Фэй усмехнулась и покачала головой.
— А вот и выход, оттуда, куда был вход.
— Верно. Вот он — выход. Когда все утихнет, я расторгну брак и дам свободу Анне. А потом мы как раз решим на счет обращения.
Фэй несколько секунд смотрела на Влада, потом зажмурилась и болезненно поморщилась. Влад знал, что, скорее всего, ее снова мучают видения. Последнее время она переносит их очень мучительно. Когда Фэй открыла глаза, Влад протянул ей стакан с водой. Она медленно подняла взгляд на Короля.
— Все может быть не так, как мы хотим. Все, Влад.
— Это не имеет значения. Я верну Анну, тогда начнем разбираться с мятежами и моими испанскими родственниками. Я звоню Изгою. Пусть возвращается. Нам потребуется его согласие. Прочти внимательно этот пункт, желательно отсканируй страницу и сохрани. Уверен, что нам это пригодится в суде.
— Влад! — Фэй вцепилась в рукав его рубашки. — Мы забыли о самом главном.
— О чем?
— Смертная не может стать женой Короля Братства. А ребенка нельзя обратить!!!
— Этого нигде не написано!
— Да, но ты не можешь разглашать тайну маскарада!
— Но я могу жениться на смертной, и нигде не сказано, что не могу. Хороший адвокат найдет здесь кучу лазеек.
— Как и обвинитель, Влад!
Король взял ведьму за руки и сильно сжал.
— Посмотри на меня. Я знаю, о чем ты думаешь. Ты винишь себя за то, что когда-то помогла вернуть ее. Думаешь, что если бы она не вернулась, мы бы избежали многих бед, да? Так вот, Фэй, ты не виновата. Анна вернулась, потому что так было нужно, это и была ее судьба, не ты ее изменила, ее изменил случай и вмешательство демона. Благодаря Анне жива Марианна. Я верну девочку, и все станет на круги своя. Вот увидишь!
— Я боюсь, что уже ничего не вернется на круги своя никогда, если ты ее вернешь.
— С каких пор мы начали бояться трудностей? Вечность была бы безумно скучной, если бы мы каждый день жили жизнью обычных смертных — я бы повесился от тоски.
Когда Фэй покинула кабинет, Влад набрал номер Серафима.
— Зорич, ты должен приехать ко мне в офис в течение часа. Подними все свои связи в человеческих инстанциях, мне нужны бланки регистрации брака, печати и подписи, заверенные нотариально. Затем мне потребуется, чтобы эти бланки попали в картотеки Совета и Нейтралов задним числом. Это возможно?
— Все возможно при желании и готовности заплатить больше, — усмехнулся ищейка.
— Не стесняю тебя в средствах. Через час бланки у меня на столе?
— Через полчаса, Влад, все бланки у вас на столе!
Глава 15
В жизни должна быть любовь — одна великая любовь на всю жизнь…
(с) Омар Хаям
Польша. 1590 г.
Еще утром я слышала журчание воды, шелест листвы и пение птиц. Смотрела, как переливаются хрустальные капли росы на утреннем солнце. Прозрачная как стекло река касается моих босых ног. Я вижу свое отражение. У меня очень светлые волосы и сиреневые глаза.
Я точно не знаю сколько мне лет…наверное, восемнадцать, если отсчитывать с тех пор, как я перестала быть ребенком и стала девушкой.
Я трогаю воду и она расходится кругами…мне кажется, что там, в водной глади, позади меня не березы, а темно-сиреневые обои, картины и смотрю я в зеркало, а не в воду.
Изо дня в день меня преследуют мысли, что я знаю и иные звуки. Те звуки, которых не должно быть здесь, несуществующие в природе. Я знаю языки, которых никогда не слышала…Я вижу лица. Они приходят ко мне во сне. Особенно часто я вижу ЕГО лицо. Я не знаю, кто это, но этот человек красив как дьявол. Хотя, я даже не уверена, что он человек, а еще…я знаю, что люблю его.
Люблю с тех пор, как помню саму себя. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Ведь я раньше никогда его не видела. Он живет только в моих мечтах. У него удивительные карие глаза, бархатные и глубокие как омут. У него смуглая кожа и черные волосы. Его голос очень низкий и он всегда тихо разговаривает, но от этого звука по коже идут мурашки.
Меня постоянно преследуют мысли, что все это уже было. Эта река, это шуршание листвы…и что еще хуже, мне кажется, я знаю, что будет завтра. Я вижу, как горит в пламени моя деревня, вижу обугленные трупы моей семьи.
Вижу повсюду смерть.
Я хочу рассказать им об этом и не могу произнести ни звука. Я рисую…все самое страшное я переношу углем на холст и на клочки бумаги. А ведь я умела раньше говорить, я даже знаю, как звучит мой голос, я помню песни, которые пела сама, и которые пели мне. Это был мужчина…он очень похож на меня, или я на него. Кто он мне? Почему все эти люди в деревне называют меня Чужая и боятся меня?
Их всех пугают мои рисунки… они вещие. В деревне меня считают ведьмой. Люди боятся, осеняют себя крестным знамением, когда я прохожу мимо них. Недавно сына мельника сожрала стая волков…а накануне я нарисовала человека, которого огромные чудовища разрывали на части. Люди сказали, что это я призвала хищников к деревне, накликала беду, потому что я ведьма.
Мне страшно, что, рано или поздно, они все возненавидят меня и причинят вред моей семье.
