– А чего ты ждал от Миши? Он вынужденно плетется в хвосте у Сорочкина и набивает себе цену, как может, хотя бы и за твой счет.
– Андрей, вот только не прикидывайся! Ну не прикидывайся ты дурачком, не жалей меня!..
А как тебя не жалеть? – подумал я. Ты казнишься из-за того, что прошляпил начало очень странного процесса. Но ведь ты заметил его, уточнил информацию на доступном тебе уровне и грамотно обработал результаты. Я готов под ними подписаться. Если прикинуть косвенные данные, хотя бы то, как занята Галя, которая пашет уже три месяца без продыху, Тунгус за время Костиной вахты успел провести обмен мнениями со всеми, до кого смог дотянуться в радиусе тысячи километров. И не письменно, а лично, на уровне представителей не ниже младшего вождя. Беспрецедентный уровень активности для такой неторопливой и расчетливой цивилизации. Какой-то очень большой вопрос они тут пытались между собой утрясти. Мы в курсе дела? Ну и молодцы. Нам есть что уточнять дальше.
Одна маленькая проблема. Она в том, что советник Калугин сработал по максимуму. Сколько бы Костя ни бегал во дворец, он не смог бы выяснить больше. Если хочешь знать все, надо, чтобы дети вождя сами бегали к тебе.
До меня, кажется, дошло, что Костя имел в виду, когда выпалил: не так его любят.
И тут я ничем не могу помочь советнику Калугину.
Если сказать об этом вслух, я еще и ударю в больное место.
Вот, к примеру, солнечный мальчик Унгелен так нравится людям, что ему все рассказывают намного больше, чем кому-либо. Никто их не просит, сами хотят и сами рады. Таков врожденный дар Унгелена, но еще это его профессия.
У Кости Калугина профессия та же самая. Но ему – не рассказывают. Через Костю иногда отправляют месседжи из дворца в наш департамент. Во дворце уверены, что Костя все передаст в точности, не искажая и не интерпретируя. Потому что просто не разберет, где кончается рядовая информация и начинается важное сообщение. Поэтому на Костю можно положиться. Говоря по-русски, с ним в разведку пойти не страшно. А еще лучше – одного послать.
Но если вопрос не до конца сформулирован и остались какие-то разночтения, Косте ничего не скажут. С ним не поделятся спорным мнением. У него не попросят совета. И уж точно на него не выплеснут наболевшее. Костю во дворце принимают таким, каков он есть.
Чего мне сейчас не хватает для полного и безоговорочного расстройства, это если Костя на бессознательном уровне все уже о себе понял, а на сознательном – отвергает себя такого. Тогда ясно, почему его бросает из крайности в крайность – то все кругом идиоты и работать не дают, то он сам идиот и гнать его надо отсюда. Спасибо, меня еще ни в чем не обвинил, стесняется пока. Бедный парень. У него внутри бушует ураган, и ждать сейчас от коллеги рационального поведения не стоит. И просить о поддержке бесполезно.
Он хочет убежать не с чужой Земли на родную Землю. Он убегает от себя.
Ну чего ты там опять ноешь?
Думаешь, тебе одному трудно?
И как мне теперь с тобой разговаривать?
Наверное – честно. А надуешься – и черт с тобой.
Мы тут не в институте благородных девиц. Благородная девица – вон, в шестнадцать лет вкалывает на дипломатическом поприще как каторжная, без выходных. А два здоровых мужика распустили нюни и объясняют друг другу, что все продолбали, но ни в чем не виноваты.
– И я, в общем, не виноват, я бы тут пошуршал как следует, – бурчал тем временем Костя, – но ведь нас связали по рукам и ногам, обрезали инициативу…
– Да кто тебе мешает по всему дворцу шуршать, дорогой ты мой? Сам только что сказал: мог бы ходить туда чаще.
– Брось, Андрей, я помню текущую задачу и работаю по ней, сам знаешь, но смысл… Это все несерьезно! Что я могу сказать Тунгусу? Он ждет от нас большого разговора. Он смотрит на меня – и я чувствую себя полным кретином! Потому что ему меня жалко! Ему – меня! И младшие так же глядят. Совсем взрослые стали, видят нас насквозь, понимают, что мы в полной заднице, только не понимают, как так вышло и почему мы не можем решить ерундовый, с их точки зрения, вопрос, а объяснить им это – невозможно! Не-воз-мож-но!
– Да прекрасно ты все объясняешь…
– Тогда почему я это делаю по десять раз? Они всегда сворачивают разговор на одно и то же. На то, что проблема не в них, а проблема в нас, внутри нас, что русские еще сами с собой не разобрались, а туда же, к звездам рвутся!
– Ну и правильно. – Я невоспитанно сунул руки в карманы и побрел к базе. – Россия сама не знает, что она такое и чем хочет быть. Не республика, не монархия, не демократия, не диктатура, не пришей кобыле хвост, – вот почему у нас все через задницу! Конечно, аборигены глядят на русских, как на идиотов, и глубоко им сочувствуют! Тебе это скажет у нас в департаменте каждый второй. Но строго неофициально. Потому что тоже не знает, кто мы и чего нам надо. А ты знаешь? Есть идеи? Русские – кто они и чего хотят?
– Лично я хочу, чтобы департамент дал нам какую-то четкую стратегию! – отрезал Калугин.
