Он вошел в подъезд и замер.
Потрогал гладкую, видимо, совсем недавно покрашенную стену. Она как будто отодвинулась от него, так как стала уже другой, и до прежней выщербленной стены он никак уже не мог дотянуться, ее не существовало. Он испугался, что и Аня стала чужой.
Дверь отворила мгновенно.
Оглядела его пристально. Отступила.
– Заходите, пожалуйста.
Она была всё та же, и одежда на ней была вся прежняя, он помнил, даже на ощупь. И все-таки он отвык, и нужно было еще привыкнуть видеть ее перед собой и к тому, что ты тоже находишься прямо перед ней и не узнан, как человек в маске на карнавале.
Она провела его в комнату и усадила на диван. Через окно он глядел на балкон. Сохло на веревках белье, детское, крохотное, трогательное.
– У вас ребенок?
– Да. Мальчик.
– Сколько ему?
– Год скоро.
Костя поднял свой пакет, вынул из него конфеты и коробку с самолетом. Пакет шуршал при каждом движении, это безумно Костю раздражало. Он передал Ане конфеты и коробку, смял скрипнувший пакет и сунул зачем-то в карман. И теперь пакет сухо и как будто самостоятельно шуршал в кармане, но Костя уже не мог его вынуть, совершенно не представлял, куда его тогда девать.
– Я не знал, есть ли у вас ребенок, на всякий случай купил игрушку и угадал.
– Спасибо. – Она разглядела за пластиковым окошком в коробке самолет. – И что мальчик угадали.
– Я подумал, что девочке самолет тоже понравится, будет летать в дальние страны, в какой-нибудь Париж или Египет.
– Да, замечательно, спасибо.
– А где сейчас ваш мальчик?
– Он спит.
И она, и Костя посмотрели одновременно на прикрытую дверь второй комнаты.
– Навряд ли вам Саша обо мне рассказывал, – прошептал Костя.
– Вы не бойтесь, он нас не слышит, он спит очень крепко. Я, к сожалению, не помню, чтобы Саша о вас рассказывал. Хотите чай или кофе?
– Да, если можно. Пожалуйста.
В кухне он наконец вынул дурацкий пакет и затолкал его в мусорку.
– Вы, наверное, хотите помыть руки?
Он сам, своими руками, навешивал это зеркало в ванной. Оно помнило его руки, его прежнее лицо. Но уже не могло отразить. Всё почти оставалось в ванной, как при нем. И мыло лежало то, которым они всегда прежде пользовались. Вот только махрового халата уже не было, он исчез с крючка.
«Выбросила его Аня или просто спрятала?»
Спросить было невозможно.
И дезодорант исчез, и бритва, и крем после бритья. Наверно, выброшены.
Костя включил воду и долго и тщательно мыл руки. Он подумал, что не только воспоминания, отпечатки пальцев остались у него Сашины; он словно пытался их смыть.
– Вам кофе со сливками?
– Нет, черный. Люблю черный с лимоном.
– У меня есть лимон.
Он опустил в чашку лимонный кружок. Положил немного сахару, пол-ложки. Аня смотрела внимательно.
– Саша тоже любил кофе с лимоном. И сахару клал ровно пол-ложки.
– У нас во многом вкусы совпадали.
– Странно, что он о вас не рассказывал.
– Мы поссорились. Наверно, он не хотел обо мне вспоминать.
Аня налила себе в кофе сливки. Намазала маслом хлеб. Странное дело, он умер, а она пила кофе, и ела хлеб с маслом, и занималась ребенком, стирала, кормила, сказки рассказывала. Он умер, а жизнь продолжалась. Не каждому дано вот так вот запросто увидеть ее продолжение.
– Что с ним случилось?
– Сердце остановилась.
– Он никогда на сердце не жаловался.
– Мне тоже.
Она открыла его коробку с конфетами. Взяла одну с краю. Попробовала. Шоколадная с ликером.
– Ничего?
– Вкусно. Я люблю такие, вы опять угадали.
Прислушалась.
– Извините.
Ушла. Наверно, взглянуть на сына. Костя тоже поднялся и направился за ней неслышным своим шагом.
Дверь во вторую комнату была приоткрыта.
Он подошел. Заглянул. Полумрак, занавески задернуты. Аня склонилась над детской кроваткой. Того, кто в кроватке, не видно. Она выпрямилась, и он тихо отступил.
Аня вернулась на кухню. Он клал колбасу на хлеб, поднял голову, когда она вошла.
– Что у вас случилось в Новосибирске?
– Я там жил, а Саша приехал на практику.
– Да, я знаю, после второго курса.
– 1990 год. В магазинах ничего практически нет. Крупа, сахар, макароны – всё по талонам. На рынке чего-то покупали. Я в том же НИИ проходил практику, где Саша. Только он из Москвы приехал и жил в общаге, а я был новосибирцем и жил у себя дома, и я Сашу водил к себе обедать и ужинать, у нас с участка были свои соленья, варенья, картошка. Мы с ним подружились не только на почве этих обедов. Нам было интересно друг с другом, мы говорили о Джеймсе Бонде, о буддизме, о политике, о разных разностях, которыми тогда интересовались. О девушках, конечно. Мы и поссорились из-за девушки. Наверно, поэтому Саша не говорил вам обо мне. Хотя ничего такого и не было с его стороны. Она на него запала, как сейчас говорят, а я за ней уже второй год ухаживал безуспешно и взревновал. Подрались. Он уехал, мы не попрощались. Через неделю мне пришел денежный перевод. «За обеды». Я оскорбился, конечно, выслал обратно. Перевод вернулся – на имя матери, а мать у меня скуповата была и взяла деньги.