— Анна, беги. Беги. Беги!
Я оборачиваюсь, и ветер швыряет волосы мне в лицо. Вдалеке, в вечерних сумерках, на меня надвигаются люди, и у них в руках факелы. Много факелов. Я знаю, что они идут за мной.
Я подхватываю длинную мокрую юбку и бегу что есть сил. В босые ноги впиваются колючки, ветки царапают лицо, цепляются и рвут на мне одежду. Я слышу голоса все ближе, люди орут wiedźma*1, они размахивают ножами, кольями, вилами. Меня загоняют как животное, в чащу леса.
Нет, это не моя деревня полыхает в пламени…это я полыхаю, на костре. Они сожгут меня на рассвете. Это мое тело будут лизать языки пламени…Люди не простят мне, что я чужая.
Они бросили меня в глубокую яму и присыпали ее ветками ели. Старый колодец, все еще сырой, с влажными стенами и грязью под ногами. Здесь держат приговорённых к смерти. Много лет назад мне рассказывали об этом, к колодцу боялись приближаться, люди верили, что призраки казнённых преступников бродят здесь по ночам. Я посмотрела наверх и увидела сквозь ветви звездное небо. Сколько часов осталось до рассвета? Они уже принесли ветки и хворост? Установили столб? Меня будут судить? Или сожгут просто так?
Я присела на сырую землю и обхватила колени руками. Мне очень страшно, так страшно, как никогда еще не было за всю мою странную жизнь. Я смутно помню, как появилась в деревне. Обрывочно, кусками. Помню лес, дикий холод, вой волков и снег на моем лице. Помню людей с факелами и их голоса. Кто-то кричал не приближаться ко мне. Потом я проснулась в доме, полном людей, мне принесли тарелку супа с куском хлеба, а когда я попыталась заговорить, то поняла, что не могу произнести ни слова. Я только знала, что здесь меня быть не должно, что я была до этого совсем в другом мире…или сошла с ума. Потому что сейчас я нахожусь среди людей в странной одежде, говорящих на другом языке, но, тем не менее, я их понимала. Даже больше, именно сейчас я слышала свой родной язык, словно знала его всегда. Я помнила песни на польском.
Моя семья… они любили меня и приняли как родную. Мои неродные братья заботились обо мне. Шли годы, я привыкла к ним, я полюбила эту деревню, я забыла о том, как появилась здесь. Только люди так и не приняли меня, я слышала, как они шепчутся у меня за спиной. Как плачет Агнешка по ночам и говорит мужу, что нужно бы отвезти меня в город, подальше от деревни, не то заклюют. Видела, как братья приходят в рваных рубах и синяках, когда дерутся из-за меня с деревенскими. Я часто промывала ссадины Лешека после боев. Он не говорил, что дрался, потому что сын мельника поливал меня грязью после того, как Агнешка и Василий отказались выдать меня за него замуж. Точнее, я отказалась, а они передали это Патрику-мельнику. Жирному борову, старейшине деревни. Его сын, Джером, ему под стать: низкого роста, коренастый, светловолосый. Похож на кабана. Как представлю, что такой будет касаться меня своими короткими пальцами — и к горлу тошнота подступает. Я бы за Лешека вышла, если бы не было выбора. Он бы женился на мне. Я знаю. Только теперь никто мне не поможет, даже он. После того, как Джерома загрызли волки, а меня обвинили в колдовстве, мельник притащил в деревню священника и солдат. Я сбежала в лес, но они нашли меня. Им нужен был виноватый, жертва, кровопускание. Люди ожесточились из-за изнуряющей гражданской войны, голода, притеснений, постоянных налогов, уведенного скота и отобранного урожая. Священник обыскал наш дом вместе с военными и нашли те самые вещи, в которых я попала в дом к Агнешке и Василю. Их признали сатанинскими, дьявольскими ритуальными тряпками, мои рисунки изъяли как доказательства того, что я призывала злые силы, замышляя преступления. Агнешке и Василю пригрозили сжечь дом и расстрелять сыновей. Они бы не спасли меня, а я бы и не просила об этом. Я чужая для них. Пусть лучше помолятся за мою душу.
— Анна!
Шепот привлек мое внимание, и я подняла голову, старясь рассмотреть, кто там. Узнала голос Лешека.
— Анна, лови.
Мне на колени упал сверток с куском яблочного пирога.
— Мама спекла. Поешь.
Снаружи послышался топот копыт, голоса. Лешек исчез, а я вжалась в сырую стену колодца. Кто-то приехал в деревню. Кто-то из знати, раз я слышу суету и звуки шагов повсюду.
Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем все снова стихло.
— Анна!
Лешек вернулся. Я встрепенулась, вскочила на ноги, стараясь рассмотреть его в проеме среди веток и кольев.
— Я в город еду, Анна. К нам некий князь заезжал, ребенка искал. Обошли все дома, Патрик испугался и побежал мешки с мукой перепрятать, в яму у леса, я его выследил, за это ему надерут его жирную задницу. Приведу солдат. Я не дам им тебя сжечь. Будет заварушка, а я вытащу тебя, сестренка. Я люблю тебя, Анна, слышишь?
Я кивнула, чувствуя, как к горлу подступают слезы. Я бы хотела крикнуть ему, что тоже люблю их всех, но не могла, только помахала рукой. К городу несколько часов ходу, а рассвет уже близко. Пешком он не успеет, а лошадей в деревне мало осталось. Почти всех увели солдаты.