Я коротко оглянулся на ходу; напарник плелся сзади и тоже руки в брюки. Этим жестом дипломат показывает, что его все задолбало или он в крайней степени раздражения.
Я-то был раздражен. А с Костей тоже понятно. Он увидел, что его приступ самобичевания никак меня не впечатлил, и теперь сменит тактику – будет жаловаться на жизнь до победного конца. Хочет нарваться на грубость. Чтобы почувствовать себя ни в чем мне не обязанным, изобразить оскорбленную невинность и улететь с гордо поднятой головой.
Детский сад.
– До смешного доходит – мечтаю, а вот если бы местные оказались хитрыми сволочами? – буркнул он. – Было бы гораздо проще! Интриги, торговля, надувательство, и мы с американцами ругаемся из-за того, кому играть злого, а кому доброго… Ты вообще понимаешь, что на Земле никто не подготовлен вести переговоры с порядочными людьми?!
Я хотел ответить, что просто самому не надо быть сволочью и все у тебя получится, но подумал, что Калугин может принять это на свой счет и обрадоваться. Перетопчется.
Так-то он, по сути, прав. Один-единственный благородный вождь поставил в угол всю земную дипломатию, тренированную на общение с себе подобными, читай – выжигами и проходимцами. И ведь как старались Тунгусу мозги запудрить. А он, красавец, неправду чует, даже если ты сам себя дуришь.
У местных немало врожденных талантов, которые мы назвали бы экстрасенсорными. Что этот нюх на искренность, что эйдетическая память об усопших, что особенные семейные узы, которые пронизывают весь народ сверху донизу и тоже распознаются в первую очередь чутьем, а потом уже разумом… Есть побочные эффекты: например, из-за развитой «памяти предков» тут не сложилось внятной письменной истории. И с учебными пособиями беда, знания и опыт успешно накапливаются внутри цехов и родов, но очень вяло передаются по горизонтали. Над тем, что может быть иначе, Тунгус задумался только после знакомства с нами.
Но в части отношений между людьми уникальные способности туземцев играют строго в плюс. Честность, понимание, участие, взаимное доверие. Аборигены вовсе не белые и пушистые – ха-ха, пошутил. Они могут быть суровы и даже жестоки, они фаталисты и в некотором роде самураи, их кодекс чести не для слабых, а как тут казнят провинившихся – не для слабонервных. Но если нам удастся понять, как работает здешняя «экстрасенсорика» – кое-что я бы у нас внедрил. Да чего там, многое. Хоть бы и хирургическим путем.
– А помнишь идею, будто Тунгус нарочно приблизил нас с тобой, потому что молодых легче облапошить? Как тогда все забегали!.. – Я усмехнулся. – Нет, из Тунгуса не получится хитрая сволочь. Он, конечно, старается, но куда ему. Не война же. Его не учили быть коварным в мирное время.
– Он хитрюга тот еще, – сказал Калугин. – И еще как пытается с нами играть. Надо только понять, что игра будет вдолгую, очень вдолгую. Тунгусу это нормально, он и не рассчитывает сам увидеть результаты, а мы отвыкли мерить время столетиями.
– Ага, только он уже сам себя перехитрил, – бросил я через плечо. – Земляне поедом жрут друг друга, а Тунгус голову ломает, как ему так удалось, потому что совсем не того хотел…
– А если именно того?
Ну уже лучше, подумал я, наконец-то дело говорим, а не жалуемся. Но тему ты, дружище, выбрал неподходящую. Ладно, чуть-чуть подыграю.
– Чего – того?
– Давай предположим, что он действительно нас выбрал и мы – его агенты влияния. Давай еще предположим, что он, разобравшись в политическом устройстве Земли, нарочно столкнул русских лбами со всем остальным миром. И теперь представь, к какому решению он хочет русских привести! Если бы я не был полностью уверен в наших… Ну в наших здесь… Впору подумать, что Тунгуса кто-то использует втёмную. И детей его обработали. Мне на той неделе Саня целый монолог выдал как по писаному, что, пока Россия сама с собой не разберется, ничего у нее не получится с освоением глубокого космоса. И что весь этот кризис вокруг «Зэ-два»…
– Я помню, я же читал. Кризис – из-за того, что государственное устройство России не отвечает ее текущим задачам. И в отдаленной перспективе этот диссонанс грозит нам распадом державы.
– Именно. Погоди, я сверюсь с переводом. Мне всегда кажется, будто я Сане приписываю свои трактовки, уж больно он аккуратно говорит…
– Да оставь ты свой планшет. Все нормально ты обработал. Саня не будет при тебе думать вслух, это заготовка, и она с Тунгусом согласована. Зря я, что ли, предупреждал – максимум внимания, если говорит Саня. Он тебе сообщения передает. Точнее, через тебя – в департамент. Надеясь на понимание.
Саня, он же Унгаса́н, – старший сын Унгусмана, ему двадцать два, и он командир степного патруля. Фактически под ним основная регулярная военная сила династии Ун. Парень серьезный и любознательный, он здорово нахватался от меня, еще больше от Газина, но в основном от Брилёва, который у нас крупный военный теоретик. Казалось бы, в голове молодого человека должна была образоваться фантастическая каша, а ничего подобного. Саня все переварил, в систему привел, обсудил с отцом – и теперь время от времени ошараши