Он видел что, в отличие от других женщин она вовсе не старается заманить его в сети. Она с удовольствием встречалась с ним, но только потому, что ей было с Бесединым интересно. Знаки его внимания — билеты на открытие громкой выставки в Музее Гуггенхайма, лондонскую премьеру нашумевшего спектакля или закрытую вечеринку на Венецианском фестивале — она воспринимала с такой истовой благодарностью, что Беседину как наркоману хотелось все время увеличивать дозу, чтобы снова и снова видеть, как зажигаются восторгом ее глаза.
Он был опытным любовником, умелым и нежным, и ее удовольствие было для него гораздо важнее своего собственного. Она была не очень страстной, но Беседин списывал это на неопытность и тоже ценил до экстаза. Рядом с Полиной все остальные женщины казались ему испорченными и вульгарными.
Он перевез ее в свой большой загородный дом, который она тут же заполнила собой — своим голосом, смехом, запахом, собачьей шерстью и игрушками, милыми безделушками, поселившимися в доме вместе с ней. К примеру, на каминной полке в гостиной теперь расположился смешной клоун с разными глазами, одетый в красный костюм в белый горох. И для Беседина он отчего-то стал символом его новой, семейной жизни, в которой была красивая юная жена и большая рыжая собака.
Да-да, Беседин был согласен официально жениться на этой чудесной женщине, наполнившей его жизнь нечаянным смыслом, но она наотрез отказалась и от свадьбы, и от штампа в паспорте.
— Аркаша, ты не обижайся, — негромко сказала она и посмотрела ласково, словно пытаясь смягчить жестокость своих слов, — но я тебя не люблю. Пока не люблю. А выходить замуж без любви — это преступление, и я не хочу его совершать.
— Но ты же можешь меня полюбить, — тупо сказал Беседин, доселе не встречавший еще женщины, которая бы без обиняков сказала ему такое. — Ты же постараешься, да?
— Ну, конечно, я могу, — засмеялась она и обвила его шею руками, — возможно, я уже тебя люблю, просто пока еще об этом не знаю. Но как узнаю, точнее, как почувствую, так сразу скажу.
Аркадий привык к ней, как в конце концов привыкают ко всему в жизни. Новизна обладания приелась, глубинное счастье осталось, но он постепенно вернулся в круговерть своей повседневной жизни, в которой была работа, работа, очень много работы, и командировки в Париж и в другие города, и на другие континенты, что вовсе не было для него чем-то особенным.
Иногда Полина летала с ним, она любила путешествовать, но все чаще она оставалась дома, отговариваясь лекциями в институте, внезапной простудой или нежеланием бросать собаку. Летать одному было проще, потому что ничто и никто не отвлекал от дел и от бизнеса, и Беседин летал, зная, что по возвращении увидит ее с книгой в руках в кресле у камина зимой или в гамаке под яблоней летом, и улыбающегося клоуна, и пса, радостно виляющего хвостом.
Все рухнуло в одночасье, когда Полина сказала, что уходит от него. Он не поверил и даже рассмеялся от всей нелепости подобного предположения. С вершины его положения, на которой волею случая оказалась и Полина, никто не уходил добровольно. Никто в здравом уме и твердой памяти не отказывался от преимуществ загородного особняка с охраной и штатом прислуги, от машины с водителем, от личного самолета, способного в любой день отвезти на шопинг в Милан или Лондон, и от других атрибутов беззаботной жизни. Никто не уходил, а Полина ушла, и когда Беседин вернулся домой из следующей командировки, то просто не застал дома ни ее, ни Ларссона, ни пропавшего с каминной доски клоуна.
За все, что случилось дальше, ему было стыдно. Так стыдно, как не бывало никогда в жизни, пожалуй, с того самого дня, как он рассказал бабушке, как за спиной ее обсуждают его родители. Бабушка тогда заплакала, а потом разгорелся скандал, и мама плакала тоже, а отец молчал, сжав челюсти, и на щеках его ходили огромные желваки, которых маленький Беседин страшно боялся. Желваки не предвещали ничего хорошего. И с тех самых пор Аркадий навсегда научился держать язык за зубами.
Как ему казалось, эмоции он тоже умел держать в узде, но после ухода Полины они отчего-то вырвались на свободу, заставляя крушить все вокруг. Для начала он поставил ультиматум, что если она не вернется, то обязана отдать ему собаку.
— Зачем тебе Ларссон? — спросила Полина дрожащим голосом. — Ты же мне его подарил. Это моя собака.
— Я и машину тебе подарил, и бриллианты, и целый шкаф одежды, — сквозь зубы сообщил Беседин, — но ты же все это оставила. Словно побрезговала.
— Это материальные ценности, которые я считаю невозможным забрать, — сказала она, и голос ее дрожал по-прежнему. — Но собака — это же совсем другое. Он — живое существо, и он ко мне привык.
— Я — тоже живое существо и тоже к тебе привык, — ровно сообщил Беседин. Сердце надсадно бухало в груди, и ему казалось, что оно трется о ребра. — Но это же тебя не останавливает.
