в ней напечатана телевизионная программа. Но я телевизор смотрю только в том случае, если в нем есть декодер, а прессу последний раз просматривал осенью, во время охоты, доставая завернутую в нее копченую рыбу. Как интересно — пропали сообщения об ударном труде, перевыполнении плановых обязательств. Но слова те же самые. Трудящиеся, еще раз трудящиеся. Трудящиеся — это только те, кто машет молотком или делает не менее умственную работу, а остальные? Вот они, в черной рамочке, здесь только про них. Ни одного трудящегося — начальник СКБ, понятно, с глубоким под копирку прискорбием, заместитель директора… Ой, кто это? Коллектив естественно с тем же глубоким прискорбием сообщает о трагической гибели Колотовкина Виктора Леонидовича и выражает… Я бы добавил: светлый образ Виктора Леонидовича, верного сына советского народа от Коммунистической партии навсегда сохранится в наших сердцах. В моем, по крайней мере, точно. Ну, ладно, чего там по телевизору показывают, кстати, какой канал у местной программы? По этой Верховный Совет заседает, по другой — тоже какой-то Совет, понимаю, Страна Советов, но кажется они телевидение захватили раньше, чем вокзал, почту и телеграф. Хорошо, что есть где-то еще одна программа. Ага, так вот она, передача, судя по собравшимся, нечто вроде «Законом по человеку».
На телевизионном экране двое, я вовремя не догадался добавить звук и немного повеселился: сидящий в форме при всех регалиях мент шевелил губами, а радом с ним покорно кивал головой каждые три секунды какой-то штымп. Словно папа выговаривает непослушному ребенку, а тот соглашается со всеми его претензиями.
— … был убит прекрасный человек, ученый, — поведал мент, пристально гладя в мои глаза, после того, как я добавил звук. — В результате оперативно-розыскных действий наши работники сумели найти преступника буквально за два дня. Боясь понести заслуженное наказание, чувствуя неминуемое разоблачение, он покончил собой, из того же оружия, которым совершил преступление.
Что же, все правильно. Не зря классик заметил «Моя милиция меня бережет». А точную оценку этой заботы даст только годовой финансовый отчет. Плюс, конечно, личные расходы на Константина Николаевича, о которых никто не должен знать. Премия, так сказать, за построение правового государства на старом фундаменте. Как говорил доблестно эмигрировавший Ким Барановский, «Сначала будет перестройка, а потом — перестрелка. Выполним Продовольственную программу — и проведем перепись населения». Старайтесь, ребята…
В комнату неслышно вошла Сабина и, присев рядом, спросила:
— Ты хоть помнишь, какое завтра число?
— Конечно, — быстро сориентировался я, вытащил из пачки, лежащей на столе, сигарету, для того, чтобы увидеть на циферблате часов, какое число сегодня, и небрежно добавил: — Я приготовил тебе подарок.
— Может быть сходим в ресторан, мы так редко бываем вместе.
— Да, дорогая, только…
— Ну сколько можно работать, тебе хотя немного нужно отдохнуть, — проявляет заботу любящая супруга.
— В принципе я свободен, — пытаюсь отделаться от Сабины мирным путем, — только нужно выяснить у Сережи, что завтра.
— Можно подумать, он тебе заменяет семью, — повышает тон Сабина.
Не отвечая на справедливое замечание, я быстро нажимаю на кнопки телефонной трубки и спрашиваю у Сережи:
— Рябов, забыл спросить, завтра я свободен?
— Конечно, — радостно отвечает Рябов с мерзкими интонациями в голосе, — завтра годовщина твоей свадьбы. С утра заедем к Студенту, свяжемся с Котей. Потом встреча с Дюком. Познакомишься с человеком на место Фотографа. И все.
— Вот видишь, дорогая, полный порядок, — ласково говорю подруге жизни, проклиная заботливого Рябова и его блокнот, где записаны даты, во время которых я обязан проявлять внимание к семье.
— А какой подарок ты мне приготовил? — любопытствует супруга, окончательно успокоившись.
Сейчас узнаешь, обрадуешься, а папочка твой драгоценный и вовсе счастлив будет.
— Он не совсем обычный. Эта картина Айвазовского. Давай повесим ее в гостиной.
1988–1990 гг.
Лицензия на убийства
1
Он возник передо мной, словно дьявол из старинной сказки. Я смотрел на собственное изображение в дверном зеркале и вдруг переродился. Холеное румяное лицо, очки в настоящей роговой оправе не скрывали васильковых, чуть выцветших от времени глаз. И даже модный костюм никак не напоминал мою замызганную куртку защитного цвета.
Дверь бесшумно скользнула на свое место и через его плечо я снова увидел в появившемся зеркале свое изображение.
— Добрый вечер, — заявил незнакомец голосом телевизионного диктора.
Я радушно улыбнулся, словно в мое купе вошел шатавшийся много лет по Штатам родной папа с миллионом за пазухой и радостно попытался поменяться с ним местами:
— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, к окну, тут вам будет удобнее.
— Прошу вас, не беспокойтесь, — продолжал накатывать вал любезности обладатель прекрасного костюма и представился:
— Меня зовут Петр Петрович.
— Очень приятно, — стараюсь растянуть улыбку еще шире, — даже вдвойне приятно. Потому что меня зовут Иван Иванович.
Петр Петрович по-хозяйски расселся на полке у окна, поправил своими артистическими пальцами очки и глубокомысленно заметил:
— Я знаю, как вас зовут… Иван Иванович. Кстати, вы не допускаете мысли, что я, как и вы, левша? Попытка проверить, есть ли у меня оружие, была довольно неуклюжей. Лично мне оно не требуется.
Я бросил сигарету в уголок рта и медленно достал из кармана небольшой пистолет.
— Вы бы могли не курить, — бросил он в форме приказа, резко меняя свой издевательско-вежливый тон.
Петр Петрович привык командовать. И пусть себе руководит, это у него хорошо получается. Только вот исполнять его приказы — такую роскошь я не могу себе позволить.
— Видите ли, — сказал я, прикуривая от пистолета-зажигалки, — вы не переносите табачного дыма, а дверь находится рядом. Если бы я пришел к вам, вы бы могли попросить меня о таком одолжении. Но это купе — мое полностью. Оплачены все четыре места. Вы меня понимаете… Петр Петрович?
По-видимому встречу со мной Петр Петрович считал очень важной, потому что за дверь не выскочил. Он молча смотрел на меня, пыхтящего быстро тлеющим «Пэлл-Мэллом», и наносил своему драгоценному здоровью неповторимый урон.
Я рухнул на соседнюю полку и сделал вид, будто Петр Петрович уже находится за дверью.
«У него остается всего восемь минут, — подумал я. — Ровно до следующей остановки. Вполне хватает и для решающей паузы, и для попытки отправить собеседника в мир иной. Без суточных и командировочных. Чего же он хочет?»