Так называемый Петр Петрович в свое время наверняка слушал лекции прекрасных психологов. Он сменил недовольную по поводу курения в общественном месте гримасу на почти дружелюбную улыбку и заметил:
— Иван Иванович, вам нужно беречь свое здоровье…
— Кстати, о здоровье, — небрежно прервал я ход мысли собеседника. — Я где-то читал, что некурящий подвергается большей опасности, если находится рядом с тем, кто шмалит. Так что будем считать — обмен любезностями состоялся. Можете продолжать.
Петру Петровичу явно не понравилось, что теперь я говорю с ним в форме приказа. Однако до ближайшей остановки оставались минуты, а у меня было еще почти четыре часа пути. Я даже не допускал мысли, что мой милый попутчик выйдет из этого поезда на перрон Южноморска.
— Хорошо… Иван Иванович, — словно подтверждая мое предположение, он демонстративно посмотрел на циферблат «Омеги», — мне хотелось бы посоветовать: оставьте в покое Велигурова.
— Должен вас огорчить… Петр Петрович, — демонстративно долго тушу окурок в хрустальной пепельнице, невесть откуда выцарапанной заботливой проводницей. — Не знаю, о ком вы говорите. Я понимаю, живем в Стране Советов, но не до такой же степени…
— Кстати, Страны Советов уже не существует, — заметил педантичный попутчик.
— Страны не существует. Советы остались, — я попытался поиграть словами на прощание, потому что этот самый Петр Петрович, видимо, досыта наглотался табачного дыма и общения со мной. Он несколько неуклюже высвободил свою чуть обрюзгшую фигуру из-за столика, шагнул к двери, раскрыл ее, потом повернулся и с ласковой улыбкой попрощался:
— До свидания, Иван Иванович…
Меня, как и многих детей, мама воспитывала ремешком. За что угодно, в том числе и за несдержанность. Тем не менее, я резко бросил в ответ:
— А вы уверены, что мы еще увидимся, майор?
Петр Петрович ничего не ответил, но даже при тусклом освещении было видно, как сузились его глаза. Еще бы, назвать его майором. Если этот деятель проявляет заботу о судьбе Велигурова, он полковник, не меньше. Защитник интересов народа, в том числе и моих. Потому что заботится не только о здоровье общества, но и отдельного его гражданина.
Петр Петрович давным-давно выплыл на перрон, а я курил одну сигарету за другой и почему-то вспоминал лица и руки людей, совершенно незнакомых, случайно встречавшихся на улицах. И колхозников из небольшой деревушки, откуда я возвращался после пятидневного отдыха — первого длительного отдыха после трех лет напряженной работы. У них были тяжелые заскорузлые руки с въевшимся в поры кожи на веки вечные налетом земли. Нелепые, никогда не бывшие модными кургузые пиджачки, захватанные кепки на головах и изъеденные глубокими морщинами лица. Женщины, чьи руки отличались от мужских только размерами, не знавшие, что такое косметика, в каких-то ужасных плюшевых пиджаках и модельной обуви под названием «говноступы». Это был народ, от имени которого меня предупредил защитник его интересов Петр Петрович. Почему у всех защитников народа такие холеные морды и не знающие труда руки, от недоедания, что ли?
Все-таки в интересное время мы живем. Заходит человек, в принципе занятой, весь в делах по охране государства и предупреждает. А ведь раньше все было бы проще: влез бы в купе какой-то жлоб с деревянной мордой и за пять минут устроил бы мне инфаркт или еще какой-нибудь интересный сюрприз. Вот что значит демократия, так и хочется крикнуть старорежимное «Да здравствует!»
Только кричать я не буду, даже про себя. Потому что Петр Петрович вроде бы все рассчитал правильно. Кроме одного.
Он мог бы испугать другого, например, моего сына. Я не люблю своего сына, но тем не менее императорский трон достанется ему по праву наследства. Но я родился рабом. Одним из миллионов рабов этой страны, где до сих пор трудится-потеет надсмотрщиком милый Петр Петрович. Может ли испытать чувство страха раб, создавший свою империю, а, Петр Петрович, дорогой ты мой госбезопасник?
Не замочили вы меня может и потому, что слишком много людей связывают свое благополучие с моей незаметной, но очень даже полезной деятельностью. Вот бы смеху было, когда все, кто имеют от меня хороший доппаек к скромным зарплатам, в связи с этим самым инфарктом источника подлинных доходов приперлись бы под стены твоей конторы получать с нее. Народу было бы еще больше, чем когда стукачи осадили здание КГБ, стремясь ворваться в него вместе с новой жизнью и демократией, а заодно уничтожить все доказательства своей лояльности и патриотизма.
Потом, правда, стукачи разошлись несолоно хлебавши, потому что поняли — им ничего не грозит. Любая власть нуждается в хороших людях, которые станут сражаться под старыми псевдонимами за новые идеалы.
Стукачи как стукачи, но есть и другие, честные, порядочные, которые никогда не откажут в моих просьбах. Вот захочу, милый Петр Петрович, и завтра какой-нибудь народный депутат начнет орать по телевизору и со страниц газет: «ГБ распоясалась, название новое, порядки старые». А что, кто-то ему не поверит, обкомовцу бывшему? Он же все дела эти знает, сам через них прошел. Ну, лады, Иван Иванович, ты уже успокоился?
