В общем, я махнул рукой и вышел на посадочную палубу. Увидел, как сходятся лепестки люка-диафрагмы за спинами спасателей. Ангар постепенно наполнялся звуками; низкий, на пороге слышимости, гул с каждой минутой обретал мощь и объем; через какое-то время я уже мог различить многоголосье работающих компрессоров и принудительной вентиляции. Под высоченным сводом сверкали мигалки, сигнализируя о том, что без скафандра здесь все еще находиться нельзя.
Корабль выглядел хуже, чем после тренировочного полета, о котором, думаю, скоро на всех флотах будут рассказывать анекдоты. Антенны РЛС изувечены. Внешняя обшивка оплавлена; темнеют мелкие пробоины, из продырявленного танка испаряются остатки окислителя, основной объем которого вытянуло в космос.
А потом мигалки отключились. Прозвучал гудок, и в одночасье распахнулись все люки, которые отделяли ангар от внутреннего пространства космического авианосца.
Я схватился за шлем двумя руками. Толкнул вперед до щелчка, затем – вверх…
От корабля шел тяжелый химический запах топлива, горячего железа и жженой пластмассы. Моя команда уже была на трапе, и все – со шлемами под мышками. Все растрепанные и краснолицые.
Сверкая погонами, пуговицами кителей, начищенными сапогами, нас шли встречать вице-адмирал Иванов, командир «Мемфиса» капитан первого ранга Джозеф Гвини и коммандер Ирвин. Стоило старшим офицерам «Мемфиса» раз взглянуть на разбитый в пух и прах, но живучий Дзета-Альфа-Ноль, как их лица вытянулись, глаза погрустнели, губы нервически задрожали… Да, легче будет построить новый корабль, чем залатать и снова заставить летать этот.
Потом они посмотрели на нас, и в их взглядах читалась смесь противоречивых чувств, в которой было место и радости, и нелепого укора, и надежды. Коммандер Ирвин украдкой показал большой палец.
– Товарищ вице-адмирал! – проскрипел в своей обычной манере Сан Саныч. – Задание выполнено. Потери – один человек ранен. К следующему вылету готовы.
Часть третья
Глава 17
Миссия: «Почему мы воюем?»
Задача: сбор информации.
Звезда: Звезда Тигардена (тусклый красный карлик).
Планета: нет.
Особые примечания: да какие здесь могут быть примечания? Мотай на ус, космолетчик!
– Кажется, у тебя на каждой планете по бабе, – заключил Бэнксфорд, исследовав папку с входящими письмами в «читалке»: она успела пополниться новыми посланиями от Настасьи Козловской и от Камиллы. Я стоял перед зеркалом и очищал китель от несуществующих пылинок, а гравитронщик в это время без зазрений совести просматривал мою почту, усевшись на мою же идеально заправленную койку.
Настасья сообщила, что вырвалась-таки из отчего дома, упав на хвост стажерам-биологам, которых эвакуировали с Убежища на более безопасный Хуракан.
«Приветики! – писала она. – Здесь нельзя слушать музыку, и за нами отовсюду следят камеры. «пучу глаза» Настроение – так себе.
Пятые сутки сидим на транзитной станции, Крылатые не разрешают выходить из зоны карантина. «хмурюсь» Причина самая дурацкая, какую только можно выдумать. У Петера Дворжака (это такой веселый, симпатичный и очень талантливый парень) каждый раз появляется угревая сыпь после шоколада или специй, а Крылатые решили, что это какая-то инфекция, типа прятунской оспы. У нас всех взяли анализы (мазки всякие, фу-фуки!), теперь нужно ждать, пока взрастут и заколосятся посевы. Я сначала загрустила, но потом поняла, что это – лишь испытание на пути в новую жизнь. В карантине скучно, но хоть какое-то разнообразие после каменюк Убежища и простых, как сто баксов, рож прятунов! А Мирка Павич (это, кажется, мой парень) даже подсказал правильный термин: зона комфорта. «подмигиваю» Когда я жила в своей зоне комфорта в Долине Туманов, то не могла больше развиваться, как личность, и самосовершенствоваться. Чтобы продолжить расти, я должна была покинуть зону комфорта и войти в зону риска. Да! «танцую» Я сделала это!!! «танцую»
До скорой (я надеюсь) встречи на Хуракане! «целую»
Познакомлю тебя с ребятами, с ними весело. Мирка передает тебе привет! «подмигиваю»
Честно говоря, я не знал, что ответить Настасье. Я думал, что смогу ей написать и о том, и об этом… но сейчас как отрезало. Наверное, это было нехорошо с моей стороны. Несколько строк меня не обременят. Взять и написать – сегодня же, перед сном. Всего-навсего – жив-здоров, если позволит межзвездный ктулху, увидимся на Хуракане.
А вот письмо Камиллы было наполнено тревогой. Милка не говорила напрямую о том, что ее беспокоит, как и о том, что происходит в эти минуты на Хуракане, но я читал ее эмоции между строк.
«Женя, привет!
Музыка – «не выбрана». Настроение – «не указано».
О делах не спрашивай, все ок. Начался сезон дождей, ну, ты знаешь, как это не улыбает. Работы много, челноки прилетают каждый день. Моего Аджекилямчика неделями не бывает дома; но я даже не успеваю соскучиться. Такая вот песня. Сыро и грязно, не возвращайся, мил-друг, на Хуракан до лета (нашего лета), мой тебе сестринский совет.
К.»
