Бедный Йорик.
В 1980 году Гарик (Игорь Васильевич Никодимов, 1944 года рождения) женится на француженке и уедет к ней в Париж. Будет преподавать в Сорбонне. В 1981-м у него родится сын. В 1984-м – второй. Он издаст комментарии к средневековым философам. Переведет на русский с десяток полицейских романов. В 2005-м станет дедом.
Всё это Вера прочла в интернете вскоре после знакомства с Гариком.
Ему – не рассказала.
Вторая половина
Аня проснулась. Она не открыла глаз, не шевельнулась, но он знал, что она не спит. Он смотрел на нее, и она чувствовала его взгляд. Но скоро чувство ее ослабело, она вновь стала засыпать и ушла в глубину сна. Ему хотелось положить руку ей на живот, но он не решился, – вдруг ребенок там тоже спит одним сном с мамой, с мамой в одном сне, и его рука тенью войдет в их сон. Надо будет спросить, что ей снилось.
Начался день.
Он приготовил завтрак – сварил овсянку, заварил чай. Аня встала и пришла к нему на кухню. Он поставил перед ней чашку.
– Сливки у нас есть? – спросила она. И он отправился за сливками.
За завтраком он сказал Ане, что день у него расписан по минутам. И спросил с любопытством:
– А ты что будешь делать сегодня?
Ему хотелось знать в любой момент, чем она сейчас занята. Ему необходимо было знать это – для душевного равновесия.
Она сказала, что не может так всё точно рассчитать, как он.
– Для начала вымою посуду или полежу еще немного. Музыку послушаю. Галка наверняка позвонит. Это точно, никаких сомнений, но вот во сколько?
Она усмехнулась.
– Галка, в отличие от тебя, человек мало предсказуемый. Мои же дела все известны. Книжку почитать, пасьянс разложить.
– За компьютер не садись. Лучше погуляй с Галкой. Если она закурит при тебе, убью, так и передай.
– Да ведь я не скажу тебе, курила она или нет.
Взгляд насмешливый, он не любил, когда у нее такой взгляд. Он тогда казался себе глупцом, вернее, ум его обесценивался, обессмысливался под этим взглядом.
– Мне и говорить не надо. Волосы у тебя дымом пропахнут.
– Я их вымою.
– Ладно. Как хочешь.
– Не дуйся. – Наклонилась к нему, ткнулась в щеку. – Не будет она курить. Обещаю… Как я люблю, когда ты свежевыбритый, у тебя щека шелковая. И губы.
Совещание. Поездка на склад.
По дороге начался дождь. Он подумал, что сейчас они в парке без зонтов, позвонил. Аня сказала, что они смотрят телевизор.
Разговор с менеджером. Ответы на письма. Встреча с важным клиентом.
В офисе клиент встречаться не захотел, выбрали кафе на окраине. Саша приехал на пять минут раньше времени. Заказал кофе. Клиент позвонил, растерянно извинился и отменил встречу. Он объяснил, что случилось, но Саша потом никак не мог вспомнить, что именно. То ли квартирная кража, то ли угон машины, то ли сердечный приступ. Так вдруг образовался у него в конце дня пустой временной интервал, окно, в которое он и выпал.
Час, ничем не занятый, не загроможденный, пустой, он показался Саше соразмерным вечности. Саша как будто оказался вдруг на берегу океана. Волны накатывали и, шурша галькой, отступали.
Саша огляделся. Кафе небольшое. Свет неяркий. Музыка негромкая, на втором плане. Саша уселся поудобнее в мягком кресле, достал мобильный.
Официант принес кофе. Саша позвонил жене. Она сказала, что сидит сейчас в парикмахерской. Нет, не стрижется, конечно, это плохая примета, когда беременна. Стрижется Галка.
– …Мы гуляли… Дождя нет уже. И ветра.
Почему-то он не сказал ей, что у него окно. Как будто оно могло закрыться, захлопнуться, если сказать.
Он пил кофе и никуда не спешил. Чувство казалось новым и приятным. Он ни на кого не глядел, но знал, что народу мало – голоса едва доносились. Он глядел на освещенную витрину с разнообразными пирожными. Они казались волшебными. Одно несло смерть, другое долгую жизнь и здоровье, третье любовь и томление, но какое именно несло любовь, а какое смерть, никто не знал, даже кондитер. Посетители задумывались над выбором и рисковали. Ели не спеша, прислушиваясь к переменам в себе. Ложки постукивали о тарелки.
Он пирожное не брал, так что ничем не рисковал, был сторонним наблюдателем.
Саша усмехнулся своей фантазии, представил, как расскажет о ней Ане, и Аня восхитится и немного испугается, и поймет, что совсем еще его не знает. Он сам не знал, что может придумать такое.
Посмотрел на часы и огорчился, что вечности приходит конец. Подозвал официанта, расплатился и отправился в туалет.
Ополаскивая руки, он увидел в зеркале знакомого когда-то преподавателя. Он вел у них линейную алгебру на втором курсе.
– Здравствуйте, – радостно сказал Саша.
И встретил в зеркале удивленный взгляд.
Он хотел напомнить об институте, о лабиринте коридоров в четвертом корпусе, о преподавательском буфете, где никогда не бывало очередей. Но ничего этого Саша не сказал, понял вдруг, что ошибся – в зеркале отражался другой человек.
– Мы встречались? – спросил человек, внимательно разглядывая Сашу.