— Если я останусь, я буду тебе врать, а этого я не хочу, — Полина говорила медленно, словно подбирая слова, — ты не заслуживаешь лжи, а я не готова в ней жить. Я полюбила другого. Я понимаю, что тебе больно это слышать, но это правда. И лучше один раз пройти через эту боль, чем жить в ней постоянно. Прости меня, я виновата перед тобой. И, пожалуйста, не отбирай у меня Ларссона.
Кажется, она говорила что-то еще, но в ушах Беседина набатом била лишь фраза «я полюбила другого». Она заглушала другие звуки, стирала все чувства, кроме всепоглощающей боли, которая настойчиво искала выход.
— Кто он? — спросил он и замер в ожидании ответа.
— Какая разница? Он — просто человек. Хороший добрый человек.
— Он богаче меня?
Полина рассмеялась в трубке, хотя Беседин не видел в своем вопросе ничего смешного. Вопрос был вполне разумным и логичным. С его точки зрения.
— Аркаша, ты же знаешь, что меня никогда не волновали ни богатство, ни статус, — сказала она. — Если тебе это вправду важно, то успокойся, он не богаче тебя. Он — самый простой человек, который зарабатывает на жизнь, как все простые смертные. Он — младший брат лучшего друга моего отца. Мы были знакомы раньше, давно, в моем детстве, а потом много лет не виделись и встретились совершенно случайно. Я ничего такого не планировала, но так уж получилось.
— Он моложе меня? — задал новый вопрос Беседин, чувствуя, что то, что он делает, называется унижением. За эту свою способность унижаться, доселе ему неизвестную, он ненавидел и себя, и Полину, и этого неизвестного ему мужика, который совершенно случайно только что разрушил его, Аркадия, жизнь.
— Да, он моложе тебя, но старше меня. — Полина говорила с ним, как будто он был больным ребенком, и ее тон только подстегивал начинавшую разгораться в нем ярость. — Аркаша, зачем тебе это все? Я очень благодарна тебе за этот год, ты многое мне дал, многое показал, а главное — ты открыл мне, что я могу быть желанной. Но то, что я испытываю к нему, это совсем другое. Это то чувство, о котором я читала в книгах и долго считала, что мне оно недоступно. Оказывается, я была не права. Теперь я знаю, что могу любить, могу гореть. И физическая близость… Оказывается, это совсем не то, что я думала.
Последние слова смели тонкую преграду, сдерживающую бесединское благоразумие. Он понимал, что Полине всего лишь двадцать лет, что она не знает, что больнее всего ранит мужское самолюбие и какие слова нельзя произносить никогда, как бы тебе ни хотелось быть честной. Понимал, но ничего не мог с собой поделать.
— Мне все равно, кто он и сколько ему лет, — сообщил он, тщательно контролируя голос, чтобы не завизжать в трубку. — Но имей в виду, что я найду его и убью. В этом ты можешь быть совершенно уверена. На это хватит моих денег и моих способностей. Считай, что я поставил такую цель, а ты знаешь, что я всегда достигаю своих целей.
Из глупого упрямства он вынудил ее вернуть собаку, и охранник, съездивший за Ларссоном, привез его обратно в дом, где пес четыре дня отказывался от еды, а на пятый сбежал. Тело собаки нашли через пару часов на обочине дороги. Сбитого машиной Ларссона Беседин похоронил под раскидистой яблоней, в тени которой любила читать Полина, а вместе с ним и свои надежды на то, что она когда-нибудь вернется. Ларссона она ему не простила.
Он действительно следил за ее жизнью, аккуратно, издалека, убеждая себя, что просто заботится о ней и хочет быть уверенным, что у нее все в порядке, на деле растравляя свою рану, которая, ковыряемая каждый день, не заживала, а болела все сильнее и сильнее. Рядом с ней не было никакого мужчины, и Беседин начал было успокаиваться немного, решив, что ее бурный роман вспыхнул и угас, но тут узнал, что она собирается в круиз по Средиземному морю.
Тур был какой-то дурацкий, детективный, но снедаемому ревностью Беседину было все равно. Хорошо хоть яхта приличная… «Посейдон», принадлежавший его давнему знакомому и деловому партнеру. Тот Беседин, каким он был для всех окружающих, никогда не принял бы подобного решения, но новый Беседин, живущий в оболочке старого, забросил дела, забронировал единственную ВИП-каюту и в одиночестве отправился в плавание по бурному морю, которым были его взаимоотношения с Полиной.
Зная ее характер, он мог предположить, что она взбрыкнет, устроит скандал, сойдет на берег, пошлет его к черту, но она, увидев его, сначала… испугалась, из чего он сделал вывод, что путешествует она не одна и объект ее страсти здесь, на судне, а потом успокоилась и хладнокровно обыграла его в карты, где на кону стояла ее свобода.
Это Беседин научил ее играть в преферанс, и она, в своей отчаянной попытке от него освободиться, провела партию с блеском, а он, нервничавший слишком сильно, чтобы хладнокровно просчитывать ставки, проиграл.
— Я надеюсь, ты сдержишь слово? — спросила она, когда партия была позади. — Карточный долг — долг чести, или поступишь со мной, как с Ларссоном?
Имя собаки ударило по оголенным нервам, заставив Беседина вздрогнуть.
— Можешь быть уверена, — ответил он. — Я обещаю, что по окончании круиза не буду тебя преследовать. Знай только, что я всегда буду тебя ждать на тот случай, если тебе самой захочется вернуться.