Я же домысливал и делал выводы. Челноки доставляют раненых, поэтому в госпитале, где служит Камилла, много работы. Это во-первых. Во-вторых, в космических сражениях раненых почти не бывает; значит, бои теперь идут на поверхности планет и лун. Пожар войны перешел в следующую фазу; это внутри металлической скорлупки в окружении миллиардов километров пустоты тебя посещает ощущение, что вокруг – бесконечная тишина и покой и что ты одинок во Вселенной; на самом деле человеческий космос охвачен пламенем. Вот-вот и в его пространстве появятся еще несколько выжженных шариков, вроде четвертой Регула А.
И еще полковник Аджекилямов в разъездах. Значит, инспектирует объекты противокосмической обороны. Его люди не смыкают глаз, ожидая нападения «мумий».
Не возвращайся, мил-друг, на Хуракан до лета… Будто я что-то решаю! Скажут – Хуракан, полечу на Хуракан. Скажут – Могила, полечу на Могилу.
– Дружище, они обе тебя не любят! – поставил диагноз Бэнксфорд и швырнул «читалку» на кровать. – Оставаться тебе до старости унылым онанистом с таким никудышным женским набором.
Перед глазами вдруг появилась страшная картина: капитан Шеремет выгибается, точно в агонии, широко распахивает рот и выдыхает в вакуум облако пара. А я чувствую, как под моими пальцами опадает ее скафандр…
Я мотнул головой, нахлобучил фуражку, поглядел на гравитронщика в зеркало.
– Пошли уже! Разлегся, как скотина…
– Расселся! – тот тоже набросил фуражку на сизую лысину, проверил, по Уставу ли расположились козырек и кокарда.
– Особого приглашения не будет, – я шагнул к дверям. – Если придем раньше времени, то потолчемся в коридоре.
– Прекрасная перспектива…
На «Мемфисе» каждому из членов экипажа корабля дальней разведки выделили по отдельной каюте, что подчеркивало особый статус и трепетное отношение командования к нашим скромным персонам. Мы покинули жилой сектор, и скрипка из кубрика пропиликала нам вслед что-то в стиле кантри.
В полутемном коридоре двое «годков» по очереди били кулаками в грудь нерасторопного салагу, который, скорее всего, за отведенный срок не успел выучить расположение отсеков и постов огромного космического авианосца. Увидев нас, все трое вытянулись по стойке «смирно». Для меня они были словно на одно лицо: юны, розовощеки, гладко выбриты… выражение их глаз сбивало с толку, мальчишки словно не до конца понимали, куда и зачем забросила их судьба. Им еще не довелось видеть, как превращаются в маленькие солнца космические корабли, им не приходилось сутками стоять у операционного стола, извлекая вплавленных в собственные скафандры космопехов. Инопланетяне, мать их!
Инопланетяне среди нас!
Мы прошли дальше. Мимо спортивного зала, мимо двух учебных аудиторий. Под нашими ногами вибрировала палуба: уровнем ниже работали мощные гравитронные генераторы.
В дверях зала совещаний стоял коммандер Ирвин. Мы отдали друг другу честь, и я спросил:
– Как наш капитан?
Ирвин вздохнул.
– Молодая, здоровая, – все будет хорошо… Капитан Гвини распорядился отправить ее в госпиталь на Хуракан.
– Все настолько плохо? – Я словно со стороны услышал свой голос: сухой, бесцветный. А еще никого из наших (черт! для меня «нашими» уже стали Сан Саныч, Бэнксфорд, О’Браен и Такуми) не пустили к Надежде в медблок.
– Нет-нет, – развел руками Ирвин. – Слизистая, конечно, обожжена, но легкие не пострадали, глаза и уши – тоже. Так что, можно сказать, легко отделалась. Другим доставалось куда круче в этой ситуации. Подлечится, отдохнет и снова встанет в строй. Но лечиться и отдыхать надо в нормальном госпитале, а не в нашей коробке.
– Понятно, – протянул Бэнксфорд. – Вы правы.
– Чего в дверях застряли? – послышался голос Иванова; мы оглянулись: вице-адмирал трусил по коридору, набычившись и прижав локтем к боку пластиковую папку с бумагами. – О Надежде, небось, треплетесь? От пустой болтовни легче ей не станет. Проходите, рассаживайтесь уже…
Человек, который отправил нас под пушки собственных кораблей в Солнечной системе, пропихнулся мимо меня. Это из-за него Надежда сейчас на обезболивающих и с трубками в горле! Дать бы ему коленом в пузо, а потом – ребром ладони по усыпанному родинками затылку…
От Иванова пахнуло одеколоном, стиральным порошком и бумагами.
– Пошли, пошли, Ильин! – подбодрил он меня, блеснув своими меленькими зубами.
В зале совещаний имелся П-образный стол, вокруг которого были расположены привинченные к палубе кресла со скромной темной обивкой. Каждое из серо-голубых панно на переборках могло превратиться в экран, под ногами скрипело дешевое ковровое покрытие. Якушкин, Такуми и О’Браен сидели рядышком у дальней стены. Сан Саныч протирал салфеткой старомодные очки, Тауми водил пальцем по экрану айпода, О’Браен пытался справиться с зевотой.
– Господа! Друзья мои! – Иванов швырнул папку на стол, уселся в кресло, жестом приказал засуетившимся Якушкину, Такуми и О’Браену не вставать. Мы с Бэнксфордом пристроились напротив наших товарищей; коммандер Ирвин с хозяйским видом обошел зал по периметру. – В Штабе флота приняли решение и далее задействовать вас в конфиденциальных миссиях, – продолжил Иванов. – Я вас поздравляю! Готовится приказ о присвоении вам очередных званий.