– Нет. Я ошибся, простите.
– За кого же вы меня приняли? Просто любопытно.
– Неважно.
– И всё же?
– За преподавателя. Лет десять уже прошло. Обознался. Извините.
Саша отвернулся от зеркала. Он, смущаясь, всегда мрачнел и казался сердитым. Вытер руки, скомкал повлажневшую салфетку.
Проход загораживал невысокий улыбающийся мужчина. Он посторонился, но недостаточно, и Саша задел его.
– Простите.
– Всё нормально, – сказал мужчина.
И Саше показалось, что он навеселе.
Саша вышел на улицу и удивился, что уже горят фонари. Было пасмурно, сумрачно. Мелкая дождевая пыль оседала на машине. Саша провел ладонью по капоту, оставил влажную зеркальную дорожку. Стряхнул воду с руки. Он отворил дверцу и забрался в салон. Включил «дворники». В запотевшее, рябое от дождя окно постучали. Саша опустил стекло.
Невысокий мужчина и тот, кого он принял за преподавателя.
– Вы нас не подвезете? – спросил улыбчивый мужчина.
– Если нам по дороге. Я спешу, простите, мне далеко, за город.
Им оказалось по дороге.
«Преподаватель» сел на заднее сиденье, невысокий устроился рядом с Сашей. И видно было, что устроился хорошо, удобно.
– Вы пристегните ремни, пожалуйста, – попросил Саша.
Они ехали по широкому шоссе почти свободно. Саша вел легко, плавно, даже Аню не укачивало, когда он вел, она говорила, что в вождении лучше всего раскрывается его характер. И невысокий заметил:
– Как вы ведете… деликатно.
Саша всё посматривал в зеркальце на человека на заднем сиденье. Ему казалось, что он обидел его, приняв за другого. И потому, наверно, стал вдруг объяснять, что тот другой был хороший человек.
– Он читал у нас линейную алгебру, только семинары, так как еще не защитился. Даже нерадивые студенты не получали у него двоек, и не потому, что он был таким уж снисходительным. Он всегда помогал разобраться в неясных вопросах прямо на экзамене, так что в конце концов человек начинал понимать и двойку уже не заслуживал. Во всяком случае, Борис Самуилович не ставил. Вы ничего против евреев не имеете? – спохватился Саша.
Человек на заднем сиденье не отвечал, а сидевший рядом с Сашей успокоил:
– Не имеем.
– Борис Самуилович организовал у нас музыкальный клуб. Исключительно на общественных началах. У нас в институте был Дом культуры, нам выделили комнату. Собирались два раза в неделю по вечерам. Борис Самуилович рассказывал о дирижерах, об исполнителях, о композиторах, приносил пластинки, мы слушали, обсуждали. Один раз привел к нам самого Шнитке. Он тогда работал над оперой о Фаусте, мы слушали фрагменты.
– Любопытно, как сложилась судьба этого замечательного человека? – спросил невысокий. Это лишь казалось, что он всегда улыбается, лицо имело такой склад.
– Кажется, он уехал в Америку.
– И, зная это, вы вдруг решили, что столкнулись с ним на краю Москвы?
– Во-первых, он вполне мог приехать в Москву, с родными повидаться.
– У него здесь родные?
– Не знаю. Из любопытства мог приехать. По делам. Факт тот, что я вас принял за него тогдашнего, за него десятилетней давности. – Саша обращался к молчаливому человеку в зеркале. – Как если бы он совсем не постарел. На самом деле он наверняка сейчас так переменился, что я бы сорок минут сидел перед ним и не узнал.
– Почему сорок?
– Не знаю. Ну, сорок пять. Или неделю. Или год.
– Да, – согласился мужчина рядом с Сашей. – Люди меняются.
Некоторое время все в машине молчали, и Саша немного успокоился, неловкость прошла, он уже почти и не думал о своих пассажирах, заволновался об Ане, что она ела на обед, о предстоящих переговорах с директором подмосковного заводика.
Машина проезжала деревню. Саша подивился, как много яблок в этом году.
– Остановите, пожалуйста, – сказал вдруг сидящий рядом мужчина. Саша свернул к обочине.
Поблагодарили, вышли, дверцы закрыли аккуратно, мягко. Он поехал не сразу, посмотрел, как они переходят дорогу, идут по обочине, сворачивают к церкви.
За деревней шоссе расширилось, открылись взору осенние поля, небо с громадами летящих в нем туч. Через три километра Саша почувствовал себя плохо. Успел прижаться к обочине, затормозить. Потерял сознание.
Буквально через минуту возле него остановился потасканный «жигуленок». Из него выбрался человек лет пятидесяти.
Мотор Сашиной машины работал. Человек из «жигуленка» подошел и заглянул в опущенное стекло. Оглянулся, открыл дверцу и сел рядом с Сашей. Саша казался спящим. Человек достал мобильный.
В десятом часу вечера Аня заволновалась и позвонила Саше по служебному телефону. Неверным голосом Ане сказали, что с Сашей случилось несчастье.
На третий день его похоронили. Народу пришло много: и с работы, и соседи, и однокурсники, даже из школы несколько человек. Аня как будто не понимала, что происходит, зачем собрались эти люди, большинство из них она и знать не знала. Зачем она пришла к ним, сюда, на больничный двор? Почему они все стоят на промозглом ветру у низкого здания морга, почему так тихо переговариваются? Почему все стараются на нее не смотре