Он изучил ладанку у себя на ладони, будто фальшивый грош, и резко отрубил:
— Я неверующий!
— Ей на это наплевать. Доброй ночи.
Она открыла дверцу и выскочила на проезжую часть, не поглядев назад. Парень на мопеде, ругнувшись, успел вильнуть в сторону.
— Чертова девка, — восхищенно шепнул мне таксист. — Чтоб такую удержать, семь замков нужно.
Она уже стояла у забора, за которым на грядках заходился истеричным лаем питбуль. Я забеспокоился и посоветовал ей отойти. Вид у него уж очень злобный.
— Да нет, ему скучно, вот и все.
И, наклонясь, она стала петь ему по-фламандски. Что-то красивое, гортанное и нежное. Звуки растекались и пощелкивали у нее на языке:
— «Zonder liefde, warme liefde… Waait de wind, de stomme wind…»
Пес умолк, мотор тоже затих, водитель подошел к нам.
— «Zonder liefde, warme liefde… Weent de zee, de gri-jze zee…»
Мы не отрывали глаз от Карин, которая негромко пела посреди уснувшего предместья. Каждое «р» было похоже на волну, что разбивается о гальку на берегу. Стоило ей остановиться, как пес заскулил и потянулся к ней мордой.
— Что вы с ним сделали? — перепугался таксист. — Опять ваша святая Тереза?
— Нет, Жак Брель на сей раз. У нас была бельгийская овчарка, мать ее всегда успокаивала этой песней. Не знаю, в чем дело, в словах или в мелодии… Может, в ней какие-то ультразвуки…
— Здрасьте! Это все-таки сторожевой пес. Он что, теперь всегда таким будет?
— Не волнуйтесь.
Карин берет меня под руку, и мы уходим. Стоило нам повернуться к питбулю спиной, как он снова начал лаять.
— Заткнись, Роки! Да уймись ты наконец! Это же я!
Я шепчу ей, что надо было записать бедняге слова. Она сжимает мне локоть. Я напеваю, чтобы сделать ей приятное:
— Zonder lift…
— Liefde, — поправляет она, просунув кончик языка между зубов, до невозможности эротично.
— И что это значит?
— Без любви, любви горячей, свищет ветер, глупый ветер. Ну, приблизительно, — добавила она извиняющимся тоном.
— В общем, перевод песню не украсил.
— В общем, нет.
Мы шагаем наугад по тихим улочкам, вдоль старомодных домиков, где под звуки теленовостей греются ужины. Ее рука обвила мою, и мне трудно дышать.
— По-вашему, я слишком непосредственна, да?
Меня уже не беспокоит, что она читает мои мысли. Я чувствую себя своим двойником, придуманным ею и для нее, и пусть себе теперь видит меня насквозь. Отвечаю ей:
— С таксистами и собаками — да, пожалуй.
Она то и дело спотыкается и смотрит вниз, стараясь не наступать на стыки между камнями мостовой. А я подстраиваюсь к ее медленному широкому шагу.
— Я немножко замерзла.
— Вы всегда ходите без пальто?
— Только когда догоняю писателей, которые бросают меня одну в баре.
Я снял куртку, набросил ей на плечи.
— Так итальянский или китайский?
— Как прикажете, Карин.
— Вам нравится мое имя?
— Да.
— Еще можете называть меня Карэн, на фламандский лад. Родители зовут меня каждый по-своему.
— А какой вариант предпочитаете вы?
— Я предпочитаю, чтобы они меня никак не называли.
Звук наших шагов эхом отдается в тишине. Теперь мы можем почти ничего не говорить друг другу. Все было сказано в письмах, и мы это прекрасно понимаем.
— Во всяком случае, ваше имя похоже на вас.
Несколько метров мы проходим в молчании, и я не спешу его нарушить. Мне хотелось бы знать, чего она от меня ждет, на что надеется или о чем сожалеет. Выйдя на площадь Жана Мермоза, она двинулась прямиком к «Макдоналдсу». Сказала, что хочет перекусить на ходу. Мы пристроились к очереди, купавшейся в парах жареной картошки и неоновых лучах.
— И много святых Терез у вас в сумке?
— Бабушка каждый год возила меня на богомолье. Лет до двенадцати я знала Францию только по Лизье[35]. Хотите, и вам подарю?
— Почему бы нет, вдруг мне понадобится о чем-то попросить…
— Просить-то вроде полагается у вас.
И прежде чем я успел попросить у нее объяснений, она добавила, явно цитируя:
— Писатель должен уступить Богу авторские права.
Я промолчал. Это моя фраза. «Принцесса песков», вторая глава. Или третья. Перемещаясь влево, в соседнюю очередь — вдруг она пойдет быстрее — Карин спросила:
— А что, Нантакет, на самом деле существует?
— Да.
— Вы там бывали?
— Только мысленно.
Какая-то компания сзади, стремясь выиграть несколько сантиметров, притиснула меня к спине Карин. Она отстранилась, посмотрела на меня печально:
— Не надо нам было встречаться, да?
Перед нами шестеро пацанов в кепках забрали поднос с одиноким пакетом картошки-фри и отошли.
— Зачем вы это говорите… сейчас?
— Два Биг-Мака с собой, пожалуйста. А вам?
— То же самое.
— Тогда четыре. Я угощаю.