– И вы решили их вернуть? – усмехнулась Аня.
– И деньги сейчас другие, и не в деньгах дело. Столько лет прошло. Я просто впервые за эти годы в Москве оказался и захотел повидаться.
– С девушкой у вас сладилось?
– Я как-то поостыл к ней после той драки.
Зазвонил телефон, и Аня поспешно взяла трубку.
– Привет. Нет, спит. У меня гости. Прежний Сашин знакомый. Нет, ты не знаешь. Хорошо. Договорились.
Положила трубку.
– Это моя подруга.
«Галя?» – чуть не спросил Костя.
– Галя. Волнуется за меня.
– Спасибо вам за кофе, очень вкусный, я вообще люблю, когда в турке варят.
– Как Саша.
– А Саша какой был?
– Мне трудно ответить.
– Вам легко с ним было?
– По-разному. Он был очень неуверенный в себе человек.
Костя поразился.
– Вы так думаете? Серьезно?
– Не знаю, может быть, вы не заметили тогда или не поняли, или он другим был. Уж очень он любил во всем порядок, даже стулья должны были стоять на строго определенных местах, если увидит сдвинутый, обязательно вернет на место. Для него вещи в доме представляли единую систему, что-то вроде планетной системы. Ведь если какая-то планета сойдет со своей орбиты, случится катастрофа, система разрушится, начнется хаос.
– Он так и так начнется, в этом можно не сомневаться, закон энтропии.
– Саша этот закон всё время пытался обойти. Я тоже входила в его планетную систему, и у меня была своя орбита, которой я должна была держаться. Это было непросто, не всегда просто, но я старалась, иначе он терялся, становился даже беспомощным.
– Вы любили его?
– Наверно.
– А он вас? Как вы считаете?
– Думаю, я в его системе координат занимала важное место. Основополагающее, пожалуй. Для него вообще семья очень много значила. Своих родителей он практически не помнил, его тетушки воспитывали.
На прощание, уже в прихожей, она сказала:
– Спасибо, что вы меня о Саше расспросили. Я давно уже ни с кем не говорила о нем. На днях даже испугалась, что не помню, какого цвета у него были глаза. Бросилась фотографии смотреть.
«Да на тебя же сейчас и смотрят его глаза!»
– Всего доброго.
– Вы позволите зайти к вам еще раз, перед отъездом? Очень хочу вашего сына увидеть.
– Да, конечно. Созвонимся.
– Вы работаете?
– На следующий год пойду. Я физику преподаю.
Он знал, что она смотрит на него из окна, но не обернулся.
За пятнадцать минут до часа, то есть до обеденного перерыва, он уже был в «Му-Му». Взял чай с салатом и ждал, когда же придут. Они опаздывали, он нервничал.
В начале второго явились наконец Лара с Надей и заняли очередь. Он напряженно прислушивался к их болтовне. Они говорили пустяки, но эти пустяки казались ему важными, значащими.
Лара рассказывала о мальчике, с которым встречается его дочь.
– На вид ему лет двадцать, на самом деле пятнадцать, а внутренне он совсем еще ребенок. Манька вертит им. Я ей говорю, смотри, Манька…
Костя отлично помнил эту самую Маньку, ее приводили к ним на Новый год лет пять назад, она объелась сладкого и уснула прямо за столом. И Саша относил ее в маленькую комнату на кровать. Его руки помнили тяжесть ребенка.
Подошли остальные: Миша, Кирилл, Олег, Инна. И незнакомый какой-то паренек с ними.
Они сели за стол у подвального окна, за которым только ноги прохожих были видны. Костя ковырялся в салате. Он не слышал, о чем говорят бывшие его коллеги, он только наблюдал за их лицами, улыбками, жестами. Новенький паренек стеснялся и больше молчал и ел. Кирилл с Мишей что-то обсуждали, наклоняя друг к другу головы, наверняка футбольный матч. Надя закурила и засмотрелась в окно.
Костя не стал дожидаться, когда они доедят, вытер губы салфеткой и встал, сдвинув тяжелый стул. Они в «Му-Му» очень тяжелые.
Он прошел по узкому тротуару мимо окна, за которым они сидели, ели, говорили о самых обыкновенных вещах, и всё это было от него далеко, как на другом конце Вселенной, всё это было ему еще интересно, но уже недоступно. А новенький паренек наверняка взят был на его место, и сидел за его компьютером, и чай пил из его кружки, почему бы и нет. Кружку подарили на прошлый день рождения, и на ней нарисована была пагода.
До вечера Костя прошел по своим прежним местам, по улицам, которые любил, с которыми связывали воспоминания. Улицы все оставались на месте, а прошлой жизни уже не существовало, так странно. Впрочем, и улицы оставались не совсем на месте, не совсем на прежнем месте, а как будто чуть-чуть сдвинулись, и Костя бродил в искаженном мире.
Стемнело. Костя вошел во двор. Перед ним стоял дом, в котором он снял комнату.
В окне кухни горел свет. И Костя представил хозяйку, как она подбирает со сковородки яичницу с колбасой, и губы ее испачканы в желтке, а лицо лоснится. Старый холодильник дрожит от напряжения. Тараканы затаились в щелях.