Я прошел по коридору и осторожно постучал в купе проводницы, услужливо доставившей мне хрустальную пепельницу. Через несколько минут дверь приоткрылась; я посмотрел на растрепанные волосы железнодорожницы, отметил: за это время она бы могла застегнуть свою блузку и не наискось, а также что уровень обслуживания пассажиров в этом вагоне на высоте. Даже если не иметь в виду качество обслуживания на верхней купейной полке, откуда свешивались мускулистые ноги Рябова.
— Сережа, на выход! — к явному неудовольствию проводницы скомандовал я парадным голосом, хотя понимал: Рябов тоже вряд ли будет доволен такому предложению.
Недовольства Рябов не высказал, по крайней мере вслух. Он молча выслушал мой рассказ о встрече с интересным человеком Петром Петровичем.
— Какие будут мнения у присутствующих? — задаю совершенно ненужный вопрос и прикуриваю сигарету. Я слишком хорошо знаю Рябова. И он прекрасно изучил меня. Поэтому Сережа не стал делать замечаний по поводу курения в его присутствии, он как можно тверже посмотрел в мои глаза и сказал только одно слово:
— Нет.
Как руководитель моей службы безопасности Рябов был стопроцентно прав. Бросать вызов КГБ, даже в период его реорганизации со всеми вытекающими, убегающими и скрывающимися последствиями, резидентами и агентами, было опасно. Опасно, несмотря на то, что фигура Велигурова никак не ассоциировалась с этой организацией в целом. Просто каждая наша контора состоит из разных групп людей, решающих порой диаметрально противоположные задачи. Поэтому я улыбнулся и заметил:
— Ты, наверное, первым перестал бы меня уважать, если бы я согласился с этим решением. Так что «Да» — и никак иначе, Сережа. Никто не имеет права диктовать мне условия.
Сережа стал морщиться, словно я курил три сигареты одновременно. По этому вопросу он был бы солидарен с Петром Петровичем, как пролетарии всех стран.
— Веселая жизнь нам предстоит, — заметил вслух Сережа.
Я молча кивнул головой.
— Только зайду, рассчитаюсь с этой телочкой, — попытался оторваться от своих прямых обязанностей Рябов.
— Сережа, Сережа, — покачал головой я, — не пытайся успокаивать меня таким примитивным образом. Думаю, с ней рассчитаются и без тебя. Ты, конечно, мужик интересный, но не до такой степени, чтобы проводница повисла у тебя на шее как раз перед визитом Петра, мать его, Петровича.
Гремевший металлом тамбур остался позади. Мы молча зашли в купе.
— Вот что, Сережа, — сказал я очень грустным голосом, одновременно корча дерзкую улыбку. — Велигурова нам придется оставить в покое.
— Конечно, — радостно поддержал меня Рябов, — только дурак станет связываться с конторой.
Вот гад, без намеков не может. Я молча показал Рябову кулак и затем мы одновременно выбросили по два пальца в жесте «виктори».
2
Моя фирма называется «Козерог» и занимается бурной общественно полезной деятельностью, как и остальные совковые предприятия подобного рода. Торгуем тем, что приплывает в руки — металлом, сигаретами, мебелью, факсами и даже минеральными удобрениями. Из факсов выползает информация, благополучно прожеванная уже минимум пятью-шестью фирмами и мою душу прямо-таки радует, что столько людей находятся при деле намолота безналичных из воздуха. Только это — не основная гордость за собственное предприятие. «Козерог», пожалуй, единственная фирма в городе, которая трудится честно, не скрывая доходов. Мы не отмываем наличку, не ведем двойной бухгалтерии и честно платим те сумасшедшие налоги, благодаря которым другие фирмы ушли в так называемую тень.
Сперва мы попытались даже наладить собственное производство дефицитных карандашей. Но учитывая, что наше правительство работает под девизом «Никакой пощады производителю», а моя фамилия вовсе не Хаммер, возможность работать честно и менять благодаря кремлевским мечтателям свою продукцию на произведения искусства отпала сама собой. К тому же западные специалисты считают, что питьевая вода Южноморска не подходит для технических нужд.
Если говорить прямо, то сперва я хотел назвать фирму просто и незатейливо — «Рога и копыта». Однако, потом подумал, что это слишком прозрачный намек. Так что моя знаменитая фирма называется «Козерог», малое предприятие, правда, общество с ограниченной ответственностью. Впрочем, как и все наше общество в целом. А в кресле директора этого замечательного предприятия сижу я, с видом зиц-председателя, потому что, честно говоря, не до конца понимаю, чем мы занимаемся и зачем, например, мне нужно было выступать посредником в течение двух месяцев между тульской и архангельскими фирмами для приобретения самолета каким-то среднеазиатским концерном с уставным капиталом аж десять тысяч рублей. Бумаг тогда накопилось — тот самолет бы с ними не взлетел, зато столько времени «Козерог» был при деле. Сделка, к сожалению, не выгорела, хотя, если быть откровенным до конца, я согласен платить налоги и за такие безрезультатные операции.