Ее кошелек — маленький плюшевый панда с молнией на спинке. Мы вышли с полным пакетом, и она тут же, на улице набросилась на свой Биг-Мак.
— Не обращайте внимания, — пояснила она, переходя улицу. — Мой организм сжигает массу энергии. Если я не буду его подкармливать, долго не протяну.
Краем глаза она наблюдает, как я жую. Плохо, что это почти не смущает меня. Я не знаю, что ей не нравится во мне и что мне так нравится в ней, — зрелость, ребячливые выходки или ее тело, я не понимаю, куда мы идем, но, как ни странно, мне кажется, именно это нас сближает.
— Вы половину уронили, — укоряет она, кивая на падающие из моего сандвича корнишоны и листья салата.
— Оставляю следы, как Мальчик-с-пальчик. Я совсем не знаю Курбевуа.
— Откуда такая фамилия — Глен?
Будь благословен Биг-Мак, который дает мне возможность подумать с набитым ртом и помедлить с ответом, просто нахмурив брови. Откуда же я родом? Тут нужна местность, не знакомая ни ей, ни мне, отдаленная, но достаточно известная, чтобы не возбуждать ненужного любопытства. Глен… Острова Гленан. Улыбаясь, проглатываю кусок.
— Она бретонская.
— Откуда именно?
Решительно, с гордостью бывалого моряка увиливаю от ответа:
— Из самого сердца Бретани.
— Морбиан!
Не отрицаю. Если нам предстоят и другие встречи, надо будет подсобрать информацию. Теперь ей интересно, там ли жила моя бабушка. А я доедаю булку: котлета закончилась еще метров двадцать назад. Пока я отмалчиваюсь, стараюсь увильнуть от ответа. Она на меня не смотрит, она ищет мусорный бак. План «Вижипират» снова в силе, и с улиц убрали все урны на случай, если террористам придет в голову заложить туда бомбу. Остались только железные кольца на фонарных столбах, под которыми скапливаются кучи мусора. Видимо, разгневанная столь антисанитарной мерой безопасности, Карин забыла про свой вопрос. Я было направился к такой куче, чтобы водрузить на нее остатки трапезы, но она решительно схватила меня за руку. Пришлось нести мусор с собой через Сену.
В конце моста Леваллуа она смяла наши коробочки в плотный комок, запихнула их в решетку водостока и принялась изучать схему линий метро.
— Отсюда до Оперы без пересадок! — радостно восклицает она.
И ждет от меня такого же энтузиазма. Да-да, говорю, это замечательно. Не знаю, то ли ей не терпится поскорей забрать пакет или снова отвезти меня туда, где мы встретились, и сдать, как сдают в магазин бракованный товар, или просто подтолкнуть к какому-нибудь решению? Но что я могу ей предложить? Этап нормального ужина она проскочила, осталось только выпить по стаканчику. Значит, она ждет от меня приглашения. Значит, я должен привести ее к себе, показать, где я работаю, мою якобы законченную рукопись… На перроне в метро я от страха лишился дара речи. Кажется, я бы меньше паниковал, если бы просто предложил ей пойти в отель и заняться любовью. Но вот привести ее к себе… Хоть я и обставлял квартиру специально для нее, но физически я просто еще не готов.
Через несколько минут подошел поезд. Мы сели на откидные сиденья среди людей, спешащих домой с угрюмыми лицами и хозяйственными сумками. Она взяла мою руку, перевернула ладонью вверх и, наклонившись, стала изучать линии, сравнивая с другой рукой. Пальцы у меня непроизвольно скрючились, я чувствую, что это небезопасно.
— Читаете по рукам?
— Я читаю везде и повсюду.
Она сосредоточенно водила ногтем по моей ладони, наморщив лоб и покусывая губы — мне от этого было все неуютнее. Я недовольно пробурчал:
— Щекотно.
Она сжала мои пальцы в кулак.
— Не теряйте времени, Ришар.
— В смысле?
— Не откладывайте рукопись в долгий ящик. Именно сейчас пришла пора действовать, именно сейчас ваша энергия способна проложить вам любую дорогу. Шевелитесь! Довольно вам прятаться. Вы слишком долго ждали. Другого шанса не будет.
Таким же проникновенным голосом она пела Бреля по-фламандски для питбуля.
— Вы меня не слушаете.
Еще как слушаю, ведь каждое ее слово проникает мне в самое сердце. Неужели с тех пор, как я вернул к жизни Ришара Глена, его будущее отпечаталось у меня на ладонях? Но лучше уж показаться ей рассеянным, чем признаться, как меня пугает ее интуиция, уловившая придуманный мною сюжет. И потом, хочу я того или нет, но через три дня я обязан при усах, пусть даже накладных, вернуться в мир, где у меня есть законное место. Как бы ни завершился этот вечер, он навсегда останется как бы в скобках. И даже если когда-нибудь я захочу открыть их снова — потом все равно придется закрыть.
— Сходите к хорошему издателю, — говорит она.
— Я никого не знаю.
— Могу вас познакомить.
Я невольно улыбаюсь и зря: она явно говорит серьезно, может, и правда, знает кого-то в моей среде, только я не сразу осознал, насколько опасны для меня эти ее связи. Я бы предпочел, чтобы она просто хвасталась, но что-то непохоже.
— Знаете, когда я писала исследование, я брала интервью у некоторых писателей. Возможно, они могли бы вам помочь…
— Нет, Карин, спасибо, — сухо отвечаю я.